Данный сборник составлен преимущественно на основе публикаций в газете “Татьянин Денек”, “Независимой газете”, “Общей газете” и некоторых других изданиях. Его эпиграфом могло бы стать древнее присловье, о котором вспоминает и Христос в Евангелии от Луки (Лк. 4:23): “Medice, cura te ipsum” (“Доктор, исцели самого себя”).
Содержание
Исцеление докторов
Появление книги Ирины Силуяновой “Современная медицина и Православие” произвело фурор в читательском мире. При всем обилии издаваемой сейчас литературы эта книга очевидно выделялась – своим глубоким, продуманным и, пожалуй, впервые сформулированным подходом к 100рым и новеньким медицинским технологиям.
Ирина Васильевна Силуянова, президент Гуманитарной ассоциации “Человек и медицина”, завкурсом биомедицинской этики Российского государственного медицинского университета, пытаясь сформулировать православный взор на медицинские проблемы, не навязывает своих выводов читателю. “Сосуществование различных, иногда противоположных, морально- мировоззренческих кричиентаций” является, по мнению автора, особенностью “современной интеллектуальной жизни России”. Вот почему важно осторожное и выверенное суждение по каждой из рассматриваемых проблем – на основании как церковных, так и светских авторитетов. И, разумеется, собственного опыта, который накопился у Ирины Силуяновой за годы преподавания биоэтики в Медицинском университете. Огромный фуррор книги “Современная медицина и Православие” снова доказал тот факт, что интерес к обсуждаемым проблемам колоссален. Найдутся ли сейчас люди, равнодушные к жарким дискуссиям вокруг клонирования, эвтаназии, абортов?
Данный сборник, в отличие от упомянутого фундаментального (не побоюсь этого слова) труда Ирины Силуяновой, написан в наиболее жив публицистической манере. Он составлен преимущественно на основе публикаций в газете “Татьянин Денек”, “Независимой газете”, “Общей газете” и некоторых других изданиях. Его эпиграфом могло бы стать древнее присловье, о котором вспоминает и Христос в Евангелии от Луки (Лк. 4:23): “Medice, cura te ipsum” (“Доктор, исцели самого себя”).
От врача сейчас зависит слишком многое – даже боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем от приборов либо таблеток. И одним из главных свидетельств его профессионализма, остается, по мысли Силуяновой, не способность правильно обращаться с компьютером, включать дорого100ящую аппаратуру и сыпать научными терминами (хотя и это, разумеется, необходимо), но “умение подчинить себя интересам боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного, милосердие и самоотверженность”. Такие привычные и затертые понятия, за которыми, однако, 100ит жизнь и здоровье людей.
Почему не смертельной оказалась болезнь Лазаря?
Среди Божьих угодников Лазарь занимает особое пространство. Каждому верующему человеку известно чудесное воскрешение Пролазаря из мертвых, явившейке славу Божию. С того времени человеческий род уповает на славу и милосердие Божие, увековечив в человеческих языках имя Пролазаря, связав с ним название лечебниц. Пролазареты, вот уже две тысячи лет собирающие под собственный кров боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных и страждущих, 100ят у истоков современных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ниц, ну и всей социальной системы здравоохранения.
Не нужно быть врачом, чтобы знать, что многочисленные человеческие болезни делятся на две группы: излечимые и неизлечимые. Не нужно быть врачом, чтобы знать, что иногда и просвора простуда может оказаться смертельной болезнью. Так что все-таки означают слова Спасителя, который зная, что Лазарь болеет и умрет, тем не наименее говорил, что его (Ин, 11, 4)? Эти слова его означают прежде всего то, что смерти нет для верующих в Хри100: (Ин, 11, 25–26). “Болезнь не к смерти” – неважно какая болезнь человека, верующего в “Воскресение и Жизнь”.
Болезнь к смерти – неважно какая болезнь верующих в погибель. Парадоксально, но в свою погибель, так же, как и в бессмертие, можно только веровать – ибо нет ничего наиболее невидимого, и, в буквальном смысле слова, наименее очевидного для человека, чем его собственная погибель. Долгое время на земле люди были верующими в погибель. И Лазарь был в их числе. Но ему первому было суждено увидеть и собственную погибель и “славу Божию” – освобождение от погибели.
По преданию, опосля своего воскрешения Лазарь прожил еще 30 лет и был епископом на Кипре. Кипрская Православная Церковь хранит такую благочестивую и назидательную легенду о своем епископе. В юности своей Лазарь был любим многими людьми за добрый, легкий и веселый характер. Его особенно обожал и Христос. Евангелие повествует, что (Ин,11,35) и, (Ин,11,38), пришел ко гробу его. Природное остроумие сочеталось в Пролазаре с отзывчивостью, незлобивостью, добродушием. Его нередко приглашали в гости: он был общителен и приветлив – “душа компании”, как сказал бы современный человек. Легенда повествует, что опосля своего воскрешения, Лазарь весьма изменился. Как? Он уже никогда не улыбался. То, что он увидел в своей смерти, 30 лет не оставляло его ни на минуту – так же, как и вера в воскресение мертвых, первым свидетельством чего же стал он сам.
Болезнь Пролазаря не была смертельной: он достигнул святости и обрел вечную жизнь. Пусть ничто не омрачит нашу веру в это. Уверуем в это, и вера наша исцелит нас от смертельных заболеваний.
Опыты на нездоровых
Многие из нас не догадываются, что хотя бы раз в жизни сами выступали в роли подопытных. Самое простое и распространенное – клинические испытания новейших лекарственных препаратов. Например, импортных, поступивших на российский рынок. Фирмы-производители заключают договор с Минздравом, а иногда и напрямую с клиникой, и поставляют туда пробную партию лекарства. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ные получают их, не подозревая, что 100ли объектом эксперимента. А если возникают сомнения, врачи знают, как успокоить. Один московский доктор поделился с нами «опытом» – недавно в их боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)нице испытывалось лекарство от язвы: «Я говорю пациентам, что препарат удалось вышибить с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шим трудом, по блату. Они не только не отказываются, да и сами просят, чтобы им его назначили».
Все лекарства, дошедшие до 100дии клинических испытаний, естественно, 100 раз проверены на животикных, других экспериментальных моделях. В клинике же выявляются, к примеру, некоторые побочные эффекты, противопоказания, которые могут возникнуть, если лекарство принимает человек.
Ни в коем случае нельзя утверожидать, что новейшие препараты неэффективны либо некачественны. Речь о юридическом оформлении испытаний, которое, если не считать ведомственных инструкций, полностью отсутствует. Скажем, на Западе таковым испытуемым платят денекги и немалые. Широкой известностью среди бедных студентов пользовалась в Лондоне в 70‑е годы частная клиника, где добровольцев сначала заражали насморком, а позже испытывали, насколько быстро новое лекарство этот насморк вылечивает. У нас же пациента даже не считают нужным информировать, что происходит. Неудивительно, что зарубежные фармацевтические компании стремятся избенажимать существующего в их странах строгого этического и правового контроля и предпочитают проводить клинические испытания на российских гражданах.
Особенно нередко в категорию испытуемых попкадают детки, психические боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ные, заключённые – кто, или по своему положению не может выбирать лечение, отказаться от эксперимента. Как свидетельствовал на конференции руководитель отдела психофармакотерапии Московского НИИ (Научно-исследовательский институт — самостоятельное учреждение, специально созданное для организации научных исследований и проведения опытно-конструкторских разработок) психиатрии профессор Молосов, импортные психотропные средства испытываются сейчас на пациентах инстиздесьской клиники, делается это без согласия боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных либо их родственников.
Исследователи А. Слепушкин, Н. Обросова, Н. Лонская сообщают о том, как проводили «сравнительное изучение действия жив рекомбинатной и анактивированной гриппозных вакцин у деток 8–15 лет» (журнал «Вопросы психологии»,1994 год, № 4). Из 100тьи следует, что вакцинацию проводили в одной из московских школ-интернатов и что исследование осуществлялось в рамках советско-американского сотрудничества по проблеме «Грипп и вирусные гепатиты». Но почему сотрудничество представлено только экспериментами на наших детях, к тому же «казенных»?
На конференции всплыла и история тридцатилетней давности. В Эстонии в конце 60‑х проводился массовый эксперимент на детях. Испытывался широко применяемый сейчас гамма-глобулин. Прекрасное лекарство, выручилшейке тысячи жизней. Но цель эксперимента была предельно про100 – ответить на вопросец, как его лучше вводить: подкожно либо внутримышечно? Пациентов детской боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ницы разделили на опытные группы, а врачи сравнивали, в котором случае гамма-глобулин наиболее эффективен. Родители, естественно, ничего не подозревали.
Этогоденька особую проблему в медицине представляют испытания новейших методов диагностики и лечения: рентгенологических, эндоскопических, лапароскопических и прочее, а также апробация новейшей тактики лечения. Если клинические испытания фармацевтических средств регламентированы хотя бы ведомственными инструкциями, то в данной нам области царствует полный беспредел. Защищается, к примеру, диссертация, предлагающая определённым способом излечить язву. Одна из клиник 100новится базовой – там создатель внедряет собственный способ и обучает специалистов. А пациент, попавший в эту клинику, уже не имеет право выбора, ему не предлагают (и пока не обязаны) никакой альтернативы лечения. Не много того, он нередко 100новиться моделью для очередного врача-интерна, осваивающего под руководством профессора сложную эндоскопическую технику.
Да, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ной в конце концов выздоравливает и отправляется домой, а позже с изумлением узнаёт, что в другой боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)нице ему могли бы предложить другие, наименее болезненные диагностические процедуры, и тактика лечения у тамоших врачей другая. Осваивающие способ и технику врачи предпочитают не задумываться о болевых ощущениях пациента, рациональном использовании его жизненных сил.
Никакой 100тистики этих «безобидных» экспериментов не существует. Ее попросту никто не вел. Нет данных и о том, сколько человек получило разного рода осложнения либо испытали побочные эффекты.
Сами участники конференции (повторяем, там были в основном врачи) по-разному относятся к сиим проблемам. Многие пытаются всеми средствами оправотдать прогресс науки и считают, что решать, как и чем вылечивать боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного, должны только профессионалы, не обязанные отчитываться перед пациентом.
А вот профессор Крель из Санкт-Петербургского медицинского университета заявил, что «безответственное применение новейших методов превращает современную терапию в область гораздо наиболее опасную, чем хирургия. Пациент в наших боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ницах по-гулаговски бесправен». Его 100ронники вообще считают, что эксперименты на {живых} моделях нужно ограничить, а если идет речь о испытаниях на людях – неукоснительно подчиниться принципу информированного согласия.
Если следовать западным нормам, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ной перед началом испытаний должен подписать некоторый документ, предупреждающий о возможных последствиях, в котором также оговорена и сумма вознаграждения. Но в России необходимо прежде урегулировать юридическую 100рону: несанкционированные испытания должны наказываться законом. Результаты подобных испытаний не могут быть представлены в качестве материала для докладов на международных конгрессах либо 100тей в научных журналах. Авторы несанкционированных испытаний, «ворующие» результаты у собственных пациентов, не могут получать гранты либо другие ассигнования.
Участники конференции надеются, что ситуация с экспериментами будет проанализирована депутатами Государственной Думы, которые в ближайшейке время собираются принимама поправки к «Оснодля вас законодательства РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) о охране здоровья».
“Препятствие рождению”, либо что быть может ужаснее убийства
“Доступный плод с древа смерти” – позволим для себя фольклорную вольность и назовем так одну из современных медицинских технологий: искусственное прерывание беременности. Прогресс – удивительная вещь. Если женщины прошлых времен с болью (неприятного сенсорного и эмоционального переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани или описываемое в терминах такого повреждения) вопрошали: “Как можно?”, – то современные женщины, в боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинстве своем, в недоумении спрашивают: “Почему нельзя?” Действительно, почему нельзя, если законодательство ряда государств, в том числе и российское, торжественно утверждает “право каждой женщины на искусственное прерывание беременности”? Значит, можно.
Но тут нельзя не вспомнить слова апо100ла Павла: (1 Кор. 10:23). Смысл глагола “назиотдать” в толковом словаре Вл. Даля раскрывается через слова “научать характерственно полезному”. Этогоденька словосочетание “характерственно полезное” можно отнести к устаревшим понятиям, особенно если находишься в плену плосколинейной прогрессистской модели истории – “устаревшейке” прошлое и “передовое“ настоящее. Но почему не теряет ценности “устаревшая” икона XII века по отношению к “передовому” современному произведению искусства? А быть может, “устаревшейке” христианское “нельзя” абортам также несоизмеримо с “передовым” либеральным “можно”? Попробуем сравнить два подхода – аргументы либерального “можно” и христианского “нельзя”.
Известно, что либеральное “можно” основывается на принципе: ”Каждая женщина обладает правом распорянажиматься своим телом”. Известно также, что либерализм – как правило, производная натуралистическо-материалистических убеждений. В границах натуралистического материализма человек, будь то супругчина либо женщина, – это “тело и только тело” (Ф.Ницше). Таковым образом, основополагающий принцип либерального “можно” приоретает вид: “Право тела распорянажиматься своим телом”. “Масло масляное” – в этом “содержательность” базового утверждения либерального оправдания аборта. Настолько же “содержательным” выглядит дальнейший ряд либеральных суждений о том, что “новое существо не является жизнью”. Противопоставление “жизни” и “существования” сохраняется в вопросе “когда же это существо 100новится человеческой жизнью?” Фундаментальное “открытие” либеральной идеологии – противоречие между правами матери и правами ребенка – опирается на идею естественности состояния “войны всех против всех”.
Как известно, в Библии нет изречений, прямо относящихся к обсуждаемой проблеме, за исключением, может быть, одного установления из “Книги Договора”, согласно которому человек, толкнувший беременную женщину, что 100ло причиной выкидыша, обязан заплатить штраф (Исх., 21:22). Тем не наименее, христианское “нельзя” абортам небезосновательно. Православное богословие полагает, что при решении сложных характерственных вопросов “на первое пространство почаще всего выдвигается самая жизнь Основателя христианства, как воплотившая внутри себя идеал совершеннейшего пути ко спасению”. В этом плане Благовещение Архангела Гавриила Марии в момент зачатия Спасителя: (Лк. 1,28)), представляет собой символическую форму христианского понимания начала человеческой жизни.
