Предлагаем вниманию читателей сайта 100тью психотерапевта Натальи Волковой из Нью-Йорка, написанную специально для Международного форума «Служение в защиту жизни: опыт и перспективы».
Она говорила мне о этом много раз, и поэтому, думая о ней, я всегда вижу её одиноко бредущей по улице и всматривающейся с глубокой печалью во встречных молодых матерей с детками. Она, бывает, остановится, чтобы вглядеться в малыша – в ангельское, невинное личико – они, детки, все кажутся ей ангелами, чудом оказавшимися среди людей и незаметно, легко поднимающими их на свою ангельскую высоту. Её ангел погиб, не родившись, и даже не погиб, а загублен своею же матерью. Её ангел снится ей практически каждую ночь (то есть темное время суток), и каждую ночь (то есть темное время суток) зовёт её «Мать! Мать!». И смотрит на неё с невыразимой вопросительной нажималостью. И её сердце тоже рвётся от нажималости, и плачет душа от невозможности отозваться, прикоснуться, взять на руки и согреть. Уже несколько лет ей нет покоя. Она рассказывала мне, что смешанное чувство беспокойства, скорби, тоски и позора пришло к ней не сразу. И было даже короткое облегчение опосля аборта…
«Освобождение… – говорит она с горькой иронией и добавляет, – освобождение, обернувшееся таковым капканом». Это сравнение она нередко использует в наших беседах. Капкан, который душит отчаянием. Удушье от одной мысли о содеянном.
Она так и не вышла замуж, хотя уже подвигается к сорока, и шансов на семейную жизнь 100новится всё меньше и меньше. Да и в этом – отголосок аборта, быть может, главный отголосок. Самонадеянный глас, который так подло воспрял в ней опосля операции, твердил, что не нужна ей семья (пока), и не нужны детки (пока) – с ними всё усложнится, и учёба, и работа, и личная жизнь. Есть ещё время. Но время вдруг неожиданно кончилось, пролетело мгновенно, а вместе с ним потеряли свою значимость и внешние заботы. А внутреннее обнажилось и оказалось нестерпимым одиночеством.
«Сейчас всё, что было важным и нужным, – говорит она, опустив нагову и медленно выдавливая из себя слова, – потеряло смысл, и жизнь потеряла смысл. Как это могло произойти? Кто сыграл со мной в такую страшную игру?»
Годом ранее у неё развилась депрессия, появились неконтролируемые страхи, подозрительность, мысли о самоубийстве. 100ло трудно продолнажимать работать в полную силу, она поменяла одно пространство, другое. Находиться в обществе людей ей бывает иногда невыносимо. У неё нет близких подруг. Опосля нескольких разочарований и мелких предательств она пере100ла доверять женщинам, а супругчинам – тем наиболее, ещё с тех пор, как первый, казавшийся таковым обожаймым и любящим, уговорил её на аборт, и опосля того вскоре бросил.
«Никто не понимает, что со мной, – говорит она, – да, я и не могу главного рассказать никому, не могу выразить своё состояние. Разве можно выразить пустоту? Либо одиночество? Словами тут не скажешь…».
— А молитвой? – спрашиваю я. И она задумывается, всматривается в меня с недоверием и отвечает обидно:
— Молитвы не даются мне. О чём молиться, когда ничего уже поправить недозволено?
— А чтобы вы хотели поправить?
— Всю свою жизнь… И если её нельзя поправить, то для чего продолжать?
Татьяна К. (все настоящие имена женщин тут изменены) сделала выбор — бороться за надежду и прощение, переживой депрессию, и холод, и ужас оставленности. Ведь женщина, совершившая аборт, действительно, одинока и замкнута, иногда абсосвирепно обособлена горем от мира и ото всех. Прежде всего, потому что глубинную боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение), по правде, рассказать трудно, ещё и потому, что слушающих и понимающих не много. Свалился мир до плоскости, за которой убийство женщиной вынашиваемого ею ребёнка не считается экстраординарной проблемой. Такие убийства в мире исчисляются ежедневно сотнями тыщ. И уходят маленькие страдальцы вослед за четырнадцатью тысячами, загубленными Иродом. Но Ирод чужих убивал, а мы-то – своих! И это опосля того, как нам Завет был дан и запрет. Но мы и Заветом пренебрегли и запрета ослушались.
