Постабортный синдром: чем его лечить?

Оглав­ле­ние

• Осво­бож­де­ние и капкан
• При­сут­ствие малыша

Мучи­тель­ное вос­по­ми­на­ние о нерож­ден­ном ребен­ке живет в сове­сти жен­щи­ны, совер­шив­шей аборт, и не сне­сен­ное Богу, неред­ко обо­ра­чи­ва­ет­ся ее лич­ной тра­ге­ди­ей. Что тут мож­но сде­лать? Запис­ки пра­во­слав­но­го психоаналитика.

Освобождение и капкан

Она гово­ри­ла мне о этом мно­го раз, и поэто­му, думая о ней, я все­гда вижу ее оди­но­ко бре­ду­щей по ули­це и всмат­ри­ва­ю­щей­ся с глу­бо­кой печа­лью во встреч­ных моло­дых мате­рей с детками. Она, быва­ет, оста­но­вит­ся, что­бы вгля­деть­ся в малы­ша – они, дет­ки, все кажут­ся ей анге­ла­ми, чудом ока­зав­ши­ми­ся сре­ди людей и неза­мет­но, лег­ко под­ни­ма­ю­щи­ми их на свою ангель­скую высо­ту. Ее ангел погиб, не родив­шись, и даже не погиб, а загуб­лен – сво­ею же мате­рью. Ее ангел снит­ся ей практически каж­дую ночь (то есть темное время суток), и каж­дую ночь (то есть темное время суток) зовет ее «Мать! Мать!» и смот­рит на нее с невы­ра­зи­мой вопро­си­тель­ной нажимало­стью. И ее серд­це тоже рвет­ся от нажимало­сти, и пла­чет душа от невоз­мож­но­сти ото­звать­ся, при­кос­нуть­ся, взять на руки и согреть. Уже несколь­ко лет ей нет покоя. Она рас­ска­зы­ва­ла мне, что сме­шан­ное чув­ство это — бес­по­кой­ства, скор­би, тос­ки и позо­ра – при­шло к ней не сра­зу. И было даже корот­кое облег­че­ние опосля абор­та… «Осво­бож­де­ние… – гово­рит она с горь­кой иро­ни­ей и добав­ля­ет, — осво­бож­де­ние, обер­нув­ше­е­ся таковым кап­ка­ном». Это срав­не­ние она нередко исполь­зу­ет в наших бесе­дах. Кап­кан, кото­рый душит отча­я­ни­ем. Уду­шье от одной мыс­ли о соде­ян­ном. Она так и не вышла замуж, хотя уже подви­га­ет­ся к соро­ка, и шан­сов на семей­ную жизнь 100­но­вит­ся все мень­ше и мень­ше. Да и в этом — отго­ло­сок абор­та, быть может, глав­ный отго­ло­сок. Само­на­де­ян­ный глас, кото­рый так под­ло вос­прял в ней опосля опе­ра­ции, твер­дил, что не нуж­на ей семья (пока), и не нуж­ны детки (пока) — с ними все услож­нит­ся, и уче­ба, и рабо­та, и лич­ная жизнь, и еще есть вре­мя. Но вре­мя вдруг неожи­дан­но кон­чи­лось, про­ле­те­ло мгно­вен­но, а вме­сте с ним поте­ря­ли свою зна­чи­мость и внеш­ние забо­ты. А внут­рен­нее обна­жи­лось, и то, внут­рен­нее, ока­за­лось нестер­пи­мым оди­но­че­ством. «Сейчас все, что было важ­ным и нуж­ным, — гово­рит она, опу­стив наго­ву и мед­лен­но выдав­ли­вая из себя сло­ва, — поте­ря­ло смысл, и жизнь поте­ря­ла смысл. Как это мог­ло про­изой­ти? Кто сыг­рал со мной в такую страш­ную игру?» Годом ранее у нее раз­ви­лась депрес­сия, появи­лись некон­тро­ли­ру­е­мые стра­хи, подо­зри­тель­ность, мыс­ли о само­убий­стве. 100­ло труд­но про­дол­нажимать рабо­тать в пол­ную силу, она поме­ня­ла одно пространство, дру­гое. Нахо­дить­ся в обще­стве людей ей быва­ет иногда невы­но­си­мо. У нее нет близ­ких подруг. Опосля несколь­ких разо­ча­ро­ва­ний и мел­ких пре­да­тельств она пере­100­ла дове­рять жен­щи­нам, а супруг­чи­нам — тем наиболее, еще с тех пор, как пер­вый, казав­ший­ся таковым обожай­мым и любя­щим, уго­во­рил ее на аборт, да и опосля того вско­ре бро­сил. — Никто не пони­ма­ет, что со мной, — гово­рит она, — да, я и не могу глав­но­го рас­ска­зать нико­му, не могу выра­зить свое состо­я­ние. Раз­ве мож­но выра­зить пусто­ту? Либо оди­но­че­ство? Сло­ва­ми тут не ска­жешь… — А молит­вой? – спра­ши­ваю я ее. Она заду­мы­ва­ет­ся и отве­ча­ет груст­но: — Молит­вы не дают­ся мне. О чем молить­ся, когда ниче­го уже попра­вить нель­зя? — А что­бы вы хоте­ли попра­вить? — Всю свою жизнь… И если ее нель­зя попра­вить, то для чего про­дол­нажимать?… Татья­на К. (все насто­я­щие име­на тут изме­не­ны) поз­же выбра­ла про­дол­нажимать, выбра­ла бороть­ся за надеж­ду и про­ще­ние, пере­живой депрес­сию, и холод, и ужас остав­лен­но­сти. А жен­щи­на, совер­шив­шая аборт, дей­стви­тель­но, оди­но­ка и замкну­та, ино­гда абсо­свиреп­но обособ­ле­на горем от мира и ото всех. Преж­де все­го, пото­му что глу­бин­ную боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение), по правде, рас­ска­зать труд­но, и еще пото­му, что слу­ша­ю­щих и пони­ма­ю­щих не много. Свалился мир до плос­ко­сти, за кото­рой убий­ство жен­щи­ной вына­ши­ва­е­мо­го ребен­ка не счи­та­ет­ся экс­тра­ор­ди­нар­ной неувязкой.