Этот принцип 100вит под сомнение “право женщины на собственное тело”, допускающее, что плод есть только часть материнской ткани. “Это не ее тело; это тело и жизнь другого человеческого существа, вверенного ей материнским заботам для кормления” (Харакас С. Православие и биоэтика, “Человек”, 1994, № 2, с. 93).
К каноническим относится суждение св. Василия Великого (IV‑V вв. Р.Х.): “Умышленно погубившая зачатый в утробе плод подлежит осуждению как за убийство”. Оценка аборта как “смертоубийства”, как нарушения заповеди – одно из оснований христианского “нельзя”.
К мысли о еще одном основании приводит святой Иоанн Златоуст. Он пишет, что плодоизгнание “нечто ужаснее убийства (выделено автором. – ), потому что тут не умерщвляется рожденное, но самому рождению полагается препятствие”.
Что быть может “ужаснее убийства”? Очевидно то, что приводит к убийству, что является его основанием. И это – нарушение “первой и наиболь (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей заповеди”, заповеди Любви. (Мф., 22:37–40). Преподобный Максим Исповедник различает 5 видов любви: “ради Бога”, любовь “по причине естества, как родители обожают чад”, “ради тщеславия”, “из-за сребролюбия”, “воследствие сла100любия”. Из этих видов любви на второе пространство Максим Исповедник помещает любовь “по причине естества”. Аборт – это нарушение заповеди любви, причем в самой ее человечески-глубинной сущности – через убийство матерью своего ребенка. Даже животикный мир, ко сравнению с которым так нередко прибегает натурализм, не знает аналогов подобного деяния, свидетельствуя о его неестественности.
Аборт – это “препятствие рождению”. Но рождение – это “выход из материнской утробы”, которая в христианской семантике является не про100 анатомическим термином. Смысл этого слова в христианской традиции, как полагает академик Сергей Аверинцев, чрезвычайно широкий и значим: это и “милосердие”, и “милость”, и “жалость” и “сострадание”, и “всепрощающая любовь”. Аверинцев полагает, что символика “теплой” и “чревной” материнской любви особенно характерна для греко-славянской православной культуры (в отличие от античности). Особое почитание Богородицы в православии проявляет себя в величаниях церковных песнопений, в наименованиях явленных икон Божией Матери. П.Флоренский называет некоторые из их: “Истинная Животодательница”, “Нечаянная удовлетворенность”, “Умиление”, “Отрану и утешение”, “Сладкое лобзание”, “Удовлетворенность всех радостей”, “Утоление печали”, “Всех скорбящих удовлетворенность”, “В скорбях и печалях утешение”, “Заступница усердная”, “Взыскание умерших”, “Умягчение злых сердец”, “Избавление от бед страждущих”, “Милостивая целительница”, “Путеводительница”, “Истинный Живоносный Источник”.
Каждое название иконы Богоматери – это буква в алфавите православной характерственности. Из этих букв складывается и понятие о свободе – данной человеку Богом. Н.А. Бердяев понимал грех “не как непослушание, как утерю свободы”. Женщина, идущая на аборт, теряет свою свободу, теряет дар стать матерью, превращаясь из “сокровищницы рождения” в “сокровищницу убийства”. И какие бы “аргументы” не сопровождали это превращение, они навряд ли смогут превратить “нельзя” в “можно”.
Самопожертвования и жертвы в трансплантологии
В культуре не так много мыслях, которые обладают сквозной, т.е. многовековой и неубывающей “работоспособностью”. К таковым идеям относится мысль жертвы. Во всех религиях: древих и новейших, племенных, национальных и мировых – присутствует мысль жертвы, поражая разнооразием форм своего воплощения.
Не чужда эта мысль и современной постсоветской культуре. Но если в ветхозаветном, языческом и, наконец, христианском мире, мысль жертвы имела первостепенное значение в отношениях человека с Богом (либо богами), то в условиях гуманистически-атеистической культуры она 100новится регулятором межчеловеческих отношений.
Особое значение мысль жертвы получает в современной медицине, в частности в трансплантологии, где она приоретает форму “дарения органов” и 100новится новеньким символом любви, взаимной заботы и спасения жизни.
Трансплантология – теория и практика пересадки органов и тканей – новое направление в современной медицине. Не без оснований можно заметить, что оно является одним из самых драматичных для современного общества. Во-первых, потому, что без “жертв” трансплантология обойтись не может. И во-вторых, потому, что расширение практики трансплантации постоянно увеличивает потребность в их числе.
До 1992 года вопросец о удовлетворении растущих потребностей трансплантации (по крайней мере относительно получения органов и тканей от трупов) так остро не 100ял. Еще в 1980 году историки медицины кон100тировали: “Широкое применение в клинической практике кадаверных (трупных – ) тканей и органов составляет неоспоримый приоритет советской медицины” [1]. Дело в том, что с 1937 года постановлением Совнаркома “О порядке проведения медицинских операций” тела сограждан опосля смерти 100новились собственностью государства и практически автоматически возлагались на “алтарь” “интересов общества и науки”.
В 1992 году Закон РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) “О трансплантации органов и/либо тканей человека” положил конец этому “неоспоримому приоритету”. Законодательство страны было приведено в соответствие с принципами защиты прав и достоинств человека в сфере медицины, разработанными Всемирной Организацией Здравоохранения /ВОЗ/.
Новейший закон вводит “презумпцию согласия”, согласно которой взятие и использование органов из трупа осуществляется в том случае, когда погибший при жизни не делал возражений против этого либо когда проте100 не выражают его родственники. Отсутствие выраженного отказа трактуется как согласие, другими словами каждый человек превращается в донора опосля смерти, если он не провозгласил к этому отрицательного отношения. Вот почему этогоденька перед каждым из нас встает задача определить судьбу и участь своего тела опосля смерти. Это далеко не единственная из весьма неприятных задач, перед которыми оказывается человек, живущий в условиях техногенной цивилизации. Такие условия определяют новейший уровень ответственности человека и за себя, и за своих близких, и за благополучие общества. На самом деле дела, в прогосударствстве современной медицины формируется новейший предел 100рой борьбы за человеческие души.
Академик В.И. Шумаков в “Предисловии к руководству по трансплантологии” 100вит задачу организации “научно обоснованной пропаганды донорства”. С точки зрения некоторых исполнителей данной нам задачи, стратегия пропаганды должна быть кричиентирована на преодоление “мифического” на их языке, а на самом деле дела традиционного, религиозного отношения к смерти, к телу, к сердцу человека как средоточию духовной жизни.
Весьма бы не хотелось, чтобы российская наука вновь вставала на исхоженный советским атеизмом вдоль и попкерек тупиковый путь противопоставления науки и веры. Этогоденька естествознание получило возможность осознать, во-первых, что действительное различие между наукой и верой является условием их самоценности, и во-вторых, насколько произвольда и упрощенно их “воякаственное” исключение друг друга.
В православном Символе веры утверждается “чаяние воскресения мертвых”. Вопросец – включает ли “оживление костей” воссоздание целостности тела, которое 100ло жертвой трансплантологической практики, является исключительно предметом веры. При всем этом какую бы научную форму не принимал атеизм, он также обречен всего только на веру, правда атеистическую, в невозможность воскресения мертвых, потому что никакими научными доказательствами данной нам невозможности атеизм не располагает и располагать не может. Путь противопоставления одной веры другой – бесперспективен для 100ронников и идеологов “научно обоснованного донорства”. Реальные же возможности обоснования донорства заключены не в науке, а в самой религии.
Известно, что все мировые религии охраняют практическительное отношение к телу покойного. В христианстве мертвое тело остается прогосударствством личности. Почтение к погибшему непосредственно связано с уважением к живущему. Утрата этого почтения, в частности нанесение повреждений телу, влечет за собой в конце концов потерю уважения к живущему. Свидетельств этому множество. Например, прагматическое использование трупов в медицине влечет за собой рост потребительского отношения к человеку. Это проявляется в устойчивой и, к сожалению, неизбежной тенденции коммерциализации медицины. Закон Российской Федерации “О трансплантации органов и тканей” запрещает куплю-продажу человеческих органов, что как нельзя наиболее убедительно свидетельствует о реальности подобных сделок, создавая при всем этом новейший набор “мотивов” для преднамеренных убийств.
Возможна ли оценка трансплантологической практики и какой она быть может в контексте Православия? Иеромонах Анатолий Берестов, настоятель домового храма преп. Серафима Саровского при Институте трансплантологии, говорит, что Православной Церкви “еще пред100ит определиться в этическом плане в отношении вопроса трансплантологии” [2]. Это определение, конечно же, будет включать анализ того, как произошел и происходит подмена добра злом, как стремление спасти человеческую жизнь оборачивается уничижением другой жизни – “нанесением вреда” живому донору, использованием человеческих трупов в качестве доноров, отношением к пациенту с диагнозом “погибель мозга” как хранилищу припасных органов и т.д. и т.п.
Эти явления войют о том, что даже таковая фундаментальная цель, как спасение человеческой жизни, требует соблюдения множества условий (среди их одно из основных – соблюдение принципа добровольности), другими словами ценностей, составляющих сущность самопожертвования. В православной этической традиции никогда не шла речь о том, что нельзя жертвовать собою во имя спасения жизни человека. Напротив, (Ин. 15,13). Сама жертвенная погибель Спасителя является свидетельством этической ценности самопожертвования. Но самопожертвование как сознательное и добровольное действие человека исключает хоть какое психологическое либо силовое воздействие. Определенным видом характерственного насилия, с нашей точки зрения, может стать превращение человеческой способности к жертвенности в норму, либо правило, либо новейший критерий гуманности. Тем наиболее, что Россия уже пережила однажды горький опыт ”внедрения” подобных критериев.
Идет речь о известной в 30‑х годах теории и практике “богостроителей”. А.А. Богданов, создатель первого в мире института переливания крови (1926 г.), лицезрел в донорстве – этическую и социальную норму, а в переливании крови – один из способов “братания” людей (буквального), и создания из отдельных индивидов (снова же буквально) единого социального организма [3]. На самом же деле, отдельные индивиды, вынужденные соответствовать новеньким социальным нормам, 100новились только жертвами “благих” мыслях и целей, одна из которых в формулировке Богданова – преодоление “советской изношенности” ответственных государственных работников.
Практика трансплантации органов вышла этогоденька из узко экспериментальных рамок на уровень обычной медицинской отрасли. Своей несоразмерностью этическим христианским кричиентациям она небывало увеличивает социальную опасность ошибки, которая может оказаться смертьной для каждого человека и для культуры в целом.
Найти, осознать и принять меру сотворчества Бога и человека в спасении Жизни – это действительно непросвора задача разумного отношения к этическим проблемам трансплантации. Но путь разума, и особенно разума характерственного, не исключает, а предполагает и запреты, и самоограничение. Как полагают философы, все разумное имеет свои пределы, беспредельны только глупость и безумие.
Примечание:
[1] Из истории разработки в советской медицине нормативных актов по взятию кадаверных тканей и органов.// Актуальные проблемы трансплантологии и искусственных органов. М., 1980. С. 114.
[2] Доктор тела и души. Беседа с врачом и священником при Институте трансплантологии о. Анатолием (Бере100вым). “Татьянин Денек”? 1996. № 7. С. 8.
[3] Пародия на Церковь – Тело Хри100во, в Котором и осуществляется единство верующих —
“Беспамятство – разрушительно, память – созидательна”
[1] – эти слова Д.С. Лихачева приоретают особый смысл в год 50-летия принятия Нюрнбергского Кодекса. Нюрнбергский процесс (1946–1947 гг.) вскрыл факты волшебствовищных по своей жестокости и по своему размаху медицинских экспериментов на человеке, когда огромное число узников концентрационных лагерей, в основном негерманского происхождения, использовались для научно-исследовательских целей и медицинских опытов. Именно эти “исследования” и “опыты” 100ли неотъемлемой частью понятия “преступление против человечности”. В процессе судебного разбирательства было собрано множество документов, в том числе протоколы о проведении экспериментов над людьми с целью исследования влияния на человеческий организм переохлаждения, действия ядовитых веществ. Миллионы людей специально заражались интересующими “экспериментаторов”-медиков болезнями и “при минимальных затратах времени и усилий” исследовались методы лечения и достижения иммунитета к малярии, инфекционной желтухе, сыпному тифу. 100ли известны всему миру эксперименты по стерилизации, ренегации костей, мускул, нерв (составная часть нервной системы; покрытая оболочкой структура, состоящая из пучка нервных волокон)ной ткани, по пересадке костей и т.д. и т.п. В конце авгу100 1947 года 1‑й Военный Трибунал США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке), действовавший по договоренности с альянсниками и по приказу американской администрации в Германии, вынес Приговор по делу “медиков”. Нюрнбергский Кодекс – это первый в истории международный “Свод правил о проведении экспериментов на людях”, который возник в результате осознания войющего несоответствия некоторых видов медицинских экспериментов на человеке этическим принципам медицинской профессии и человеческой морали. Нюрнбергский Кодекс для многих до сего времени справедливо рассматривается как свидетельство зверств и перегибов “нацистской лженауки” и в то же время как своеоразный символ характерственной чистоты науки в цивилизованном мире. Но так ли это?
– и мы вспоминаем о очередной дате – 95-летней годовщине первого издания книги В. Вересаева “Записки врача”. В своей книге доктор, ординатор Боткинской боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ницы в Петербурге, Викентий Смидович (литературный псевдоним – В. Вересаев) разолачает цинизм отношения врачей к пациентам, описывает типичное для “специалистов” поругание трупов, возмущается тем, что врачи не останавливаются перед экспериментами над человеком, забывая “о различии между людьми и морскими свинками” [2].
“Прочтите “Записки врача”, и вас невольно охватит холодный кошмар, – писали в одной из российских газет начала века [3]. – Совершенно спокойно доктор, пользуясь своим положением, прививает боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ным различные болезни и с любовью следит за их развитием. Казалось, убедившись, что прививка удалась, он должен был бы торопиться уничтожить содеянное им зло, но этого нет. Он дает болезни развиваться, и до таковой степени, что она уже угрожает опасностью самой жизни, но зато ею могли полюбоваться его коллеги, которым он давал возможность изучать настолько интересный и редкий пример болезни. Хорошо это либо нет? Зачастую опыты делаются без всякого смысла и основания, так, чтобы сделать опыт… Другой вопросец – довольна ли его жертва, которой он причинил страдание?.. Но это ему решительно все равно. А что все-таки боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ные? – спросите вы. – Они обыкновенно умирают. – Как, и ничего? – Ничего. Они умирают , потому что сам Бильрот [4] еще говорил, что медицина добивается успехов через гору трупов”.