Мучительное воспоминание о нерождённом ребёнке живёт в совести женщины, совершившей аборт, и не снесённое Богу, нередко оборачивается её личной трагедией. Иногда много лет пройдёт, и другие детки появятся, а слёзы не кончаются. Не кончается плач о том единственном чаде, кому по недоброй воли матери не довелось увидеть Божий Свет и пройти собственный неповторимый жизненный путь. Горечь утраты смешивается с мучительной и неизбывной скорбью и стыдом. Чувство вины – так и не объяснённая и неразгаданная психологами (а в психологии многое гадательда и субъективно) эмоция – нередко ведёт к депрессии, странахал и тревогам, к утрате смысла и радости жизни. В психоанализе вина – это невротическое состояние, от которого нужно излечиться, избавиться обесцениванием либо перекладыванием её на другого, на ближнего либо на внешние обстоятельства. Но для православного психотерапевта чувство вины – это память о грехе, это клич к духовному спасению, и задача тут совершенно другая – посодействовать пациенту услышать этот клич, и, вроде бы ни было трудно, опослядовать ему.
Психоанализ отрицает грех, отрицает само его существование в душах народских. Согласно психоаналитической теории все проблемы человека обусловлены не грехом, а репрессированными желаниями, почаще сексуальными, закрытыми в подсознании (подсознание – это огромный резервуар, в который «сбрасываются» ненужные либо болезненные воспоминания и сексуальные вожделения), и поэтому человек, в сущности, не несёт ответственность за свои поступки.
В православной же психотерапии осознание личной ответственности – необходимый шаг. Каким бы трудным ни было признание того, что аборт – не рядовая медицинская операция, и ребёнок во чреве – не лишний орган, а новейший человек, жизнь которого отдана на волю матери, – без него невозможно исцеление. Без осознания собственной вины и совершённого греха нет исповеди и, значит, нет покаяния. А без покаяния не быть может обретения надежды.
В беседах с женщинами, страдающими, так называемым постабортным синдромом, необходимо, чтобы незримо присутствовал третий – убиенный ребёнок. Чтобы мама говорила не только о своей боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани), но, прежде всего, сумелла состраотдать его боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) и его страданиям. О том, что ребёнок в утробе чувствует боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение) уже давно доказано. Хорошо известный кинофильм доктора Натансона «Безмолвный вопль», снятый с помощью ультразвуковой киносъёмки, доказывает, что ребёнок предчувствует угрозу со 100роны инструмента, которым производится аборт. По мере приближения неудачи он 100новится тревожнее, сердцебиение его учащается до 150–200 ударов в минуту, он зовёт на помощь, широко открывая ротик и двигаясь всё быстрее и резвее…
Ребёнок, в предсмертной муке звавший на помощь, и мама, отказавшая ему… Чтобы искупить это зло, нужны годы молитв и покаяния.
Марина С., прервавшая свою первую, нежелательную беременность и через несколько лет решившая сохранить вторую, рассказывала, что осознание совершенного убиения пришло к ней только со второй беременностью. «Со вторым, с желанным, для меня всё важно: каждое его движение, каждый стук его сердечка, хоть какое его настроение. Я всё это глубоко и благоговейно ощущаю. Ощущаю, что живёт во мне человечек, постоянно чувствую его присутствие внутри себя. А с первым, – говорит Марина, и глас начинает дронажимать, – иначе было – я воспринимала его, как нечто, что только мешает моему собственному существованию, воспринимала его, чуток ли не как угрозу для своего благополучия. Так было. Но ведь этот и тот были моими детками! Оба – мои детки… Как я посмела не сохранить первого? Как могла поставить собственный эгоизм выше его жизни?»
Сеансы с православным психотерапевтом, конечно, могут посодействовать на первом этапе, когда женщина только начинает находить выход из тяжёлого эмоционального состояния. И тут важно умение выслушать и состраотдать. Но, помимо таковых сеансов, есть куда наиболее важные средства, куда наиболее мудрые учителя и проводники к духовному прозрению, и среди их – молитва, церковь, исповедь, покаяние.
Почему так важна молитва? Потому что в ней мама и загубленный ребёнок соединяются вновь. Потому что молитва матери, совершившей аборт, подвигает её к Богу, учит любви. С молитвой в её сердце входит любовь к своему нерождённому чаду.
Почему важно посещение церкви? Церковь обладает огромной глазащающей силой. Благоотдать, пребывающая в храме, приподнимает нас над нашими страстями и над всем приходящим, и омывает нас от греховной грязи. Мой духовник отец Алексей (Охотин), настоятель Храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Нью-Йорке любит напоминать нам, прихожанам: «Мы так усердно моем лицо своё и руки каждый денек, иногда и по нескольку раз в денек, мы одеваем на себя красивую, чистую одежду, а при том забываем, что душа наша тоже загрязняется и нередко смердит из-за того, что глазастить и умыть её у нас нет времени, либо желания, либо веры недо100точно. А ведь душа – вечная, не то, что одежка…»
Храм – это благовоздушная купель для души, купель, в которой отмывается наша суетная грязюка, и грех 100новится явственнее и очевиднее. В церкви, как нигде в другом месте, мы осознаём, чувствуем сердцем, как греховны и немощны.
