Оглавление
Мы много читаем и говорим про любовь к Богу и ближнему, все знают, что главное — обожать Бога и ближнего, и также все знают, что себя обожать нельзя. Почему? Потому что себя мы лицезреем тоже искаженно, 100вим символ равенства между собой и нашими грехами и страстями. Мы смотрим на себя своими кривыми, грязными очками, лицезреем “промойку” своей души и думаем: «Вот эта вся промойка и есть настоящая я, какой кошмар! Нужно меня возненавидеть, порезать на куски и куда-то утилизировать». И на ближнего мы смотрим так же, а иногда даже ужаснее: «Я, конечно, кошмарна, но он еще ужаснее». Это взор близорукий, помраченный.
Если имплицитная антропология данной церковной традиции, где ты – ничто, совокупность греха, тогда веровать для себя, конечно, нельзя. Чему веровать? Это все страсти. Нет в для тебя ничего светлого, остается одно – кайся в грехах, посыпай нагову пеплом. Какое там доверие? Только «покаяние», «смирение», «послушание». При всем этом это быть может игрой слов, ведь еще нужно разобраться, что такое «смирение», «послушание». Если я никто, ничто и звать меня никак, и это есть точка истины, – точка, не запятая, – то это может привести к серьезному личностному «застою», если не сказать – регрессу.
Например, у человека есть то, что называется низкой самооценкой, неуверенностью внутри себя, ощущением низкой ценности себя, и в храме нередко таковой человек находит подтверждение таковой своей самооценке, ему говорят: да, ты никто. И человеку это чрезвычайно ложится, чрезвычайно соответствует его ощущению, он утверждается в данной для нас «правде».
Низкая самооценка приравнивается к «смирению». А идея о том, что я что-то значу, трактуется как гордость, грех. Проблема в том, что дорога эта тупиковая, тут вмешивается психологическая проблема неценности себя, к которой, как правило, приходит человек из-за дефицита безусловной любви в детстве. Христос сказал: «Я уже не называю вас рабами… Я называю вас друзьями» (Ин, 15 глава), но это и другие места в Евангелии почему-то нередко игнорируются.
Узреть себя в Свете Любви
Именно в свете безусловной любви мы можем увидеть себя настоящими, а не про100 в невротическом копании в своих грехах по списку, брошюрке с грехами. Если мы можем предстать хотя бы на какую-то секунду, быть может, чрезвычайно редко, может, в каком-то особенном молитвенном пред100янии, но предстать перед светом любви Бога, тогда у нас, как у евангельского слепого, могут открыться глаза, и мы увидим себя по-настоящему, такими, какие мы есть, такими, какими нас лицезреет Он. Вот это, быть может, самое главное. Увидеть не то, что я про себя думаю (я могу про себя мыслить слишком хорошо либо слишком плохо, почаще слишком плохо, а это тоже не лучший способ), а увидеть себя таковым, каким меня лицезреет Он.
Это подлинное видение себя чрезвычайно сильно нас освобождает. Тогда мы можем встретиться с тем, кем мы являемся по сути. Примеры есть и в Евангелии, например, притча о мытаре и фарисее. Что отличает их? Мытарь лицезреет себя, он знает, кто он есть по сути, лицезреет, как он грешен. Он лицезреет эту правду, признает ее, лупит себя в грудь. Он понимает какую-то важную правду о для себя.
А фарисей? Он не лицезреет себя настоящего, он в иллюзии: «Я не таковой как другие, я хороший». Самое страшное, что в данной для нас подмене он убежден в своей правоте. Другое дело, если б он понимал: я не чрезвычайно люблю ближих, осуждаю соседа. Так нет же, он убежден в своей правоте.
Самый для меня обожаймый, красивый пример правды о для себя и отношениях Бога с человеком — это притча о блудном отпрыску. Бог любит нас, как ни государствно, , как это показано в данной для нас притче. Что произошло с блудным отпрыском? Он “пришел в себя”, он увидел себя, у него открылись глаза, он сообразил, кто он есть. И опосля этого он «встал и начал двигаться». Пока он не лицезрел, кто он (это важно), он не шел к Папе. Когда он это увидел, когда у него открылись глаза, он протрезвел, только тогда он «встал и начал двигаться».