“Во славу науки” – принцип, который, как ни парадоксально, может объединить “цивилизованную” и “нацистскую” медицину. Ведь, как известно, – “во славу науки” – было одним из аргументов, выдвигавшихся в защиту нацистских “врачей”.
80 годов назад в России произошла Октябрьская революция, идеологи которой хотели построить в России “общество, опирающееся на науку в своем развитии”. Вместе с самой “научной” и все определяющей коммунистической идеологией – “научность” вытесняла традиционные для культуры морально-нравственные ценности. Интересы “революционной” науки, освобожденной в 1917 году от морально-этических и религиозных ценностей, определили, например, решение Совнаркома СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) о поддержке волшебствовищных практических опытов по получению “новогибридного человека” методом скрещивания людей с антропоморфными обезьянами. В своем отчете за 1928 год, представленном в Совнарком СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) Председателю Комиссии по содействию работам Академии Наук СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии), проф. Ветланов, руководитель экспериментального проекта, писал: “Серьезным тормозом для постановки данной нам экспериментальной работы являлись также предрастрибуналки религиозного и морального характера. В дорвееволюционной России было совершенно невозможно не только что-либо сделать, да и писать в этом направлении”. Действительно, проф. Ветланов не боялся встретить отказ в поддержке его эксперимента по искусственной случке людей с обезьянами из-за “предрастрибуналков религиозного и морального характера”: чего же не было у идеологов и организаторов Октябрьской революции, составивших правящую верхушку страны, того не было [5]. А вот идеологических спекуляций разного рода по поводу “объективности” науки было предостаточно.
В интересах “революционной науки” было, в лучшем случае, игнорирование, а обычно типичное клеймо – “мракобесие” как оценка теорий, пытавшихся предупредить о возможных последствиях культа “объективности”, а значит, бесчеловечности самой науки. Ведь “объективность” науки весьма относительна. Она всегда находилась и находится в границах нашего понимания и наших смыслов, она не быть может “незапятанной”, она всегда в той либо другой форме функциональна, другими словами зависима, в том числе и от человеческих взаимоотношений, а значит неразрывно связана с решением моральных заморочек.
На протяжении 19-ти веков человек, развивая и совершенствуя собственный разум, как поистине Божественную способность, пытался осознать мир в согласии с духовно-нравственным законом, в согласии с чувством ответственности, совести и любви, различая добро и зло. К началу XX века, питаясь мощным энергетическим потенциалом христианских ценностей – святости жизни, милосердия, делания добра, – наука, в частности медико-биологическое знание, приходит к ликвидации постоянно угрожающих человечеству факторов риска – эпидемий, инфекционных заболеваний. Наука прошла громадное рас100яние и разгадала множество загадок. То, что было непостижимым, 100новилось доступным человеческому разуму. Достижения медицинской науки снижали детскую смертность, исцеляли болезни и “исторгали из когтей смерти ее преждевременные жертвы”.
Но нельзя закрывать глаза и на известные падения науки, которые поистине волшебствовищны в своей действительности. Это и изобретение ядерного, биологического и т.п. оружия массового поражения, способного уничтожить жизнь на Земле за самый ограниченный промежуток времени. Как это ни парадоксально, но падения преоразующего разума наиболее глубоки в современной биомедицине, призванной охранять человеческую жизнь. Заготовка “припасных” зигот и их опослядующее уничтожение – условие процедуры искусственного оплодотворения. Отрицательные результаты пренатальной диагностики – очередное мощное основание “показаний” для искусственного прерывания жизни находящегося в материнской утробе ребенка. Превращение человеческих зародышей в фармацевтическое “сырье” является условием фетальной терапии (терапия — процесс, для снятия или устранения симптомов и проявлений заболевания).
Христианство не против науки. Оно “рассматривает науку как необходимый инструмент данной нам жизни” [6]. Наиболее того, слова Спасителя: (Ин. 14, 12) православное христианство трактует как призыв к делам человеческим, в том числе и к развитию науки и научных теорий. Но не “всех”, а только тех, которые, как учит Нектарий Оптинский, “не портят нравственность”.
“Человек 2-ухсо100вен, духовно-телесен, и его нормальное бытие невозможно без соответствующей гармонии этих 2-ух начал… Уже по данной нам причине, в силу единства духовной и физической природ в человеке, взаимосвязь религиозного и научного знания естественна и необходима” [7]. Разрыв данной нам взаимосвязи и приводит к возникновению феномена “полу-науки”. Слова св. Василия Великого в “Беседах на Шестоднев” о “полуученых” его времени 100новятся все наиболее уместными в наши деньки: ” Не имеют ли те, кто посвятил себя полунауке, глаза сов, ибо зрение совы, проникающее через мрак ночи, поражается великолепием света”. Ф. Достоевский пишет о феномене “полунауки” практически в апокалиптическом тоне: “Полунаука, – говорит один из его героев, – есть невиданный прежде деспот; деспот, имеющий своих собственных жрецов и рабов; деспот, перед которым всякий преклоняется с любовью и суеверным страхом, нечто до сего времени невиданное, перед чем постыдно дрожит и трепещет наука” [8]. Полунаука максимально проявляет себя в современном научно-техническом прогрессе, деспотизм которого обусловлен отсутствием благоразумия, другими словами характерственной неполнотой разума.
Характерственная неполнота разума формирует такое явление как “рациофашизм” (П. Фейрабенд), когда под знаменем научной рациональности и ради “объективного” знания вживляются раковые клетки в здоровый организм человека. Либо когда ради “объективной” информации отказываются от лечения боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного, погибающего от болезни. Либо когда без ведома и согласия боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных их используют для клинических испытаний новейших лекарственных препаратов. К сожалению, перечень подобных примеров, сопровождающих современную научную работу, может составить не одну страницу. Этогоденька к ним добавляются вопросы о практических, социокультурных последствиях современных биомедицинских технологий. Например, насколько социально безопасно распространение генетического тестирования либо вмешательство в геном человека? Либо насколько этически допустимо клонирование клеток человека с целью получения его“уникальных копий”, “припасных частей”? Эти вопросы выходят далеко за узенькие рамки внутринаучной области и касаются как каждого человека, так и судеб общественного развития в целом.
Нюрнбергский Кодекс 1947 года стал первым в истории цивилизации документом, поставившим проблему этической и социальной ответственности ученых на уровень социально-значимых общецивилизационных заморочек.
– и
“отдавая для себя отчет во все нарастающем прогрессе в области биологии и медицины;
будучи убеждены в необходимости уважения человека как индивину и как пред100вителя биологического вида, а также признавая важность вопроса о обеспечении уважения его плюсы;
отдавая для себя отчет в том, что неправильное использование достижений биологии и медицины может повлечь за собой угрозу достоинству человека;
подтверждая убежденность в том, что прогресс в области биологии и медицины должен быть использован на благо нынешнего и будущего поколений людей;
подчеркивая необходимость международного сотрудничества во имя того, чтобы все люди на Земле могли пользоваться благами, предоставляемыми достижениями в биологии и медицине;
признавая важность расширения широкого общественного обсуждения проблем, связанных с использованием достижений биологии и медицины, а также важность результатов такого обсуждения;
стремясь напомнить всем членам общества о имеющихся у их правах и обязательствах;
будучи преисполнены решимости предпринять меры, необходимые для защиты достоинства, а также основных прав и свобод человека в области использования достижений биологии и медицины”, наиболее 20 государств, являющихся членами Совета Европы, подписали “Конвенцию о защите прав и достоинства человека в связи с использованием достижений биологии и медицины: Конвенцию о правах человека и биомедицине”. Конвенцию, которую Россия, несмотря на свое членство в (Совете Европы, к сожалению, еще не подписала. Почему? Ведь…
Примечание:
[1] Лихачев Д.С. Память преодолевает время // Наше наследие. 1988. № 1. С. 1.
[2] Вересаев В. Записки врача. СПб. 1902 . С. 150.
[3] “Не пора ли?”// Русское слово. № 39. 1901. 9 февр.
[4] Бильрот Теодорвей (1829–1894) – один из выдающихся хирургов XIX века.
[5] О советских экспериментах по скрещиванию человека с обезьяной // Еженедельник “Вечерняя Москва”. № 34. 1994. 25 авг.
[6] Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. М., 1997. С. 146.
[7] Там же, С. 145.
[8] “The Devils”. Harmondsworth: Penquim books. 1971. P. 257.
По виду людскому (клонирование)
В конце XIX Фридрих Ницше впервые поставил проблему “человекобожия” в антихристианском смысле. Устами Заратустры он предложил свою версию ее решения в учении о “сверхчеловеке”.
Практически одновременно Федор Достоевский сформулировал идею Богочеловечества. С этого времени дилемма “Богочеловечество – человекобожие” 100новится ведущей для русской философии. В первой половине ХХ века в форме интеллектуальных дискуссий на уровне журнальных публикаций и книжек, издаваемых за рубежом, она выглядела весьма абстрактно. В конце ХХ века на уровне биомедицинской практики она наполняется полностью конкретным содержанием. В начале века “человекобожие” – это, как правило, мнящая себя средоточием достоинств, гуманистическая гордыня. В конце века “человекобожие” – это стремление выйти на уровень “творения”, т.е. создания {живых} организмов с желательными для человека собственныйствами и параметрами.
В 1997 году было создано первое в истории искусственное млекопитающее (овца Долли). Технология этого процесса была названа “клонирование”. Она представляет собой новейшую форму искусственного размножения {живых} организмов, при котором из одной родительской клетки взрослого организма получают генетически идентичную особь (либо особи). Препятствий логического и теоретического плана на пути к клонированию человека не существует. Технически же клонирование человека пока невыполнимо, но, тем не наименее, наука неудержимо приближается к этому рубежу. Помимо человека, сотворенного Богом, современная культура вправе ожиотдать прибавления – созданий склонированных, т.е. сотворенных человеком по своему, человеческому, “образу” и по своему, человеческому, “подобию”.
“Что все-таки в этом плохого?” – спросят одни. “Наконец-то”, – обрадуются другие. И среди их прежде всего государственники-сциентисты [1]. К ним, например, принадлежит г. С.Е. Мотков, который еще в 1991 году полагал, что пришла пора использовать достижения генетики в целях государственной политики. Генетический груз, который ведет к биологической деградации населения, достигнул в настоящее время критической точки. К биологической (генотипической) деградации, происходящей в результате загрязнения внешней среды, резкого ослабелления естественного отбора по причине успехов медицинской науки, добавляется моральная (фенотипическая) деградация – расслабление воли и развитие порочных склонностей – алкоголизм, наркотики, разводы, самоубийства, преступность. С точки зрения С.Е. Моткова, одной из мер выхода из кризисной ситуации является прочное закрепление идеи искусственного отбора в государственной идеологии и политике. Государство должно начать проведение “евгенического эксперимента” сначала в небольшом городе, “постепенно расширяя территорию, охватываемую евгеническими мероприятиями”. Что все-таки включают в себя “евгенические мероприятия”? Это – отбор граждан на основе психологического тестирования, медицинского обследования, сведений о успеваемости (школа, ВУЗ) и т.п.; искусственное осеменение на основе отобранной спермы (ведущий показатель доноров спермы – коэффициент интеллектуальности (КИ)) и т.п. Цель подобных мероприятий – повышение “умственных способностей населения”.
Профессор А.П. Акифьев, заведующий лабораторией механизмов мутагенеза Института Химической физики им. Н.Н. Семенова РАН (Российская академия наук — государственная академия наук, высшая научная организация Российской Федерации, ведущий центр фундаментальных исследований в области естественных и общественных наук) призывает руководителей государства – и теоретиков, и практиков, которые заняты реформированием общества” учитывать “двойственную бисоциальную природу человека”. “Все, что мы сейчас наблюдаем: падение дисциплины и характерственности, лень, очень низкая производительность труну и качества продукции (99% ее неконкурентоспособности на мировом рынке), стремление все сделать нечестным методом и ощущение радости и гордости за совершенный обман либо мелкую кражу, невероятное по масштабам опьяненство, жестокость (пример тому дедовщина в армии), бесчисленные иногда очень циничные нарушения врачами их морального кодекса – клятвы Гиппократа, катастрофический (некоторые считают даже обвальный рост преступности и т.д. – все это в совокупности, с моей точки зрения, свидетельствует не только о пороках системы, да и отражает признаки генетической деградации цивилизации, явилось следствием господства тоталитаризма”. В то же время задавая вопросец, вправе ли мы этогоденька отказаться от евгенетических замыслов, А.П. Акифьев полагает, что “нет, особенно если учитывать, что этогоденька в качестве важнейшей цели евгеники следует считать создание генофонда, наиболее благоприятного для здоровья, благосо100яния и процветания человечества на основе методов, достойных человека”.
Перечисленные попытки выйти на биогенетический путь “благосо100яния и процветания человечества” – не первые и не последние в культуре. Известным и показательным в этом отношении фактом отечественной науки было увлечение евгеникой Н.К.Кольцова, который в 30‑е годы основал Русское евгеническое общество и журнал. Его разочарование и отказ от евгеники были связаны с осознанием того факта, что, например, критерий повышения “умственных способностей населения” не защитит общество от появления криминальных “талантов”, а расовые критерии не уменьшат есличества генетический дефектов. Ну и обладает ли человек правом на селекцию для себя подобных и “проектирование” тех либо других свойств человека? В границах “человекобожия” этот вопросец решается однозначно. При всем этом “благие намерения” улучшить боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ное человечество планируется реализовать, кричиентируясь на самые лучшие человеческие качества. При всем этом нельзя не напомнить, что сущность “человекобожия” заключается в принципиальном различении и разделении “природного человека от духовного”. Это разделение, по слодля вас Бердяева, дает свободу творческого развития природному человеку, удалившись от внутреннего смысла жизни, оторвавшись от божественного центра жизни, от глубочайших основ самой природы человека. Для философии “человекобожия” высшим идеальным измерением является исключительно сам человек и все “человеческое”.
Но может ли “человеческое” и только “человеческое” выполнять функцию абсолюта, критерия, либо высшей идеи? Достоевский полагал, что даже если рассматривать “человеческое” как некоторый феномен, представляющий интересы рода, то идеала все равно не получится, ибо сумма равна слагаемым, со всеми их собственныйствами. Идеал, “высшая мысль” является стержневым структурным элементом существования человека и общества. Подлинным идеалом, качественно отличающимся от различных человеческих мерок, является Христос. “Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек”, – утверожидал Достоевский. Богочеловеческая сущность Хри100 – это онтологическая возможность и заданность характерственного совершенствования человека. Оно реализуется через свободное, духовное, “умное делание” человеком самого себя, постоянно корректируемое “божественным центром жизни”. “Человекобожие” как попытка человека определить абсосвирепные критерии “лучшести” для самого себя из самого себя, рано либо поздно оборачивается разными формами субъективизма, который в лучшем случае приводит к фарсу, в худшем – к катастрофе.