И, конечно, исповедь. Почему так важна исповедь для женщины, загубившей своё чадо в утробе своей? Ведь Господь и без того знает, что в наших душах! И всё-таки принесённое добровольда и изречённое перед священником глубокое и искреннее раскаяние скажет Богу, что мы идём к Нему по воле своей, что мы сами делаем выбор быть с Ним и повиниться перед Ним. Господь сказал: «Идущего ко Мне не отторгну». Значит, Он ждёт нас – это нам решать остаться ли наедине со своей болью (неприятного сенсорного и эмоционального переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани или описываемое в терминах такого повреждения) (а нередко и гордостью) либо поделиться ей с Нашим Утешителем…
– этот нескончаемый плач – единственный путь к прощению.
Не самопрощению, о котором так много говорят психологи, когда пытаются от лукавого поднять самооценку пациента, а истинному прощению от Хри100, которого только и может желать, – нет, не наше эго, не наше временное «я», – а наша бессмертная душа. Самооправдание, хоть и легче даётся, имеет краткий эффект, и, на самом деле, – неприятель настоящему исцелению. Как только улетучится его эйфория, оборачивается оно новейшей волной отчаяния. Ответственность же за совершённый грех и покаяние приведут к новейшей надежде. И только новенькая надежда придаст смысл жизни.
Время не вылечивает. Весьма нередко, к сожалению, осознание вины за содеянное детоубийство приходит не сразу, и даже не через год либо два, а через много лет.
У Ирины В., боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ной 5десятилетней женщины есть двадцатилетняя дочь, а первых двоих она уничтожила в утробе. Так и жила для себя годы и годы, пока не подступили тяготы возраста и болезней. А сейчас вот затосковала, загоревала крепчалко, и всё снятся ей первые двое и куда-то зовут с собой. Ирина считает, что и болезни её нынешние, хронические от абортов, и тоска от такого же, и то, что супруг рано ушёл из жизни, и дочь совершенно от рук отбилась. Наталья, дочь Ирины, объявила на деньках, что «залетела», и желает сделать аборт. И добавила тоном, не терпящим возражений, что, дескать, нечего слёзы лить. «А я на колени перед ней упала, – говорит Ирина, подавляя подступившие рыдания, – и всё просила не убивать ребёнка. Сама выращу, если ты не хочешь, из последих сил соберусь, а подниму, только не режь его, он же жив, таковой, как и ты была когда-то! И всю правду о своём горе поведала…»
— Ну, и что послушалась Вас дочь? – спрашиваю я.
— Не понимаю. Но как-то тише 100ла. Дома боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше посиживает по вечерам. Не понимаю, как к ней подступиться. Одна она у меня. Цветочек мой. А было бы три… три цветочка…
Глаза у Ирины выцветшие, практически белоснежные от слёз. Да и душа, видно, постепенно обеляется, через страдание и раскаяние.
Труден путь искупления, но без него невозможно обретение надежды и любви. Вступившим же на этот путь подаётся свет и подаются силы, они не в одиночку идут, а ведёт их Господь, Который призвал: « Если кто желает идти за мной, отторгни себя, и возьми собственный крест, и следуй за Мной» (Евангелие от Матфея, 16:24).
Святитель Иоанн Златоуст писал: «даже если вся наша жизнь будет хороша, то всё равно будем иметь строгое наказание, если не позаботимся о спасении деток наших».
Кому, как не женщинам, спасать деток своих, кому, как не матерям, поставить их жизнь прежде себя, прежде своих нужд и выгод, и, если нужно, принести в жертву, отторгнуть себя.
Постабортный синдром – это не психическое заболевание, но сдавленный, неоглашённый вопль женской души, раненной смертным грехом. Поэтому и вылечивать эту рану нужно не только в беседах с психологом, но, прежде всего, в общении с Богом, Который Сам чист и безгрешен. Только перед Ним мы можем встать на колени и произнести:
О авторе. Наталья Волкова родилась в Алма-Ате (Казахстан). В 1974 году окончила Казахский государственный университет по специальности «русский язык и литература». В 1997 году в Лонг-Айлендском университете (США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке)) получила степень колдуныстра психотерапии. В настоящее время живёт в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке), психотерапевт Института Блейера. Прихожанка храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Нью-Йорке.