Присутствие малыша

Мучи­тель­ное вос­по­ми­на­ние о нерож­ден­ном ребен­ке живет в сове­сти жен­щи­ны, совер­шив­шей аборт, и не сне­сен­ное Богу, неред­ко обо­ра­чи­ва­ет­ся ее лич­ной тра­ге­ди­ей. Ино­гда и два­дцать, и трид­цать лет прой­дет, и дру­гие детки появят­ся, а сле­зы не кон­ча­ют­ся, не кон­ча­ет­ся плач о том един­ствен­ном чаде, кото­ро­му по недоб­рой воли мате­ри не дове­лось уви­деть Божий Свет. Горечь утра­ты сме­ши­ва­ет­ся с мучи­тель­ной скор­бью и сты­дом. Чув­ство вины — так и не объ­яс­нен­ная и нераз­га­дан­ная пси­хо­ло­га­ми (а в пси­хо­ло­гии мно­гое гада­тель­да и субъ­ек­тив­но) эмо­ция – нередко ведет к депрес­сии, стра­нахал и тре­во­гам, к утра­те смыс­ла и радо­сти жиз­ни. В пси­хо­ла­на­ли­зе вина – нев­ро­ти­че­ское состо­я­ние, от кото­ро­го нуж­но изле­чить­ся, изба­вить­ся обес­це­ни­ва­ни­ем либо пере­кла­ды­ва­ни­ем ее на дру­го­го, на ближ­не­го либо на внеш­ние обсто­я­тель­ства. Но для пра­во­слав­но­го пси­хо­те­ра­пев­та, как и для любо­го веру­ю­ще­го, чув­ство вины – это память о гре­хе, это клич к духов­но­му спа­се­нию, и зада­ча у него совер­шен­но другая – посодействовать паци­ен­ту услы­шать этот клич как мож­но явствен­нее и, вроде бы ни было труд­но, опосля­до­вать ему. В пра­во­слав­ной пси­хо­те­ра­пии осо­зна­ние лич­ной ответ­ствен­но­сти – необ­хо­ди­мый шаг. Без осо­зна­ния соб­ствен­ной вины и совер­шен­но­го гре­ха нет испо­ве­ди и, зна­чит, нет пока­я­ния. А без пока­я­ния не быть может обре­те­ния надеж­ды. В бесе­дах с жен­щи­на­ми, стра­да­ю­щи­ми так назы­ва­е­мым поста­борт­ным син­дро­мом, необ­хо­ди­мо, что­бы незри­мо при­сут­ство­во­вал тре­тий – уби­ен­ный ребе­нок, что­бы мама гово­ри­ла не толь­ко о сво­ей боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани), но, преж­де все­го, сумел­ла состра­отдать его боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) и его стра­да­ни­ям. То, что ребе­нок в утро­бе чув­ствут боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение), уже дав­но дока­за­но. Мари­на С., пре­рвав­шая свою первую, неже­ла­тель­ную бере­мен­ность и через несколь­ко лет решив­шая сохра­нить вто­рую, рас­ска­зы­ва­ла, что осо­зна­ние совер­шен­но­го уби­е­ния при­шло к ней толь­ко со вто­рой бере­мен­но­стью. «Со вто­рым, с желан­ным, для меня все важ­но – каж­дое его дви­же­ние, каж­дый стук его сер­деч­ка, хоть какое его настро­е­ние – я все это глу­бо­ко и бла­го­го­вей­но ощу­щаю: ощу­щаю, что живет во мне чело­ве­чек, посто­ян­но