Примечание:
[1] Спиентизм — мировоззрение, рассматривающее науку в качестве главного фактора прогресса и средства решения социальных проблем. –
Две сексапильных революции
Европейская история пережила две сексуальных революции, два значительно длительных периода переоценки сексуальности человека и сексуальных отношений. Первый относится к эпохе распада Римской империи и формирования христианской культуры, второй – ко второй половине ХХ века.
Исследователи античности отмечают в качестве одной из ее особенностей “проникновение полового элемента во все сферы жизни (культ фаллоса, специфические половые божества, свободное проявление полового элемента в общественной жизни, литературе, искусстве)”. В “наивности разврата” заключалось одно из своеоразий античной культуры.
Половые извращения у греков и римлян И. Блох оценивает как “всеощие антропологические явления – т.е. такие, которые встречаются повсюду и во все времена, независимо от культуры и вырождения”. В то же время он и другие исследователи античности говорят о крайней интенсивности фактора сексуальных удовольствий, половой распущенности и извращенности в позднем Риме. Полибий в “Истории” свидетельствовал: ”Люди впадали в великий блуд и любостяжание и роскошь, и не женились, а если и женились, то не желали воспитывать родившихся деток”. Юстин писал о обычае выбрасывать деток. “Выбрасывать деток худо и потому еще, что их подбирают обычно разворотные люди и выращивают (как девочек, так и мальчиков) исключительно для своих сексуальных развлечений. Многие римляне держали целые 100да таковых деток”. Славою женщины считалось наличие боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шого числа супругчин-любовников. Целомудрие и добродетель оценивались как доказательство уродецливости женщин. Примеры и свидетельства половой извращенности, царящей в эту эпоху, составили не один том. Исследователи античности неоднократно приходили к выводу, что кризис и смерть данной нам культуры были тесно связаны с духовно-нравственным вырождением, которое не в последнюю очередь определялось типом сексуальных отношений.
Г.К. Честертон писал: ”К несчастью античной цивилизации для огромного боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинства древих не было ничего на мистическом пути, кроме глухих природных сил – таковых как пол, рост, погибель… Древние сочли половую жизнь простой и невинной – и все на свете простые вещи потеряли невинность. Половую жизнь нельзя приравнивать к таковым простым занятиям как сон либо пища. Когда пол пере100ет быть слугой, он мгновенно 100новится деспотом. По той либо другой причине он занимает особое, ни с чем не сравнимое пространство в человеческом естестве; никому еще не удалось обойтись без ограничения и глазащения своей половой жизни”. Характеризуя это время, он справедливо утверожидал, что “христианство явилось в мир, чтобы исцелить его, и вылечивайло единственно возможным способом“ – аскезой. Это исцеление и было первой сексуальной революцией в европейской истории. Г. Миллер в исследовании “Половая жизнь человечества” кон100тирует: “Прямо поразительно, сколько было сделано в этот период Церковью для упорядочивания половой жизни, а через это – к оздоровлению общественного организма… Именно тут сидела глубже всего и была всего упорнее болезнь века”.
Христианство осуществляет принципиальное изменение смысла человеческой сексуальности. Сексуальность как вечно живое “животикное в человеке” (Платон) 100новится проявлением “единомудрия и целомудрия” супругов. В таинстве брака сексуальность освящается и превращается в свидетельство любви, в “реальное вхождение в сферу бесконечного бытия”, “в противоядие смертности” [1] .
Содержание сексуальной революции, которую на протяжении нескольких 100летий осуществляло христианство, заключалось и в утверждении принципа моногамии, и в одухотворении отношений между супругчиной и женщиной, и в утверждении аскетизма как формы духовной свободы человека.
Вторую сексуальную революцию, вернее контрреволюцию, европейская цивилизация переживает с середины ХХ века. Ее символическим началом можно считать выход в свет в 1953 году журнала “Плейбой”. Этогоденька уже очевидны ее реальные последствия. Это – раннее начало половой жизни, увеличение числа половых партнеров, рост числа разводов, легализация гомосексуализма, нарастающая эпидемия СПИДа, распространение венерических заболеваний и изматывающая бездуховность. Для нее характерен негативизм по отношению к моральным ценностям христианства и обращение к язычеству как эталону понимания сексуальности. “Язычество оправдывает все варианты сексуальной любви и эротических наслаждений“ – лейтмотив современной сексологии.
Для современного сексуального либерализма характерна не только реставрация языческого смысла сексуальности как наслаждения, да и новое понимание сексуальности как средства поддержания здоровья, формирование сексологии с выделением сексуальной функции как само100ятельного предмета исследования медицинского познания.
При всем этом основная причина сексуального нездоровья, с точки зрения половых либералов, заключается в традиционном моральном ограничении сексуальности. “Освобождение” сексуальности – это не только условие возникновения и существования сексологии, да и одно из ее теоретических оснований.
В современной сексологии исчезает понятие “сексуальное извращение”. Его заменяют понятия “сексуальное предпочтение”, “сексуальная кричиентация”. Одним из результатов и одновременно примеров “освобожденной сексуальности” является появление в центре Москвы нового развлечения для супругчин – “пип-шоу”. По меркам Девятого пересмотра Международной классификации болезней (1975) это развлечение относится к разряду сексуальных извращений – вуайеризма (получение сексуального удовлетворения от подсматривания за раздевающейся женщиной, половым актом и т.п.). А нынче газета “Аргументы и факты” (№ 23 за 1997 год) подробно описывает процесс организации и характер протекания данного утехи.
Но даже постоянная реклама подобного шоу в периодической демократической прессе не решит задачу, 100ящую перед секс-бизнесом и его “служанкой”, современной сексологией. Задачу перекричиентации общественного сознания и переоценки сексуальных нормативных моделей в обществе. В качестве реального средства ее решения половые либералы выбирают такую крупномасштабную акцию, как внедрение прогр по сексуальному образованию в школах России. Основным фундаментом внедряемого образования является современная “свободная сексология”.
История европейской культуры, в частности история 2-ух сексуальных революций, свидетельствует, что сама современная сексология является одной из разновидностей патологии. К.Г. Юнг предупреожидал: “Доктор всегда должен помнить о том, что болезни – это про100 нарушение нормальных процессов, а никак не entia per se (само100ятельная сущность) со своей отличительной психологией. Similia similibus curantur (подобное вылечивают подобным) – это замечательная истина 100рой медицины, и, как всякая великая истина, она легко может оказаться величайшим заблуждением”. История культуры предупреждает: “Человек всегда должен помнить о том, что его свобода – это про100 умение владеть и управлять собой, а никак не беспомощное следование физиологическим потребностям. (Мф. 11,30) – эта вечная евангельская истина надежно охраняет нас от всякого рода физиологического рабства и болезненных заблуждений”.
Примечание:
[1] Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. – М., 1991. С. 247.
Нравственно ли “зачатие в пробирке”
Принятие на “ура” хоть какой новейшей победы над природой, чего же бы она ни 100ила и к чему бы она ни привела, – это подход упрощенного просвещенчества. Но кто этогоденька, опосля Хиросимы и Чернобыля, безоговорочно сможет разделить такую позицию? Кто этогоденька не лицезреет связи между “победным” открытием явления радиоактивности и практически неразрешимой проблемой ядерного разоружения? Кто этогоденька способен отрицать, что неважно какая технологическая новация должна быть выверена ее характерственным измерением, параметрами которого является соотношение целей и средств? По крайней мере, со времени Канта (“Человек не только средство, да и цель”) очевиднейшим критерием социального признания “цели” деятельности 100новятся “средства” ее заслуги.
Что касается идеологии оправдания искусственного размножения, то она выстраивается, на самом деле дела, на спекуляциях относительно исполнения естественного права человека на продолжения рода. Но “средство” либо “стоимость” нового метода – здоровье либо даже жизнь дамы.
Показательно в этом плане, что в одном из центров по лечению бесплодия перед началом процедуры женщина и ее супруг в обязательном порядке должны оформить “заявление”, которое начинается так: “Мы предупреждены о том, что оперативное вмешательство, применяемое для такого лечения, может сопровожотдаться осложнениями…” Дальше по тексту: “Нам известно, что в связи с трудностями процедуры может потребоваться не одна попытка для достижения беременности, а также, что лечение бесплодия может оказаться безрезультатным”. Очевидно, что осознаваемая степень риска вынуждает организаторов искусственного размножения ввести в документ таковой пункт: “Заявляем, что мы не будем возбужотдать уголовное дело против сотрудников Центра, не предпримем каких-то действий, судебных преследований, исков либо счетов, связанных с проводимым исцелением”.
Можно сказать, что хоть какое медицинское вмешательство сопряжено с риском, но не каждое оформляется таковым юридическим освобождением от ответственности за процедуру. Помимо этого, никто не 100нет отрицать, что решение пойти на личные испытания во имя появление на свет ребенка, {само по себе} безусловно характерственно. Но обратимся снова к тексту “заявления”: ”Мы предупреждены о том, что… детки, рожденные в результате ЭКО, ГИФТ, ЗИФИ (методики), могут иметь отклонения в развитии”. Кстати, судьба этих деток, их физическое и характерственное здоровье вообще оказываются вне границ компетенции специалистов по искусственному оплодотворению. Тут царствует закон жестокого разделения труда. Малыши – это ведомство педиатрии. Но серьезные педиатрические исследования по данному вопросу практически отсутствуют.
Практика искусственного размножение являет собой классический пример торжества “цели” (право на позжество) над средствами (здоровье женщин и будущих деток). И не слишком вписывается в границы характерственной целесооразности и справедливости. Особенно если учитывать платность подобных услуг. Интересно, что именно от женщины, решившейся на эту процедуру, а не из криминальной хроники, я услышала фразу: “Мой ребеночек будет 100ить 300 тыщ рублей”. Очевидно, этому не нужно удивляться, ибо безначально безхарактерственная ситуация обладает собственныйством плодить для себя подобные. Цепная реакция безхарактерственности, трансформируя этогоденька индивидуальное сознание, завтра может выйти на уровень общественного сознания.
Прежде всего специалисты опасаются возможных изменений социальных и половых ролей в традиционных семейно-брачных отношениях. Так, ребенок, родившийся в пробирке, может иметь 5 родителей, из которых двое – заказчики, двое – доноры (спермы и яичкеклетки) и одна – вынашивающая мама. Вослед за сиим усложняется инстиздесь всех опослядующих родственных связей. Последствия возможного перераспределения социально-родственных отношений – серьезный фактор, который нельзя не учитывать, пытаясь прогнозировать возможные результаты искусственного размножения.
Еще наиболее сложная ситуация может возникнуть при условии выхода данной технологии за пределы ”терапии бесплодия”. О чем речь идет? Во-первых, о косвенной поддержке инвертированных лиц (гомосексуалисты, лесбиянки) и о перспективе воспитания деток в однополых семьях. Во-вторых, о возможных деформациях института семья и брака при условии “индустриализации” акта деторождения. В‑третьих, о неизбежных трансформациях характерственного сознания, которые будут связаны с обесцениванием таковых ценностей как “любовь”, “братство”, “альтруизм”, “милосердия” и других, связанных с ними характерственных понятий, коренящихся в биофизиологической “плоти” человеческих отношений.
Это далеко не полный перечень того, чем может завершиться неуправляемое и безответственное внедрение “средств переделки и коррекции человеческой природы”. Мы полностью можем разделить точку зрения, что эта “коррекция” – одно из тех “благих намерений”, которыми вымощена дорога в весьма сомнительное, по очень мере в характерственном отношении, будущее. Остается надежда на свободное право каждого не пойти по данной нам дороге. И надежда на принятие специального и детального законодательства, обеспечивающего это право.
Вопросец ребром о “ребре”
(Женщина в мире христианства и в антимире психоанализа)
(Быт.2:22)
В прошлом году Б.Н. Ельцин издал Указ № 1044 “О возрождении и развитии философских, клинических исследований психоанализа”. В настоящее время вводится новенькая программа сексуального образования для школьников, где отношения супругчины и женщины описываются как отношения машин по извлечению удовольствия. Эти и многие другие факты говорят о том, что в современном мире утрачивается христианское понимание роли женщины и смысла любви. О том, как это происходит, – 100тья медика и философа Ирины Силуяновой.
Физиологическая метафоричность многих библейских текстов очевидна. Она не раз 100новилась предметом размышления и методом, с помощью которого христианская идея пытается открыть и проявить, по выражению блаженного Августина, “видимое вещество и невидимое существо”. “Сердечность” человека – понятие не из ряда научных понятий патофизиологии. А “материнское чрево” 100новится важнейшим символом христианского смысла человеческих отношений – милосердия, милости, нажималости, сострадания, любви, умиления, душевной теплоты. Какой смысл вложен в конкретную анатомо-физиологическую определенность творения женщины из ребра Адама?
Макс Фасмер, создатель уникального “Этимологического словаря русского языка” связывает слово “ребро” c греческим , что означает “покрывать крышей”. В медицинском контексте ребро значимо как элемент функций защиты таковых внутрених органов как сердце, легкие и др. Если исходить из перечисленных смыслов, то оказывается, что женщина призвана покрывать, защищать, охранять супругчину. Весьма неожиданный поворот. Но чрез “видимое вещество” супругской силы в христианской традиции действительно прослеживается значение “невидимого существа” женского “покрова” – заботы, долготерпения, самоотверженности. Иногда только это и может спасти супругчину, как, например, в случае с Раскольниковым и Сонечкой Мармеладовой.
В евангельских повествованиях Христос не раз обращает внимание на особую силу веры некоторых женщин: (Мф.15:28). Как символично, что именно женам-мироносицам, а не апо100лам, впервые является воскресший Христос, и именно женщины 100новятся первыми вестницами Воскресения (Мф. 28:8–10, Мк.16:7–11, Лк. 24:9–11, Ин. 20:1–2).
Не данной нам ли великой вере княгини Ольги поверил люд? Не данной нам ли верою слабых женщин по промыслу Божьему была сохранена Церковь в России во времена жестоких гонений? Не этими ли христианскими смыслами определялось и традиционное светское отношение к женщине в России (в противоположность исламскому Востоку)?