Весьма интересно, что в Евангелии дважды повторяются эти слова. Сначала говорится, что он «пришел в себя» и сказал сам для себя: «встану и пойду», а позже повторяется: «он встал и начал двигаться». Можно ведь было сказать, что он про100 начал двигаться, но почему-то евангелист пишет дважды глагол «встал». Возможно, это тоже важно: человек как личность может встать во весь рост тогда, когда он увидел себя. Он сначала пришел в себя, увидел себя, позже он встал и только позже начал двигаться. Это некоторая важная динамика.
А что отец? Для него ничего не важно. Ему не важны грехи отпрыска, ему не важно, что тот промотал часть имения, в каком-то смысле, ему не важно, что с отпрыском было. Ему важно, что отпрыск, который “сгинул”, сейчас отыскался, отпрыск пришел. Остальное уже не принципиально.
Если у кого-либо есть детки, представьте, что ваш ребенок пропал, а позже вдруг отыскался. Какие бы он гадости ни делал до этого, разве вы будете вспоминать плохое? Главное, будет удовлетворенность, как была у Марии, когда они с Иосифом потеряли отрока Иисуса в Иерусалиме и отыскали через три денька в храме: «Где же Ты был? Как Ты нас оставил?» Это естественная потребность родителей быть со своим ребенком.
Тогда почему мы думаем о Боге, что у Него нет таковой потребности быть со Своим ребенком, быть с каждым из нас в данной для нас любви, которую мы лицезреем в Евангелии? Отец выходит Сам навстречу, бежит, обнимает и не дает договорить нам нашу покаянную речь. Он наших грехов, фактически, может, и слышать не желает. Ему не это важно. Важно, что ты пришел. Это удовлетворенность, ликование совместности, та встреча, дела.
Фокусировка на собственной греховности либо христоцентричность?
Человеку бывает трудно вырваться в реальное духовное прогосударствство, в эти живы отношения с Богом, потому что ему нужно суметь на Него посмотреть, к Нему обратиться. Как он это может сделать, если смотреть нужно все время вниз, глаза долу, повторяя, что я – ничто? Ведь чрезвычайно важно, куда человек смотрит – на себя, на свои грехи, либо он смотрит на Бога. Он идет либо он идет Огромная разница! Митр. Антоний Сурожский много о этом гласит.
В этом отношении все Предание можно условно разделить на две полосы, и соответственно отсюда рождаются две церковные традиции: одна с фокусировкой на для себя, на грехах, на том, какой я плохой, а другая – боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше хри100центричная, со взглядом на Свет, на Хри100, когда не так важно, какой ты. В которой-то момент я подумала, что, быть может, это проявление гордости – копание в своих грехах? Там слишком много «я»: я хоть и плохой, но все равно Я в центре. При всей своей плохости, кошмарности, греховности, я только и делаю, что думаю о для себя, какой Я плохой, я не думаю о Боге в этот момент, я не смотрю на Свет в этот момент.
– Быть может, это происходит, когда человек не ощущает Образ Божий в для себя?
– Попробуй его ощути, если для тебя с детства говорят, что ты никто! Если ребенок не получил ощущение безусловной любви, когда ты ценен сам по для себя, про100 потому, что ты пришел в мир, когда ты не должен зарабатывать любовь, доказывать, что ты ее достоин своим только хорошим поведением – в школе пятерками, а в Церкви «послушанием» – разницы особой нет – ты 100новишься иногда уже не способен увидеть внутри себя Образ Божий.
Комплекс вины
Ты остаешься способен только испытывать болезненный комплекс вины за свою нехоро6, неправильность, греховность, за свои проступки. Как важно боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше смотреть вперед, не плакать непрестанно о том, что было. Как в том эпизоде евангельском про Петра, когда он, пораженный чудом, осознанием, что перед ним Бог, умоляет Его отойти от него, потому что он человек порочный.
Казалось бы, наступает момент истины, и он понимает, что он человек грешный. Дальше события могли бы развиваться по сценарию комплекса вины. Но что это дает? Двигает ли это куда-нибудь? Петр мог бы страотдать, какой он кошмарный, застрять в этом страдании. Но Господь даже не обсуждает его грехов, вообще не интересуется ими. Он не говорит ему: покайся, либо вот для тебя епитимья, иди поплачь 40 дней, позже придешь, посмотрим. Вообще этого нет.