чув­ствую его при­сут­ствие внутри себя. А с пер­вым, — гово­рит Мари­на, и ее глас начи­на­ет дро­нажимать, — ина­че было – я вос­при­ни­ма­ла его, как нечто, что только меша­ет мое­му соб­ствен­но­му суще­ство­ва­нию, вос­при­ни­ма­ла его чуток ли не как угро­зу для сво­е­го бла­го­по­лу­чия. Так было. Но ведь этот и тот были мои­ми детками! Оба — мои детки…». Сеан­сы с пра­во­слав­ным пси­хо­те­ра­пев­том, конеч­но, могут посодействовать на пер­вом эта­пе, когда жен­щи­на толь­ко начи­на­ет находить выход из тяже­ло­го эмо­ци­о­наль­но­го состо­я­ния. И тут важ­но уме­ние выслу­шать и состра­отдать. Но, поми­мо таковых сеан­сов, есть куда наиболее важ­ные сред­ства, куда наиболее муд­рые учи­те­ля и про­вод­ни­ки к духов­но­му про­зре­нию, и сре­ди их — молит­ва, цер­ковь, испо­ведь, пока­я­ние. «Гос­по­ди, поми­луй чадо мое, погиб­шейке в утро­бе моей, за веру и сле­зы мои, ради мило­сер­дия Тво­е­го, Гос­по­ди, не лиши его Све­та Тво­е­го Боже­ствен­но­го». Поче­му так важ­на молит­ва? Пото­му что в ней мама и загуб­лен­ный ребе­нок соеди­ня­ют­ся вновь. С молит­вой в серд­це мате­ри вхо­дит любовь к сво­е­му нерож­ден­но­му чаду. Поче­му важ­но посе­ще­ние церк­ви? Мой духов­ник отец Алек­сей (Охо­тин), насто­я­тель Хра­ма Бла­го­ве­ще­ния Пре­свя­той Бого­ро­ди­цы в Нью-Йор­ке, любит напо­ми­нать нам, при­хо­жа­нам: «Мы так усерд­но моем лицо свое и руки каж­дый денек, ино­гда и по несколь­ку раз в денек, а при том забы­ва­ем, что душа наша тоже загряз­ня­ет­ся и нередко смер­дит из-за того, что глаза­стить и умыть ее у нас нет вре­ме­ни либо жела­ния. А ведь душа — веч­ная, не то что одеж­да…». В церк­ви, как нигде в дру­гом месте, мы осо­зна­ем, чув­ству­ем серд­цем, как гре­хов­ны и немощ­ны. И, конеч­но, испо­ведь. При­не­сен­ное доб­ро­воль­да и изре­чен­ное перед свя­щен­ни­ком искрен­нее рас­ка­я­ние ска­жет Богу, что мы идет к нему по воле сво­ей, что мы сами дела­ем выбор быть с Ним и пови­нить­ся перед Ним. Гос­подь ска­зал: «Иду­ще­го ко Мне, не отторг­ну». Зна­чит, Он ожидает нас – это нам решать, остать­ся ли наедине со сво­ей болью (неприятного сенсорного и эмоционального переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани или описываемое в терминах такого повреждения) (а неред­ко и гор­до­стью) либо сне­сти ее Уте­ши­те­лю… Само­оправ­да­ние, хоть и лег­че дает­ся, име­ет крат­кий эффект, и, на самом деле, — неприятель насто­я­ще­му исце­ле­нию. Как толь­ко уле­ту­чит­ся его эйфо­рия, обо­ра­чи­ва­ет­ся оно новейшей