В начале 90‑х годов директор Центра репродукции человека Министерства здравоохранения и МП РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) Андрей Акопян, который в числе первых стал занимамася в “новейшей” России транссексуальной хирургией, говорил о одной “государственной” особенности транссексуализма. Если во всех странах мира среди транссексусалов преоладают супругчины, которые стремятся поменять собственный пол на женский, то в бывшем Советском Союзе все было наоборот – очевидным было очевидное преоладание женщин, желающих стать супругчинами. Данный факт – небольшое, но весьма глубинное свидетельство несо100ятельности политики женской эмансипации, о которой “так долго говорили большевики”.
Транссексуальная хирургия, ставшая реальностью современной медицинской практики, в числе многих вопросов, привлекает внимание к вопросу о психологических признаках женственности. Этот весьма специфический, частный, “богемный” вопросец приоретает действительную актуальность этогоденька, когда в результате так называемых “реформ” на общественное и индивидуальное сознание буквально обрушился поток “клубнично-черной” информации, пытаясь произвести очередную революцию в разумах. Никто не 100нет отрицать, что русская литература даже в советской школе делала свое дело. И иногда, вопреки реальности “асфальтно-оранжевой женственности”, в общественном сознании “работали” ценности и представления о женщине как о “райском создании”, “прекрасной даме”, “божестве и вдохновеньи”. Блоковское – “Российская Венера бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры” – было кодом идеального культурно-национального отношения к даме.
В западной же культуре все почаще приходится сталкиваться с активно “работающей” интерпретацией женщины как “низкого величья” и “цветка зла”. Западно-европейская литература от художественной до философской широко представлена сентенциями вроде: “женщина быть может либо простиздеськой, либо преступницей”, “женщина – аморальна”, “единственное искусство, доступное женщине – это искусство ереси” и т.п. Вершиной этих тенденций явился классический психоанализ с его принципом – “быть женщиной {само по себе} преступно”. Однако психоанализ не только заявил, да и теоретически обосновал это положение, вводя понятие “комплекса кастрации”.
В 1903 году О. Вейнингер в книге “Пол и характер” говорил, что в силу особенностей женской психологии человечество навряд ли когда-нибудь будет располагать таковым феноменом как психология женщины, написанная самой женщиной. Прогнозы Вейнингера не сбылись. Уже через 25 лет психология обогащается дифференцированным подходом к женской психологии, у истоков которого 100ит женщина-психоаналитик Карен Хорни.
Карен Хорни в рамках и средствами самого психоанализа несколько смягчает колоритную окраску сущностной “преступности” женщины в классическом психоанализе. К типичным особенностям женского поведения она относит наименее очевидно, чем у супругчин, выраженную агрессивность, отношение к для себя как существу слабому и требование за это особых преимуществ, использование слабости как средства подчинения супругчин (”цепкость плюща”). Это связано, в частности, с тем, что “комплекс кастрации”, обусловленный анатомо-физиологической организацией женщины, нейтрализуется таковым женским физиологическим преимуществом, как материнство. Данное женское преимущество в свою очередь не безопасно для супругчин. Оно формирует на бессознательном уровне “сильнейшую зависть мальчиков к материнству”.
При всем этом женская компенсация зависти безобиднее зависти супругской. На личностном уровне она появляется в боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей склонности женщин к неврозам, на социальном – “в уходе от женственности”. Диапазон этого “ухода” широкий – от стремления к социальной эмансипации до транссексуализма.
Хорни употребляет понятие “идеал” [1]. Понятие это совершенно не обладает для психоанализа той ценностно-смысловой значимостью, которую оно имеет, в частности, в христианской культуре. Психоанализ вообще выстраивается по модели “антимира”, если принять за “мир” христианскую культуру, как финалную и первоначальную, по отношению к психоанализу, модель (либо парадигму) понимания человека. В первую очередь это относится к фундаментальному по своему значению – и в христианстве, и в психоанализе – идеалу любви. Хорни утверждает, что вообще для христианской культуры характерна “переоценка” любви, другими словами наполнение ее метафизическим смыслом. Любовь же – всего только “восхищенная зависть” либо к “пенису либо к материнству”, т.е. это всего только психическое последствие анатомической разницы полов.
Для религиозного сознания потребность в любви – это собственныйство божественного в нас. С позиций психоанализа – это “прикрытие тайного желания получить что-то от другого человека, будь то расположение, подарки, время, денекги и т.п.”
Христианская мораль самоотречения весьма сомнительна с точки зрения психоанализа для здоровой, “эгоцентрической” психики. Она может и должна быть заменена моралью “адекватной агрессивности”, что предполагает, по Хорни, “инициативу, приложение усилий, доведение дела до конца, достижение успехов, настаивание на своих правах, умение постоять за себя, формирование и выражение собственных взглядов, осознание своих целей и способность планировать в соответствии с ними свою жизнь”. Неудивительно, что христианское понимание страдания в рамках психоанализа оценивается как распространение мазохизма в культурной среде. Напомним, что мазохизм – это “получение удовольствия от физических страданий, причиняемых сексуальным партнером”. Кстати, общеизвестно, что именно режим функционирования нашей сексуальности является в психоанализе ключом к решению многих психологических и поведенческих проблем человека – “поведение в жизни в целом строится по образцу сексуального поведения”.
“Эдипов комплекс”, как модель психосексуального поведения, 100новится компасом психоаналитика в его движении по лабиринту человеческих судеб. При всем этом психоанализ отказывается от “богоподобия” человека, заменяя его принципом “цареподобия” [2]. Например, именно Эдипов комплекс определяет, с точки зрения психоанализа, выбор супруга либо супруги. Супруг либо супруга – “всегда только замена, суррогат” детской привязанности к родителю. Традиционно христианское понимание моногамного брака как “единомыслия душ и телес”, как “таинства любви”, с позиций Хорни, например, нуждается в пересмотре, ибо таит “исходящую от него опасность”. Эта опасность моногамного брака заключается в силе запретов, которые он собой олицетворяет, запретов на пути бессознательных сексуальных желаний.
Несмотря на свои многочисленные “еретические” отступления от классического психоанализа, Хорни не подвергает сомнению тот факт, что психоаналитические исследования проблем брака, женской психологии, ну и вообще человеческой культуры, являются конкретным средством решения конкретных проблем. При всем этом, чем глубже – психоаналитичнее – будет наше понимание реальности, тем легче нам будет контролировать и управлять человеческой жизнью. Хорни не скрывает финалных целей.
О том, каковы были финалные цели отдельного Указа Президента РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) № 1044 “О возрождении и развитии философских, клинических исследований психоанализа” (1996 г.) можно только догадываться.
… В Доме художника на Крымском Валу можно приобрести видеокассету с фильмами Пазолини. Составители навряд ли отдавали для себя отчет, какой глубокий смысл заключен в том, что на одной кассете они поместили два фильма – “Правитель Эдип” и “Евангелие от Матфея”. Навряд ли кто усомнится, что этогоденька это – два действительно работающие, подчас в невидимой и непрекращающейся борьбе друг с другом, “ключа” к пониманию ценностей и идеалов, проблем и загадок человеческой души и истории…
Примечание:
[1] Хорни К. Женская психология. Спб., 1993, с. 195.
[2] Имеется в виду правитель Эдип, убивший своего отца и женившийся на матери. В этом образе психоанализ находит ключ к объяснению всех поступков человека.
Труп с бьющимся сердечком
Многие эксперты считают 60–70‑е годы революционными для медицины. Это связано, в частности, с формированием такого ее направления, как реаниматология. Критерии человеческой смерти: прекращение дыхания и сердцебиения – преодолеваются с помощью технологий искусственного дыхания и кровооращения. Современному определению человека как разумного существа стал соответствовать и новейший критерий его смерти – невыполнение мозгом своих функций управления жизненными процессами в организме. При всем этом на основе изучения патологических процессов конечных 100дий жизнедеятельности пересматриваются время, механизмы, критерии “необратимости” биологических действий.
Реанимация (от латинского “reanimatio”) значит “оживление”. Этот термин давно известенок культуре. В новозаветных текстах описывается, как Христос оживлял людей – единственного отпрыска вдовы у ворот Наина, дочь Иаира, “четверодневного Пролазаря”… Деятельность человека во многом задана великим стремлением к “уподоблению” Творцу. Но это “подобие” весьма нередко оборачивалось довольно плоской аналогией с весьма проблематичными для человека последствиями.
Хоть какое изобретение и использование технических средств – дело разума и рук человека. Однако между человеком и техническими средствами, им сотворенными, возникает любопытная и достаточно жесткая взаимосвязь. Хайдеггер, например, приводит такое сравнение: “Техническое, в самом широком смысле слова, есть не что другое, как план”, сотворенный самим человеком, который в конце концов вынуждает человека к действию, независимо от того, желает он этого либо нет.
Реанимация – это олицетворение технических достижений человека. Отделения интенсивной терапии современных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ниц оснащены установками, делающими возможными различные процедуры. Желайте вы этого либо нет, но система здравоохранения, оснащенная данной нам техникой, уже не способна отказаться от ее применения и подчас превращает своих пациентов в бесправных жертв. Грань между поддержанием жизни и продлением умирания иногда настолько стирается, что погибель 100новится длительным механизированным процессом умирания, который технологически можно продлить до 10 лет.
Говоря о коматозных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных, профессор Б. Юдин весьма метко называет период между состоянием “определенно живой” и “определенно мертв” – “зоной неопределенности”. Эта неопределенность касается не только поиска объективных критериев того, живой человек либо мертв, да и понятий – “биологическая погибель”, “вегетативная жизнь”, “личностная погибель”, “труп с бьющимся сердцем” и т.п. Эта неопределенность касается и того, что отсутствуют морально-правовые отношения к человеку (либо уже существуют?), пребывающему в таком состоянии.
При искусственном продлении жизни перед врачом неизбежно встает вопросец: “Что все-таки дальше? Отключать аппарат либо не отключать?” Эта зона неопределенности оказывается в буквальном смысле слова вне прогосударствства христианских этических заповедей. Шестая заповедь тут про100 “не работает”, ибо это – зона неизбежного убийства.
Пытаясь освободить от моральной и юридической ответственности невольных исполнителей “воли зоны” – врачей, культура обращается к принципу эвтаназии – умышленному, безболезненному умерщвлению безнадежно боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных людей.
Вопросец, порожденный техническими возможностями современной медицины: “Кто должен принимама решение о Вашей смерти?” – это вопросец, который нужно осмыслять на уровне общественного и на уровне индивидуального сознания. Готов ли каждый из нас к этому? Конечно, не про100 обсужотдать вопросы, связанные со своей неизбежной смертью. Но это – одна из неизбежных издержек научно-технического прогресса.
Итак, кто должен принимама решение о Вашей погибели?
Субъектами исполнения решения могут быть медики, родственники, Вы сами. Выбор субъекта решения – один из факторов различия 2-ух форм эвтаназии – активной (когда медперсонал использует средства, ускоряющие наступление смерти, например, смертельная инъекция и т.п.) и пассивный (отказ самого боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного либо его родственников от мер, способствующих поддержанию жизни).
В “Основах законодательства РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) о охране здоровья граждан”, принятых в 1993 году, категорично запрещена активная эвтаназия. Каждого, кто не только осуществляет эвтаназию, но даже побуждает к ней, ожидает уголовная ответственность. Но 100тья 33 этого же закона предусматривает возможность отказаться от медицинского вмешательства либо даже потребовать его прекращения.
Как должен быть оформлен этот отказ? Нашим специалистам небезынтересда и небесполезно было бы ознакомиться с юридическим опытом тех государств, где данные процедуры уже отработаны. Студентов и аспирантов должно обучить тому, что полный социальный анамнез с этого момента должен включать и вопросы, касающиеся воли боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного относительно тех действий, которые будут осуществляться в отношении него, когда он уже будет не в состоянии контролировать ход событий, – насколько строго должна выполняться его воля, кто должен принимама окончательное решение. Это предложение полностью разумно. К сожалению, наши студенты из-за отсутствия учебных курсов по биоэтике лишены возможности получить целостную и связную информацию по сиим вопросам, хотя это незнание и не освободит никого из их от юридической и моральной ответственности за неспособность справиться с ситуациями, связанными, в частности, с проблемой эвтаназии.
Ясное и детальное обсуждение правовых и этических аспектов данной нам проблемы нужно не только для боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных, да и для врачей. Широко известна позиция западных специалистов, которые выдвигают принцип: “врачи не должны убивать”. Они прекрасно понимают, что “добровольная” либо “достойная погибель” будет сопровожотдаться резким мозгалением достоинства людей, вынужденных обеспечить “достойную погибель”, которая – и от этого некуда деться – является превращенной формой самоубийства и убийства одновременно. При всем этом система здравоохранения будет вынуждена включить в себя инстиздесь смертеобеспечения. А отказ от опослядовательного гуманистического принципа сохранения будет вынуждена включить в себя инстиздесь смертеобеспечения. А отказ от опослядовательного гуманистического принципа сохранения и поддержания жизни чреват возможностью изменения моральных основ врачевания, что еще со времен Гиппократа определяло результативность лечебной деятельности.
Тем не наименее, вопросец: “Должен ли доктор спасать жизнь либо помогать умереть?” – снова 100ит в повестке денька, обостряя уже не медицинские, а традиционные, смыслополагающие проблемы: является ли жизнь ценной, и при каких условиях она утрачивает свою ценность? Должны ли мы желать своей смерти и сами принимама решение о своей смерти? Какой, в конечном счете, это имеет смысл, для кого и почему? Некоторые скажут, что эти вопросы – следствие всепроникающего пафоса христианской этики. К сожалению, выбор у нас невелик. Отказаться от этих вопросов можно. Но при всем этом навряд ли можно будет обойтись без пафоса антихристианского толка.
Наверх»>
Сатурн, пожирающий собственных деток
В Москве завершил работу первый симпозиразум по трансплантации фетальных тканей. В переводе с медицинского, тема обсуждения касалась средств, методов, эффективности использования клеточного материала человеческих зародышей разного возраста для лечения различных заболеваний.