Он не отвечает ничего на слова Петра о его греховности. Вме100 ответа Он говорит: «Иди за мной, будешь ловцом человеков». Если даже взять человека, который нас любит, и мы перед ним провинились, что-то плохое сделали, но попросили прощения, что он, каждый раз будет к этому возвращаться? Его волнует, как ты со мной.
Как с детками. Ребенок сделал что-то плохое, он извинился, вы позлились, но позже все это отступает, проходит, дальше вы с ним желайте погулять, поиграть, не застреваете на том, что он сделал, не сажаете его в угол, приказывая плакать денек и ночь (то есть темное время суток). Если вы обожайте ребенка, то у вас нет данной для нас интенции – ожидать от него постоянной памяти о содеянном. Не так важно это застревание на наших ошибках, нашей, быть может, объективной вине, наших грехах, сколько важно дальнейшейке движение вперед. Не закрывать глаза на свои ошибки, да, осознать, но не застревать. Быть может, и было плохо, не нужно закрывать глаза, но движение вперед важнее. Вставай – иди далее.
– О этом есть история в Патерике, когда два монаха ушли из монастыря, согрешили в городе блудом. А на обратном пути один шел и плакал о своем страшном грехе, повторяя «нет мне прощения», а другой шел и прославлял Бога за то, что Он отдал ему узнать свою меру. В результате первый, побежденный отчаянием, вернулся в город, чтобы продолжить жить в грехе, а второй остался в монастыре славить Бога.
Принятие себя
– Я думаю, одна из причин того, что мы сосредотачиваемся на для себя, это дефицит приятия себя. Бог нас прощает, но мы себя не прощаем. Мы не можем для себя позволить принять себя. Есть несколько психологических моментов, 100ящих за сиим явлением, – неприятием себя, невротическим чувством вины.
За сиим всегда 100ит убеждение, что я мог бы и должен был поступить иначе, что было надо бы… Может, и было надо бы, быть может, и должны были поступить по-другому, но если копнуть всерьез, то обычно выясняется, что по-другому в тот момент было невозможно. И это чрезвычайно важно. Если удается до конца прочувствовать, что я иначе, то боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шая часть ложного чувства вины уходит. Важно приятие своей неидеальности, своей кривизны, искаженности в чем либо.
– Т.е. падшести, фактически?
– Можда и так сказать. А то мы всё желаем быть сразу святыми, а то нас Бог накажет и прочее.
Итак вот чрезвычайно важно, на Ком либо чем я центрируюсь в своей религиозной практике. Я не желаю сказать, что не нужно мыслить о грехах. Но с годами мне ближе 100новится позиция взгляда на Свет, потому что все-же преоражаемся мы под влиянием встречи с Любовью, под вмешательством Благодати в наше существо. А если я все время смотрю на то, какой я кошмарный, в душе у меня мрак беспросветный. Хри100центричность, упор на Свете, Любви, на Нем, а не на для себя, я думаю, психологически наиболее здоровое явление.
Тут я могу сослаться на традицию Диалога в психологии, психотерапии, когда ряд авторов говорят, что природа человеческая диалогична. Человек не быть может замкнут сам на себя. Детская психология это полностью подтверждает: ребенок не может развиваться, если рядом нет другого.
Достаточно вспомнить детей-маугли, когда психические функции не развивались в условиях изоляции от мира людей. Я бы сказала, что возможность выйти за пределы себя и встретиться с Другим, не замыкаясь на для себя, – это один из критериев психологического здоровья даже вне религиозности. И в духовном измерении это тоже принципиально важно. Конечно, человек будет созидать свое несовершенство, когда он созерцает Свет, лицезреет Любовь. Он будет понимама, насколько он не соответствует, не дотягивается.
– Первый от грешников, вот это ощущение, да?
– Ну, быть может, да. Но понимаете, когда это не 100новится парализующим, центральным переживанием: о, кошмар! я кошмарный! нет мне прощения, нет мне спасения! я ужаснее всех! Это тоже быть может причиной кризиса, ухода из Церкви. Потому что это тоже подменная мотивация, я ведь не встречаюсь со Христом в своей жизни, не пытаюсь Его найти, выяснить. И, между прочим, нужна особая смелость, чтобы честно признаваться для себя в том, что сейчас с тобой происходит.