вол­ной отча­я­ния. Ответ­ствен­ность же за совер­шен­ный грех и пока­я­ние при­ве­дут к новейшей надеж­де. И толь­ко новенькая надеж­да при­даст смысл жиз­ни. Не само­про­ще­ние, о кото­ром так мно­го гово­рят пси­хо­ло­ги, когда пыта­ют­ся от лука­во­го под­нять само­оцен­ку паци­ен­та, а истин­ное про­ще­ние от Хри­100, кото­ро­го толь­ко и может желать, — нет, не наше эго, не наше вре­мен­ное «я», — а наша бес­смерт­ная душа. Вре­мя не вылечивает. Весьма нередко, к сожа­ле­нию, осо­зна­ние вины за соде­ян­ное дето­убий­ство при­хо­дит не сра­зу, и даже не через год либо два, а через мно­го лет. У Ири­ны В., боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)­ной 5­де­ся­ти­лет­ней жен­щи­ны, есть два­дца­ти­лет­няя дочь, а пер­вых дво­их она уни­что­жи­ла в утро­бе. Так и жила для себя годы и годы, пока не под­сту­пи­ли тяго­ты воз­рас­та и болез­ней. А сейчас вот затос­ко­ва­ла, заго­ре­ва­ла крепчал­ко, и все снят­ся ей пер­вые двое и куда-то зовут с собой. Ири­на счи­та­ет, что и болез­ни ее нынеш­ние, хро­ни­че­ские от абор­тов, и тос­ка от такого же, и то, что супруг рано ушел из жиз­ни, и дочь совершенно от рук отби­лась. Ната­лья, дочь Ири­ны, объ­яви­ла на деньках, что «зале­те­ла» и желает сде­лать аборт, и доба­ви­ла тоном, не тер­пя­щим воз­ра­же­ни­ий, что, дескать, нече­го сле­зы лить. «А я на коле­ни перед ней упа­ла, — гово­рит Ири­на, подав­ляя под­сту­пив­шие рыда­ния, — и все про­си­ла не уби­вать ребен­ка. Сама выра­щу, если ты не хочешь, из послед­их сил собе­русь, а под­ни­му, толь­ко не режь его, он же жив, таковой, как и ты была когда-то! И всю прав­ду о сво­ем горе рас­ска­за­ла…». — Ну, и что, послу­ша­лась вас дочь? – спра­ши­ваю я. — Не понимаю. Но как-то тише 100­ла. Дома боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)­ше посиживает по вече­рам. Не понимаю, как к ней под­сту­пить­ся. Одна она у меня. Цве­то­чек мой. А было бы три… три цве­точ­ка… Гла­за у Ири­ны выцвет­шие, практически белоснежные от слез. Да и душа, вид­но, посте­пен­но обе­ля­ет­ся. Поста­борт­ный син­дром – это не пси­хи­че­ское забо­ле­ва­ние, но сдав­лен­ный, нео­гла­шен­ный вопль жен­ской души, ранен­ной смерт­ным гре­хом. Поэто­му и вылечивать эту рану нуж­но не толь­ко в бесе­дах с пси­хо­ло­гом, но, преж­де все­го, в обще­нии с Богом. Толь­ко перед ним мы можем встать на коле­ни и про­из­не­сти: «Помя­ни, Чело­ве­ко­люб­че, Гос­по­ди, души ото­шед­ших рабов Тво­их мла­ден­цев, которые в утро­бе пра­во­слав­ных мате­рей погибли…».