В начальный период голосности российская общественность уже была проинформирована о существовании такого направления в медицине, как фетальная терапия. Сообщалось, что она применяется, в частности, для омоложения. Естественно, такое могли для себя позволить только избранные. Этогоденька ситуация меняется. Фетальная терапия выходит на уровень “панацеи” буквально от всех болезней (что {само по себе} сомнительно) – от эндокринных расстройств до гематологических, иммунологических и неврологических заболеваний. При всем этом принять участие в экспериментах и исследованиях может каждый. Но главное для устроителей симпозиума, снова же пока не забота о эффективности. Главное, как заметил в своем докладе Геннадий Сухих – организатор симпозиума, профессор, директор Международного института биологической медицины (г. Москва), – заключается в том, чтобы фетальная терапия обрела в конце концов право на существование и заняла прочное пространство в и в медицине и в общественном сознании. (Одна деталь о самом симпозиуме. В перерывах между заседаниями слух участников услажотдал квартет музыкантов из Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шого театра исполнением музыки Моцарта. Все вместе это производило жутковатое воспоминание).
Оставим медицине ее право принимама либо отвергать то либо другое направление, определять и оценивать эффективность и целесооразность той либо другой методики, ее научную новизну и значение. Но даже если допустить максимальную эффективность фетальной терапии при лечении какой-нибудь болезни, то можно с уверенностью сказать, что не для каждого человека будет допустимо принять инъекцию на основе препарата, изготовленного из тканей человеческих зародышей. По мнению многих экспертов, использование подобной терапии должно осуществляться исключительно на основании информированного согласия пациента. Но проблема заключается не только в необходимости соблюдения “информированного согласия”. И не только в том, что один человек сможет, а другой не сможет согласиться на такое “лечение”. Всегда найдется пациент, который вправе принять хоть какое лечение, только бы посодействовалло. В конце концов, морально-мировоззренческий плюрализм, т.е. осуществление различных “взглядов”, “ценностей”, прямо до отрицания ценностей вообще, – реальность современной цивилизации. Проблема в том, что в этом плюрализме должна остаться ясно формулируемая позиция: фетальная тарапия аморальна. Можно говорить о чем угодно: о ее практической целесооразности в определенном смысле, в определенных условиях, о ее познавательном значении для науки и т.д. и т.п., но нельзя говорить о ее этичности.
Исследования Клода Леви-Стросса показали, что общественное сознание, в частности моральное, 100ло возможным через осмысление различия “природы” (влечения) и “общества” (запреты) по “едевому коду”. Первым категорическим императивом культуры стал запрет на потребление человеческого мяса. Четкое разделение убийства по хоть каким мотидля вас и убийства по мотиву физиологического использования для себя подобных уже в древих сообществах не только проводилось, да и 100ло основанием 100новления биологического вида гомо сапиенс. Характерно, что мифический персонаж языческих культур Сатурн, пожирающий своих деток, чтобы избенажимать смерти, к человечеству как биологическому виду не относится.
По мнению специалистов, физиологическое использование для себя подобных по “едевому коду”, человечество преодолело наиболее фундаментальда и основательно. Ветхозаветная мораль, как одна из древнейших культурных форм, вопросец о запрете на это действо даже не затрагивает, очевидно по причине неактуальности и преодоленности этого синдрома бесчеловечности.
Но человек XX века вдруг оказывается лицом к лицу перед возможностью физиологического использования для себя подобных по “терапевтическому коду” – использование тканей органов человеческих зародышей разных возрастов с целью лечения заболеваний.
Ошибочный поступок, заблуждение, даже преступное действие может произойти по “неведению”. Очевидно, многие отечественные медики, вовлеченные в научные исследования, связанные с трансплантацией фетальных тканей, “не ведают, что творят”. Это неведение естественно в стране, где специалисты не получают никакой квалифицированной и целостной информации по проблемам этического и правового содержания современной медико-биологической деятельности. Это неведение опасно, но исправимо.
Но есть ученые, которые “ведают, что творят”. Понимая, что от проблем этического обоснования и оправдания своей работы не уйти, директор Международного института биологической медицины – центра фетальной терапии, г‑н Сухих постоянно выдвигает аргумент: “Наша деятельность этична, потому что приносит пользу”. Он очевидно не знает, что этот аргумент был основным в арсенале Фридриха Ницше, создателя аморализма, для которого именно “польза” была критерием не только “добра”, да и “истины”, которая в свою очередь в его “логической” системе определялась всего-навсего как “полезная ересь”. Может ли ученый-естествоиспытатель позволить для себя разделить эту максиму? Наверное может, особенно при условии, что она приносит “пользу”, и не настолькоко отечеству, сколько международному сообществу. Не случайно пространство означенных исследований называется Международный инстиздесь биологической медицины, и сотворен он на базе постоянного и мощного поставщика человеческого зародышевого материала – Научного Центра акушерства, гинекологии и перинатологии РАМН, где операции по искусственным выкидышам, особенно поздих сроков беременности, являются четким и хорошо налаженным созданием.
О временах, характерах и русской школе
Погибель как 100дия жизни. Последнее право последней заболевания
Обязанность “лжесвидетельства” во имя обеспечения права смертельно боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного человека на “неведение” всегда составляла особенность профессиональной врачебной этики в сравнении с общечеловеческой моралью. Основанием данной нам обязанности являются достаточно серьезные аргументы. Один из их – роль психо-эмоционального фактора веры в возможность выздоровления, поддержание борьбы за жизнь, недопущение тяжелого душевного отчаяния.
Известно, что “лжесвидетельство” по отношению к неизлечимым и умирающим боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ным было деонтологической нормой советской медицины. “В вопросах жизни и смерти советская медицина допускала единственный принцип: борьба за жизнь боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного не прекращается до последней минуты. Долг каждого медицинского работника – свято выполнить этот гуманный принцип” – наставляли учебники по медицинской деонтологии (от греческого “деон” – долг, так называемое учение о этике). Поскольку считалось, что ужас смерти приближает погибель, ослабелляя организм в его борьбе с болезнью, то сообщение истинного диагноза заболевания рассматривалось равнозначным смертному приговору. Однако известны случаи, когда “святая ересь” приносит боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше вреда, чем пользы: объективные сомнения в “благополучии исхода болезни” вызывают у боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного тревогу, недоверие к доктору.
Отношение и реакция боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного на болезнь различны, они зависят от эмоционально-психологического склану и от ценностно-мировоззренческой культуры пациента. Вопросы: “Можно ли открыть боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ному либо родным диагноз, а быть может, нужно сохранить его в тайне либо целесооразно сообщить боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ному наименее травокмирующий диагноз?” – будут неизбежно возникать покуда существует врачевание и погибель.
В настоящее время российским специалистам доступны многочисленные зарубежные исследования психологии терминальных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных (terminus – конец, предел). Выводы и рекомендации ученых, как правило, не совпадают с принципами патернализма. Исследуя психологическое состояние терминальных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных, узнавших о своем смертельном недуге, доктор Елизавета Кюблер-Росс и ее коллеги пришли к созданию концепции “смерти как 100дии роста”. Схематично эта концепция представлена пятью 100диями, через которые проходит умирающий (как правило, неверующий человек): 100дия “отрицания” (“Нет, не я”, “Это не рак”), 100дия “протест” (“Почему я?”), 100дия “просьба о отсрочке” (“Еще не сейчас”, “Еще немного”), 100дия “депрессия” (“Да, это я умираю”), и последняя 100дия – “принятие” (“Пусть будет”).
Обращает на себя внимание 100дия “принятия”. По мнению специалистов, эмоционально-психологическое состояние боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного на данной нам 100дии принципиально меняется. К характеристикам данной нам 100дии относятся характерные высказывания некогда благополучных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных: “За последние три месяца я жила боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше и лучше, чем за всю свою жизнь”. Хирург Роберт М. Мак, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ной неоперабельным раком легкого, описывая свои переживания – испуг, растерянность, отчаяние, в конце концов утверждает: “Я счастливее, чем когда-либо раньше. Эти деньки сейчас по сути самые хорошие деньки моей жизни”. Известенок случай, когда протестантский священник, описывая свою терминальную болезнь, именовал ее “счастливейшим временем своей жизни”. В итоге доктор Е. Кюблер-Росс, глубоко изучившая проблему умирания, пишет, что “хотела бы, чтобы причиной ее смерти был рак”; она “не желает лишиться периода роста личности, который приносит с собой терминальная болезнь”. Эта позиция – результат осознания глубокой иронии человеческого существования: только “перед лицом смерти” человеку раскрывается смысл жизни и погибели.
Особенность научных медико-психологических исследований заключается в том, что их результаты совпадают с христианским отношением к умирающему человеку. Ортодоксальность Православия состоит в неприятии “лжесвидетельства” у постели безнадежно боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного человека. Это “лжесвидетельство” “лишает личность решающего итогового момента прожитой жизни”. В рамках христианского миропонимания погибель – это дверь в прогосударствство вечности. Смертельная болезнь – это чрезвычайно значимое событие в жизни, это подготовка к смерти и примирение со смертью, это возможность принести покаяние, молить Бога о прощении грехов, это углубление в себя, интенсивная духовная и молитвенная работа, выход души в определенное новое качественное состояние. (По этому же поводу игумен Никон (Воробьев, 1963), один из духовных старцев нашего 100летия, писал как-то, что рак, с его точки зрения, это милость Божия к человеку. Обреченный на погибель человек отказывается от суетных и греховных удовольствий, разум его занят одним: он знает, что погибель уже близка, уже неотвратима, и заботится только о том, чтобы подготовиться к ней – примирением со всеми, исправлением себя, а главное – искренним покаянием перед Богом [1]). В христианской терминологии качество смерти определяется понятием “успение”, свидетельствующим о достижении душой этого состояния, о успешном исходе из жизни.
Признавая сосуществование различных этико-медицинских позиций и морально-мировоззренческих кричиентаций, Всемирная Организация Здравоохранения и Всемирная медицинская ассоциация регулируют эту ситуацию с помощью международных медико-этических соглашений. Принципиальный характер по обсуждаемой теме носят Лиссабонская декларация Всемирной медицинской ассоциации о правах пациента (1981 г.) и декларация Всемирной Организации Здравоохранения о политике в области обеспечения прав пациента в Европе (1994 г.).
Несомненно, под влиянием этих документов произошли изменения в российском законодательстве. В ранг закона возведено право пациента на информацию о состоянии своего здоровья, “включая сведения о результатах обследования, о наличии заболевания, его диагнозе и прогнозе, связанном с ним риске, возможных вариантах медицинского вмешательства, их последствиях и результатах проведенного лечения” (100тья 31‑я 4‑го раздела “Основ законодательства РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) о охране здоровья граждан”). Новенькая законодательная рекомендация обязанности врача информировать и права пациента на информацию – одно из принципиальных новшеств нашего законодательства.
В ноябре 1994 года Ассоциацией врачей России был принят “Этический кодекс российского врача”, где в разделе “Доктор и права пациента” (ст. 9) “право пациента на адекватную информацию о своем состоянии” получает признание. Закрепление этого положения в неправительственном профессиональном медицинском объединении свидетельствует о том, что право, введенное “сверху”, принято и “снизу”. Многие врачи признают этогоденька значение правил “этического обсуждения”, “искусства общения” с тяжело боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ными пациентами. Как важно, чтобы среди их достойное пространство заняла позиция великой княгини Елизаветы Феодоровны, которую Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в 1992 году причислил к лику святых. В 1909 году она создала в Москве Марфо-Мариинскую обитель Милосердия, где была не про100 настоятельницей, но участвовала во всех ее делах как рядовая сестра милосердия – ассистировала при операциях, делала перевязки, утешала боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных и полагала: “Безхарактерственно утешать умирающих ложной надеждой на выздоровление, лучше посодействовать им по-христиански перейти в вечность” [2].
Примечание:
[1] Игумен Никон (Воробьев). Нам оставлено покаяние. Письма. М., 1997.
[2] Святая преподобномученица Елизавета. Житие. Акафист. Храм Рождества Богородицы, с. Поярково. С. 28.
Ни на солнце, ни на погибель недозволено глядеть в упор…
Еще в глубокой древности буддийские монахи практиковали созерцание убитых и погибших людей, обращая особое внимание на тех, кто был в самом расцвете сил. Целью подобных медитативных упражнений являлось приоретение “чувства отвращения ко всем формам 100новления”, “освобождение от страстной жажды жизни”. Совершенно другую роль играет необходимость “памяти смертной” (ср. “Memento mori”) в христианстве: не воспитание отвращения к данной нам жизни, а постижение ее смысла как подготовки к другой, вечной жизни. И Христос родился не для того, чтобы отдать моральные законы, а для того, чтобы победить погибель Своим Воскресением. Вообще вопросец о смерти всегда был и остается стержневым для любого религиозного сознания.
Одним из главных он является и для медицины. Но если роль религии – преодоление смерти, то роль медицины – облегчение страданий и продление жизни. На самом деле дела, сопротивление смерти является характерственной сверхзадачей медицины.
Постоянное и верное стремление решить эту сверхзадачу, несмотря на ее неразрешимость, всегда вызывало уважение к профессии врача. Но нельзя не считаться и с деструктивными факторами медицинской практики: постоянной средой человеческой боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани), страдания, смерти, изнуряющей тиранией ответственности и “бездны бессилия”, пределом и беспределом возможностей профессионального воздействия на человеческую жизнь. Из данной нам профессиональной и опасной обреченности “смотреть на погибель в упор” вытекает особая необходимость в характерственном самосовершенствовании.
В основу “Межкафедральной программы по медицинской этике и деонтологии для студентов высших медицинских и фармацевтических учебных заведений”, принятой в 1976 и переработанной в 1983 году, был заложен принцип отрицания общетеоретического курса по медицинской этике. Тут присутствует кричиентация на преподавание характерственно-деонтологического знания по частям, на всех кафедрах, без выделения дополнительных часов в учебных планах, в виде конкретных рекомендаций по конкретным примерам.
Должны ли удивлять опосля этого данные социологического исследования, проведенного в Московском 100матологическом институте им. Н.А. Семашко, согласно которым 40% аспирантов-клиницистов набора 1993 г. за годы обучения в вузе не получали никакой специальной подготовки по медицинской этике. Опрос студентов 3 курса лечебного факультета РГМУ выявил полную непросвещенность будущих врачей в области таковых понятий, как “права пациента”, и таковых этически-юридических норм, как право на отказ от лечения, основы донации органов и т.п. На занятиях с аспирантами Российского государственного медицинского университета набора 1994 г. была обнаружена “информационная стерильность” относительно проблемы смерти и умирания, смысловая сфера которой этогоденька включает в себя и навыки психотерапевтического снятия страха смерти, и решение вопросов: “Где должен умирать человек?”, “Кто должен принимама решение о Вашей смерти?”, и распознание грани между поддержанием жизни и продлением умирания. Многозначимость проблемы смерти и умирания нынешней системой медицинского образования сводится к “изучению” механических процедур – таковых как “отделение умирающего ширмой”, “нанесение номера на тело”, “оформление документов”.