Далеко не лучший вариант, когда человек всего этого не лицезреет, думает, что у него все прекрасно, благочестиво. Вот это фарисейство в худшем варианте, когда я все соблюдаю, других осуждаю, думаю, я таковой прекрасный, все делаю, а – падшие грешники. А откуда я о их понимаю, что они грешники? А это происходит в том числе, когда я и о для себя так думаю, как ни государствно. Ведь как я отношусь к для себя, так я отношусь и к другим. Если я ничто, останки, когда мое самоуничижение нездоровое, то почвы для осуждения других тоже быть может чрезвычайно много. И в некотором смысле это даже проецируется на отношения с Богом.
Самоидентичность. Малыши Царя
– Что быть может альтернативой такому самоощущению?
– Я касалась уже ощущения неценности себя. Дело в том, что когда проповедуется мысль утрированного уничижения личности человека, за сиим теряется таковой чрезвычайно важный евангельский дух, о чем, собственно, вся Библия. Мы молимся «Отче наш», мы знаем, что Бог – наш Отец, но не много кто задумывается, а кто тогда я? Если Он – Отец, то я – ребенок Бога, я – отпрыск либо дочь. Отпрыск либо дочь Царя.
Это чрезвычайно важная идентичность, ответ на вопросец, кто я. Если я – совокупность греха, это одна ситуация, и определенные следствия, а если я все-же обожаймейший, драгоценнейший ребенок Бога, да, ребенок, который много чего же плохого делает, но все равно любим, то совершенно другая картина мира выстраивается. Вообще, наша идентичность сильно влияет на наше мышление. И ложная самооценка, и ложное покаяние, и невротическое самоуничижение – все это связано с самоидентичностью. Поэтому вопросец «кто я?» таковой важный. Как важно, на чем я фокусируюсь – на грехах либо на Христе, так и тут – я обожаймый ребенок Бога либо совокупность страстей, и меня нужно на помойку?
Смирение
– Как это ощущение, что я отпрыск либо дочь Царя, сочетается с ощущением себя первым из грешников, смирением? Потому что кажется наоборот – осознание себя совокупностью греха это-то и есть смирение.
– Это подмена хитрая таковая. Ведь одно дело, считать себя первым из грешников, а другое дело, когда это рождается изнутри. Мне сложно до конца это верно описывать, но снова можно вспомнить ап. Петра, когда в момент броской встречи со Христом, встречи-узнавания, Петр говорит: «Отойди от меня, я человек грешный». В этот момент происходит некое открытие для него. Дело не в рыбе, а в том, что в этом чуде ему открылось Божество, и он понимает, что он не достоин быть рядом и даже говорит: «Отойди от меня».
Думаю, со многими людьми так и происходит: если случается опытная встреча с Любовью в жизни человека, когда удается всем существом прочувствовать, какова мера Любви, как она бесконечна, велика, в этот момент для человека это может оказаться невыносимо, как для Петра, как будто от этого желается сбенажимать. Есть таковая аналогия этому явлению: мы привыкли жить в грязном воздухе и если нас поместить в чрезвычайно незапятнанный воздух, то даже в легких наших будет происходить что-то не то, мы настолько привыкли к чему-то ненормальному, что когда мы попкадаем в норму, мы не можем эту норму вынести.
Мы привыкли, чтобы к нам относились оценочно: сделал хорошо – молодец, сделал плохо – начал двигаться вон, получил пятерку – люблю тебя, принес двойку – не желаю с тобой разговаривать. Во всем оценочность и условность. Мы не привыкли дышать незапятнанным воздухом безусловной любви. Тогда и, если вдруг мы встречаемся с данной для нас Безусловной Любовью, это может оказаться прямо невыносимым. В момент встречи с Любовью человек может понимама, насколько он не соответствует, не достоин данной для нас Любви: я не . Если меня так обожают, то я должен быть вроде бы выше ростом, должен быть другим – наиболее открытым, светлым, {живым}, любящим. Не соответствовать каким-то нормам и правилам, а онтологически быть другим. Петр смутился не от того, что он что-то не соблюотдал, а от того, что он почувствовал сущностное свое недо100инство. Это и есть момент правды.