Очевидно, что российская высшая медицинская школа все еще находится в плену “господствующей идеологии” с ее вульгарно понятым социоцентризмом, который меньше всего предполагает понимание умирания как “100дии жизни” человека, как “значимого личностного события”, отношение к которому требует особого внимания и исследования.
Однако достигнуть этого мешают не только “родимые пятна” социалистического прошлого, да и активно приоретаемая наследственность капиталистического рынка, жестокость законов которого на уровне характерственных отношений имеет собственныйство оборачиваться беспощадностью.
Заведующий реанимационным отделением провинциальной детской боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ницы в одной из бесед рассказал, что среди молодых врачей его отделения этогоденька нет практически ни одного, кто бы задернажимался сверх рабочего времени у постели умирающего ребенка без гарантированной оплаты. Происходящее перемещение медицины в прогосударствство “рынка услуг” 100новится реальным фактором риска обесценивания “цены” жизни вообще. Особенно когда реальная “стоимость” борьбы за жизнь является не могуществом характерственного закона в лице государственной политики, а кредитоспособностью “клиента”.
Глубинный технократический характер современного медицинского образования превращает медицину в расформированный по специальностям набор методик, приемов, правил, средств, навыков, среди которых этическое знание оказывается “факультетом ненужных вещей”.
Действительно, “отношение к смерти” нельзя втиснуть ни в какие жесткие правила, стандарты. Отношение и понимание смерти – это область “человекоощущения”, “человеколюбия”, область собственно характерственного отношения “доктор – боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ной”. То, как доктор ведет себя у постели умирающего – это в чистом виде характерственное поведение – один из критериев врачебного профессионализма. Но, как и хоть какой профессионализм, характерственная культура врача – это не только проявление психологической склонности, да и результат кропотливого изучения истории морали и медицины, логики современных этических и правовых теорий, это индивидуально-личностный, рационально-эмоциональный выбор ценностно-нормативных, духовных опор как для своей жизни, так и для своей профессии. Освоение современной биомедицинской этики как само100ятельной дисциплины – один из способов этого выбора.
Предметом биомедицинской этики (либо биоэтики) являются морально-этические проблемы, связанные как с традиционными принципами лечебной деятельности, так и с новыми биомедицинскими технологиями (реанимационные методики, трансплантология, искусственное оплодотворение и т.п.) и с новеньким правовым сознанием (“права пациента”, “право на достойную погибель” и т.п.).
С нашей точки зрения, изучение биоэтики важно не только с чисто профессиональной точки зрения. Характерственно-мировоззренческий вакуразум, как следствие происходящих в России процессов, особенно пагубен для нынешнего поколения студентов-медиков.
Способна ли Наша родина воспринять биоэтику?
“Основной вопросец” традиционной врачебной этики – это вопросец о взаимоотношениях врача и пациента. Первичным в этом отношении всегда был авторитет врача. Как говорят медики, “при расхождении мнения боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного с объективными медицинскими показаниями предпочтение отдается последним. Эта модель взаимоотношений врача и пациента получила название патерналистской (“отцовской”, “родительской”). Для современной ситуации характерно, что эта “первичность” не только оспаривается, да и в значительной степени преодолевается.
Этогоденька все почаще 100вится вопросец о участии боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного в принятии врачебного решения. И это далеко не вторичное участие оформляется в ряд новейших взаимоотношений врача и пациента. Их названия говорят сами за себя – информационная, совещательная, интерпретационная. В границах этих моделей доктор меняет роль “отца” на роль либо консультанта, либо советчика, либо компетентного эксперта-профессионала. Основная задача – не принятие решения, а полное информирование пациента о состоянии его здоровья, риске и пользе возможных вмешательств. Другими словами, “при расхождении мнения пациента с объективными медицинскими данными предпочтение отдается первому”. Разработка этих моделей активно осуществляется в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке), в странах Западной Европы. Реальность страховой медицины и частных медицинских услуг делает вопросец о информированном согласии, а вместе с ним и всю систему этико-правовых отношений в медицине, актуальными для Рф.
Мощное демократическое движение за права человека обернулось для медицины новейшей правовой и характерственной реальностью. Не случайно в этом контексте возникновении понятия “права пациента” и концепции автономии боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ного. В “Основах законодательства Российской Федерации о охране здоровья граждан” “соблюдение прав человека и граждан” объявляется основным принципом охраны здоровья. 100тья 30 “Права пациента” раскрывает содержание этого понятия в 13 позициях. И если раньше оно сводилось к праву на медицинскую помощь, то этогоденька понятие “права пациента” включает в себя право на полную информацию о состоянии своего здоровья, право на выбор методик своего лечение и право на отказ от лечения, право выбора врача и медицинского учреждения, право на компенсацию за нанесенный вред и т.п.
Таковой подход, помимо социокультурных оснований, связан с внедрением в практику врачевания новейших биомедицинских технологий. Трансплантология, реанимация, искусственное оплодотворение, генная терапия, психиатрические методики работы изменили уровень возможного воздействия на человеческую жизнь не только на ограниченной территории конкретной болезни, да и на всем его жизненном прогосударствстве. Другими словами, новейшие биомедицинские технологии изменили уровень возможного воздействия на человеческую жизнь. Пациента можно на неопределенно долгое время превратить в “труп с бьющимся сердцем” и при всем этом осуществить “забор” органов для сохранения другой жизни; либо омолодить 100реющий организм за счет прекращения жизни нескольких 20-недельных зародышей; либо обеспечить ребенку, зачатому “в пробирке”, пятерых родителей (из их троих – биологических), превращая его в человека, не только не помнящего, да и не знающего родства; можно на генном уровне выяснить, какую патологию вы в состоянии переотдать позжеству; желайте вы этого либо нет, не говоря уже о том, насколько это вредно для вашей психики, вы можете быть подвергнуты массовому сеансу психотерапии – не только на 100дионе, да и у себя дома с помощью радио либо телевидения. Биоэтическая концепция автономии человека в значительной степени возникает как форма самозащиты человека от благих намерений медицинских вмешательств. А поскольку от возможности стать объектом подобных вмешательств не застрахован ни один человек, то биоэтика выходит за узко профессиональные рамки собственно врачевания.
Взаимоотношения врача и пациента имеют еще одну 100рону. Это проблема эвтаназии. Тут право индивида на достойную погибель вступает в противоречие с правом личности врача исполнить не только профессиональную заповедь “не вреди”, да и общечеловеческую “не убий”. Социологические опросы подтверждают наличие этого противоречия: во многих странах мира, в том числе в России, население как совокупность возможных и действительных пациентов наиболее расположено к эвтаназии, чем докторы.
Новейшие медицинские технологии, в частности, реанимационные, транспланталогические, фармакологические создают новейшую характерственную реальность – ситуации убийства из милосердия, сострадания, из-за спасения другой жизни и т.п.
100ронники консервативной формы биоэтики на Западе полагают, что “врачам в обществе должно быть запрещено убивать”. Разделяют эту позицию многие врачи в России. Так, вопреки “Оснодля вас законодательства РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина)” о здравоохранении, допускающим пассивную эвтаназию, другими словами возможность умереть без лечения (ст. 33), Ассоциация врачей России опубликовала проект “Клятвы российского врача”, которая включает следующие положения: “Я обязуюсь во всех действиях руководствоваться этическими нормами моей ассоциации, а также международными нормами профессиональной этики, исключая не признаваемое Ассоциацией врачей России положение о допустимости пассивной эвтаназии”.
Отношение к эвтаназии – только один пример реальных противоречий современной плюралистической культуры. Профессор Борис Юдин, заместитель председателя Российского национального комитета по биоэтике, полагает, что “биоэтику следует понимама не только как область знаний, да и как формирующийся социальный инстиздесь современного общества”.
Однако при обсуждении вопросов, связанных с биоэтикой, нередко можно услышать мнение, что это, дескать, типичный продукт западной культуры, как с точки зрения содержательных, теоретико-познавательных способностей, так и с точки зрения ее социально-экономических возможностей. Ни культурно-историческая специфика России, ни, главным образом, ее катастрофическое экономическое положение не в состоянии “принять” биоэтику. Биоэтика – это феномен цивилизованного и богатого общества, высокотехнологичной и практически благополучной медицины.
Но ведь именно патологическое состояние отечественного здравоохранения особенно нуждается в четком и осмысленном характерственном регулировании и правовом управлении. Отсутствие характерственных принципов и правовых норм создает благоприятную среду для безоглядного экспериментирования методиками лечения, фармакологическими препаратами и т.п. Предотвратить последствия характерственной “стерильности” – актуальнейшая задача биотического познания.
Медицина – фактор риска
“Комитет по вопросам этики в области охраны здоровья граждан” получил права гражданства в России в июле 1993 года, когда ВС РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) принял “Основы законодательства РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина) о охране здоровья граждан”. Этический комитет – это новенькая организация в здравоохранении, задача которой – морально-этическое регулирование биомедицинских исследований и медицинской практике с целью предотвращения последствий, неблагоприятных для человеческой жизни и здоровья.
В новейший закон включена 100тья 16, юридически закрепляющая существование этических комитетов. Как досадно бы это не звучало, этогоденька уже 100ло очевидным, что создаваемые в биомедицинских учреждениях этические комитеты нередко оказываются только придатком администрации, чисто формально штампующим разрешение на проведение тестов.
В 1993 году 100тья 16 навряд ли воспринималась как долгожданный регулятор работы комитетов в России. К этому времени они исчислялись единицами, ну и основной их задачей было визирование научно-исследовательских работ, выходящих в России на запад, где на основании Хельсинской декларации Всемирной медицинской ассоциации (1976) этическое обеспечение медицинских исследований уже 100ло давно обязательным. Таковым образом, 100тья 16 отражала уже существующую практику здравоохранения западных государств, нежели реальную ситуацию в отечественном здравоохранении.
В 1994 году состоялась Всероссийская научно-практическая конференция “Этический контроль биомедицинских исследований”. Это была одна из первых в России крупных встреч специалистов биомедицинского профиля, на которой все100ронне обсуждались “пограничные аспекты медицинской практики и медико-биологических исследований”. Пограничные – в смысле существования предельных границ существования вмешательства и воздействия на человеческую жизнь. Речь шла о растущей агрессивности многих современных диагностических и лечебных методик, о нелегальном проведении некоторыми западными фирмами испытаний лекарственных препаратов в нашей стране и на наших гражданах. (Это, между прочим, позволяет фирмам экономить немалые денекги, поскольку в собственной стране соблюдение жестких норм требует боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ших издержек). Отсутствие реальных этико-правовых регуляторов защиты прав граждан, и прежде всего боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных, бедственное экономическое положение системы здравоохранения – это максимально комфортная среда для псевдоэкспериментов от здравоохранения.
Неудивительны и основные выводы специалистов: “медицина превращается в фактор риска для жизни”, “безответственное применение новейших методов лечения превращает современную терапию в современную деятельность, значительно наиболее опасную, чем хирургия”, этико-правовая безответственной лечебной практики оборачивается “рокотаговским бесправием пациентов”.
Предполагаемая коррекция 100тьи 16 этогоденька уже представлена различными вариантами. Ассоциация врачей России (АВР) распространила обращение, в котором комитету Государственной Думы по охране здоровья предлагается узаконить право создания этических комитетов исключительно медицинскими профессиональными организациями.
Безусловно, это право не быть может оспариваемо. Наиболее того, этические комитеты при профессиональных медицинских ассоциациях, как никакая другая структура, сумелла бы взять на себя регулирование взаимоотношений между профессионалами по всему комплексу этических проблем, касающихся их медицинской деятельности.
Однако формой полноценной защиты прав и интересов пациентов этический комитет при АВР навряд ли может стать, ибо основная деятельность организации, согласно ее уставу, – и это полностью естественно – защита профессиональных прав, чести и достоинства врачей. Но права и интересы врача и пациента не всегда совпадают. И не только в условиях рыночных отношений, которые превращают сферу здравоохранения в сферу услуг, а пациента – в потребителя с естественным набором его рыночных интересов, да и в условиях существования медицины как развивающегося знания, одной из основной форм которых является эксперимент. Ведь при проведении исследования интересы врача-исследователя и пациента-испытуемого расходятся. Кроме того, на наш взор, функции и регламент работы этических комитетов, создаваемыми профессиональными медицинскими ассоциациями, должны устанавливаться не законодателем, а самими специалистами.
Неудивительно, что существует другая принципиальная позиция. Специалисты в области организации здравоохранения полагают, что “порядок создания и деятельности комитета по вопросам этики относится к компетенции Высших органов законодательной власти Российской Федерации. Принципиальным моментом данной нам позиции является признание необходимости создания центрального координационного комитета по вопросам этики при президенте РФ (Российская Федерация — государство в Восточной Европе и Северной Азии, наша Родина).
При всей целесооразности государственного регулирования взаимоотношения между людьми и их группами в памяти многих сохранились воспоминания о парткомах, которые выполняли функции государственного управления профессиональной, моральной и даже правовой деятельности. Именно в формах преодоления возможных и всем известных издержек организации типа “партком” и результатом все таки происходящих преоразований являются новейшие общественные объединения, которые в полной мере могут и должны решать задачи, 100ящие перед этическими комитетами. Среди подобных объединений – Российский национальный комитет по биоэтике, гуманитарная ассоциация, “Человек и медицина” и др. Так, например, по уставу гуманитарной ассоциации “Человек и медицина” основными задачами ассоциации являются: “консолидация и расширение сфер деятельности граждан по защите прав в области охраны здоровья, оказание помощи пациентам и их семьям в защите их прав и интересов в условиях внедрения новейших медицинских биотехнологий, содействие клиникам, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ницам, кафедрам лечебных и научных учреждений в обеспечении этических рекомендаций по возникающим в процессе лечения этическим вопросцам.
В свою очередь, Российский национальный комитет по биоэтике располагает значительной базой данных по новейшим отечественным и зарубежным разработкам в области биоэтического знания. Так, в соответствии с мировой практикой в законе следует четко различать два типа этических комитетов. Первый тип – это комитеты, дающие “добро” на проведение экспериментов и клинических испытаний. Их главная отличительная черта – то, что они принимают решения обязывающего характера, одобряют или запрещают эксперимент либо испытание. Особое внимание следует уделить экспериментальным испытаниям, организуемым и финансируемым зарубежными фирмами, которые должны быть обеспечены надлежащим контролем. Второй тип – так называемые боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ничные этические комитеты, деятельность которых носит преимущественно рекомендательный характер. Они призваны регулировать взаимоотношения как между пациентами и персоналом медицинского учреждения, так и внутрипрофессиональные взаимоотношения, а также вести просветительскую работу в отношении прав пациентов, их родственников и медиков. Конечно же, в обоих случаях комитеты должны облаотдать реальной независимостью, которая не быть может обеспечена без обязательного участия в их работе тех, кто не связан с данным учреждением.
В мире существует два подхода, которые условно можно именовать американским и европейским. Для американских характерны минимум координации и соподчинения. Напротив, во многих европейских странах этические комитеты образуют упорядоченную организацию, начиная от комитета при органах центральной власти, через комитеты, действующие на региональном уровень, и до комитетов при отдельных учреждениях.
На наш взор, в нынеших российских условиях, когда механизмы этического контроля только-только начинают формироваться, не имея ни достаточного методического оснащения, ни сколько-нибудь серьезного опыта, европейский путь предпочтительнее южноамериканского.
В какую эру мы живем?
Однажды Андрей Вознесенский именовал Мартина Хайдеггера “последним коренным зубом европейской мудрости”. Именно Хайдеггер в середине ХХ века заявил о “безрелигиозности” как главном признаке современной культуры, ссылаясь при всем этом на авторитет Ницше, который еще в конце ХIХ 100летия мучительно ярко рассужотдал о “смерти Бога”. Вот и в конце ХХ века в России авторитетные исследователи говорят нам, что “пора осознать, что мы вступили в постхристианскую эру и переживаем процесс, обратный тому, который переживало человечество при вхождении христианства в историю” [1].
Однако позволим для себя усомниться в авторитетах. Ведь сомнение – это не только свидетельство привередливого характера. Со времен Декарта сомнение – признанный способ любого научного исследования. Подвергнем же сомнению точность понятия “постхристианская эпоха”.
В I веке по Р.Х. христианство вошло в историю. Но это вхождение так изменило культуру, что до сего времени вне христианства она не быть может понята “в ее существе и смысле”. Практически в одно время с Хайдеггером В.В. Зеньковский писал: “Не следует забывать, что европейская культура, при всей сложности своего состава, была и остается доселе культурой – по своим основным задачам и замыслам, по своему типу: из христианства она преимущественно выросла, его упованиями и идеалами она питалась, в христианстве обрела она свои духовные силы и от него взяла любовь к свободе , чувство ценности личности” [2]. Даже само мозгаление роли христианства в современной культуре фиксируется понятиями, от христианства происходящими, с ним связанными и определяющими себя через отношение к христианству, как то “безрелигиозная культура”, “постхристианская эпоха”.
В то же время нельзя отрицать, что за понятием “постхристианская эпоха” нет никакой реальности. Напротив, за сиим понятием 100ит та “сложность состава”, которая “была и остается доселе” собственныйственна культуре. Современная ситуация – это не “постхристианство”, а вновь либо “вечно возвращающееся” противо100яние христианства и язычества. Христианство на протяжении своей истории никогда не выходило из этого противо100яния. Менялись только его виды, степень остроты и масштабы. Не раз в истории европейской культуры это противо100яние принимало предельные формы: в I‑III веках, в эпоху Реформации, во время второй мировой войны и т.д. Близка к этому пределу и современная культура. Особенно ярко этот предел проявляет себя в утонченной неоязыческой форме “спасения “ планеты от угрозы демографической катастрофы. Желается отметить, что этот частный пример по сути из разряда стержневых. Он обнаруживает, что такое явление, как управление демографическими процессами, настолько типичное для “постхристианской эпохи”, по сути имеет обратную силу, а именно – ведет к обнаружению места и смысла христианства.
В чем все-таки сущность демографической проблемы? Прежде всего в том, что численность населения планеты увеличивается. Демографы подсчитали, что в конце первого тысячелетия (1000 г.) года численность населения нашей планеты составляла примерно 250–275 млн. человек. В конце второго тысячелетия (2000 г.) она приблизилась к 6 миллиардов. человек. Причем в конце XIX века она составляла 1 171 млн. человек, в 1960 году – 3 миллиардов. человек. В чем причины таковой динамики? Для многих ответ прост: это следствие успехов медицины и миротворческой политики.
Действительно, питаясь мощным энергическим потенциалом христианских ценностей святости жизни, милосердия, делания добра, наука, в частности медико-биологическое знание, к началу ХХ века приходит к ликвидации постоянно угрожавших человечеству факторов риска – эпидемий, инфекционных заболеваний. Достижения медицинской науки снижают детскую смертность, приводят к росту продолжительности жизни. Нейтрализация очередной угрозы человечеству – войн – с помощью политических мирных средств урегулирования международных отношений – второе мощное основание, происходящих демографических действий.
Кто 100нет отрицать значение и важность демографических сведений при выработке стратегии и тактики экономической и социальной политики государства? Но как велик соблазн, признав это, сделать следующий шаг и выйти на уровень управления демографическими процессами! А если при всем этом принять известный аргумент языческой культуры (Ари100тель “Политика”), что во всех твоих неудачах, в частности в снижении уровня жизни, виноват ближний, в данном случае за то, что его “так много”, то выход на этот уровень управления демографическими процессами получает оправдание – ”вольное либо невольное”. Пугало “демографической катастрофы” начинает формировать веру в спасительность “рационального планирования рождаемости”.
Немного позже ученые подсчитают, что, учитывая возможные достижения науки и техники, среднюю урожайность сельскохозяйственных культур, научно обоснованные нормы питания, наша планета может прокормить в 6 раз боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше людей, чем будет на ней к началу третьего тысячелетия. Все сказанное относится в равной мере и к энергетическим ресурсам (по прогнозам ООН) [3]. Дело не в есличестве энергии, продовольствия и других благ, а в справедливости распределения, т.е. в мере характерственности человеческих отношений. И стремиться нужно к совершенствованию характерственных отношений, а не к созданию прогр планирования численности населения по регионам, с помощью которых можно выйти на существенное снижение рождаемости. Но этот “глас жизни” заглушает какофония ”выживания”. Многие не “слышат”, не различают еще ее основной “темы”. Многие еще воспринимают происходящее под благозвучие мыслях о благосо100янии страждущего человечества, не слыша фальши при их сочетании с идеей “искусственного отбора”.
Тем не наименее, для многих уже очевидной связь идеи “искусственного отбора” с идеей “смерти Бога”. Именно эти идеи задают “тональность” всем новеньким биомедицинским технологиям. Медицинская генетика просчитывает и выявляет человеческую неполноценность; искусственное оплодотворение работает с генетически отобранным материалом; критерием отбора в трансплантации 100новится перспективность пациента в широком смысле; понятие “медицинское планирование семьи” означает – аборт, контрацепцию, стерилизацию. Новенькая медицинская практика 100вит культуру перед фактом целесооразности введения новейших критериев смерти для человека с бьющемся сердцем, новейших прав человека на “легкую и достойную” погибель и т.д. и т.п. В демографической “калькуляции” люди, точнее их есличество и качество, 100новятся основным расчета параметров выживания цивилизации.
Но если официальная медицина скорее “невольно” подчинена логике “выживания”, как правило то сатанинские секты вольны и скрывать им нечего. “Спаси планету – убей себя!” – основной “догмат” “Церкви эвтаназии”, явившей себя миру в 1992 году в Бостоне (США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке)). Основателем-основательницей данной нам секты стал-стала транссексуал Хрис Корда. Посетившая ее-его “Информация” предвещала экологическую катастрофу от “непомерной репродуктивной активности человечества”. Отсюну и основная заповедь – “не размножайся”. Определены и пути ко спасению. Это – самоубийство, аборты, каннибализм и содомия. Именно это может спасти Землю от катастрофы и вос100новить утраченное биологическое равновесие в природе. С точки зрения Корды, право “на достойную погибель” (принцип эвтаназии) должно стать абсосвирепно легальным и распространяться не только на безнадежных боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ных, да и на любого нормального человека. Аборты не про100 должны быть абсосвирепно разрешены, да и быть признаны как “морально позитивный акт”. Людоедство никак не страшнее поедания людьми крупных млекопитающих. Наконец, содомия должна приорести преимущественный по отношению к гетеросексуальности 100тус нормы.
“Новое экологическое мышление” исповедуют около 100 человек, принадлежащих к центральной церкви в Бостоне, несколько тыщ 100ронников на уровне кибернетической конгрегации и множество сочувствующих во всех штатах, а также в Италии, Латвии [4]. Немного. Но не это главное. Главное – то, что это явление совершенно не ново: ведь на самом деле это “возвращение” языческого культа Молоха (конец 1‑го тысячелетия до Р.Х.), ритуал поклонения которому заключался в принесении человеческих жертв, особенно деток, в кастрации. “Церковь эвтаназии”, рациональное управление демографическими процессами – это новейшие и чрезвычайно калоритные одежды 100рой логики противо100яния Жизни и Смерти, а не присимвол постхристианства. И чем откровенней это противо100яние, тем наиболее оснований для выбора каждого из нас, ибо к нам вновь и вновь обращены слова : (Втор. 30, 15–19). И до того времени, пока человеческий разум способен воспринимама эти слова, мы живем в христианской культуре.
Примечание:
[1] Христианство перед лицом современной цивилизации // Новенькая Европа. 1994. № 5. С. 3.
[2] Автономия и теономия. – “Путь”, 3, 1926. С. 36.
[3] Социология и жизнь. Откровенный разговор. – М., 1991. C. 12.
[4] Радикальная экология// “Независимая газета”. – 20.09.1996. C. 5.
Освободившиеся пациенты, либо Православие как основание сохранности культуры
В первую неделю Великого поста в кафедральных церквях совершается чин Торжества Православия, который предполагает провозглашение главных догматов Православия, молитвы о обращении заблуждающихся и сохранении верных в истинном исповедании, а также провозглашение анафемы еретикам. Этот праздник, восходящий к IX веку, является символом охранительной роли Православия в современном мире.
XX век ознаменован провозглашением равенства всех вероучений – традиционных и экстравагантно-новаторских, многочисленных и не достаточночисленных, независимо от меры и степени присущих им заблуждений. Главное – наличие выраженной претензии на “обладание истиной” и новенькая группа счастливых ее обладателей зафиксирована, зарегистрирована и представлена как “юридическое лицо” на пиру по поводу “торжества демократии”.
Сочетание слов “пир”, “обладание истиной”, “торжество”, “равенство” вызывают устойчивую ассоциацию с описанием обеда в рассказе Эдгара По “Система доктора Смоля и профессора Пьерро” [1]. За сиим обедом захватившие власть пациенты загородной психиатрической лечебницы, заключив медицинский персонал в изоляторы, торжествуя, празднуют свое освобождение. Наконец-то каждый может высказаться. Но слова каждого из участников обеда совершенно непонятны, ничем не связаны между собой. И все бы хорошо, но именно пребывание каждого из их в своей тотальной субъективности, в своем “образе мира”, в “своей правде” лишает их возможности осознать друг друга. Их освобождение иллюзорно, а объединение зыбко и обречено на провал из-за отсутствия “единомыслия”, т.е. понимания ценности связи времен и смыслов, которая не подвластна никакой субъективности, вроде бы претенциозна она ни была.
2-ухтысячелетняя традиция связности времени и смыслов Православия является для общества не экзотическим элементом, но его субстратом, субстанцией, сущностью, основанием его существования. В силу этого, не напоминает ли плюралистическое демократическое общество, принимающее всякую “истину”, сообщество “освободившихся пациентов”, бесстрируя при всем этом свое собственное нездоровье по причине устойчивой неспособности отвергнуть ересь и заблуждение?
Медицинские аналогии в данном случае, к сожалению, не разновидность “игры в бисер”, не литературный прием для выделения мысли. Общество образуют люди, оно живет ими, их здоровьем, оно страдает их недугами и их болезнями. Общая патология, изучающая “наиболее общие, т.е. собственныйственные всем болезням, закономерности их возникновения, развития и исходов” [2], определяет болезнь как “состояние, обусловленное нарушением структуры и функций организма и его реакции на эти нарушения” [3]. Сектантство с его центробежной энергетикой к субъективистской замкнутости и разрушительным отношением к социальным функциям Церкви – это очевидная угроза общественному психическому здоровью, либо, используя терминологию известных патологов, – форма “нарушения структуры и функций” общественного организма. Как хотелось бы, чтобы общество отыскало внутри себя силы отреагировать “на эти нарушения”, противо100ять распаду в “разномыслие”, в замкнутость права на “субъективную истину”, и уж если не отличить ересь от истины, то по крайней мере довериться инстинкту самосохранения.
Например, детскому инстинкту самосохранения. На международном конгрессе “Психоанализ и современная наука” (Москва, 1992 г.) в одном из докладов анализировался психологический эксперимент, проведенный в ряде французских общеоразовательных школ [4]. Исследовалось не отношение к сектам, но апробировалась одна из “антипсихиатрических методик” (отказ от принудительной изоляции психически неполноценных деток), которая базировалась на признании права каждого человека на собственный “образ мира”. Первоначальный опрос школьников (основной вопросец: “Что вы боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше всего боитесь?”) отдал весьма типичные результаты – войны, смерти, родителей, землетрясения и т.д. Повторный аналогичный опрос проводился опосля того, как в классы дополнительно были помещены детки умственно отсталые, с различного рода психическими отклонениями. В итоге первую позицию среди возможных “фобий” занял ужас “сойти с мозга”, ужас оказаться навсегда погруженным в собственный “образ мира” и потерять, таковым образом, способность быть понятыми и понимама других, способность, которая реализуется с помощью объективных смыслов и значений, традиционных ценностей и моральных норм.
Права и роль традиции, а именно православного образа мира, образа жизни, образа человека, – не каприз истории, хранящей ее 20 веков, а сохранение самой истории, безопасность ее прошлого и ее грядущего.
Примечания:
[1] По Эдгар Аллан. Полное собрание расскаклич. – М., Наука, 1970, с. 621–636.
[2] Общая патология человека. – М., Медицина, 1995, С. 3.
[3] Там же, С. 187.
[4] Биоэтика и мировоззренческие традиции. // Журнал “Человек”, № 5, 1995, С. 128.