– Наверное, это и есть смирение. Потому что смирение от слова «мера». Смирение – это осознание своей меры.
Да? Всегда думала, что смирение – от слова «мир».
– Это людная этимология слова «смирение», хотя, как и всякая людная этимология, отражающая довольно верный взор на явление. Но мир – это, скорее, следствие. А корень – «мера», там исторически была буква «ять», которая в некоторых огласовках отдала «и», в некоторых «е», как в словах «хлеб», «грех».
Весьма интересно. Но вот тут чрезвычайно важный момент такого здорового осознавания данной для нас меры. Не невротического всепоглощающего чувства «какой я кошмарный», а здорового понимания. Тогда и смирение будет искренним, нелицемерным, психологически здоровым.
– И не уведет в отчаяние…
Ненависть и благодарность
Да. Это будет спокойное осознание своего места, своей меры, как Вы говорите. И вот что еще чрезвычайно важно: если от невротического самоуничижения рождается ненависть к для себя, то в смирении рождается благодарность. Благодарность от осознания таковой любви Бога ко мне, которой я не заслужил. И чем наиболее правильное видение себя, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше благодарности. Поэтому для меня все сходится к данной для нас встрече с Любовью, к личным отношениям с Богом.
– Весь вопросец, как к этому прийти. Если человек воспитан в условной любви, если им движет нездоровое самоуничижение в духовной жизни, то как из этого круга замкнутого выйти? Доверять для себя? Но ведь действительно, добро в нас смешано со злом. Разве правильно доверять для себя?
Как знать? Это быть может здоровым процессом. Снова повторюсь, мы забываем, что в человеке есть свет. Не только тьма, не только грех, не только страсть. Когда я училась на психологическом факультете, то чрезвычайно смущалась этими психотерапевтическими идеями доверия для себя, слышания себя, но вот я уже 9 лет психотерапией занимаюсь, и с годами я вижу, прежде всего по клиентам, да и во многом по для себя, что конгруэнтность либо аутентичность, тождественность самому для себя, когда человек действительно себя слышит, если это происходит по-настоящему, приносит хорошие плоды.
По сути, это не так про100 для многих в нашей культуре, а в Церковь мы приходим с этими же психологическими проблемами. Что значит слышать себя с точки зрения психологии? Это осознавать свои чувства, свои желания, слышать свои интенции, мотивации. Когда человек себя не слышит, толком не знает, чего же желает, возникает феномен созависимых отношений, а нередко именно они развиваются в модели псевдопослушания.
Повиновение здоровое и невротическое
– Что такое здоровое послушание с точки зрения психологии? Что лежит в основе, например, монашеского послушания, как явления, очевидно здорового, ведущего к смирению?
– Да, монашество основано на отсечении своей воли, когда своя воля отдается духовнику. «Авва Досифей пришел к авве Дорофею…» Прекрасная эта книга. Я долгое время не обращала внимания на то, какие отношения между ними. Это отношения любви в норме, это добровольные отношения любви. Трудно говорить о любви, когда человек себя не слышит, когда он не в любви, а в созависимости.
Весьма нередко созависимые отношения принимаются за любовные. Броский пример – супруга алкоголика, когда она, несмотря на побои, на невыносимость жизни, не может его бросить, потому что быть одна не может, и вроде как любит. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шой вопросец: любовь ли это? Скорее всего, созависимость. А в основе здорового послушания лежит добровольное отсечение своей воли. Но чтобы отдавать волю, нужно, чтобы было, что отдавать. И это принципиальный момент.
Когда мы говорим про феномен нездорового послушания, инфантильность, перекладывание ответственности и прочее, можно говорить о том, что у человека еще нет своей воли. Если я не понимаю, чего же я желаю, если я не очень могу созодать то, что я желаю, то я уже не свободен. И что я начал двигаться отдавать?
Для начала нужно эту волю иметь. Другими словами нужно быть чрезвычайно внутренне свободным, чтобы позже прийти в послушание. В котором-то смысле нужно быть чрезвычайно зрелым, чрезвычайно взрослым, повторюсь, внутренне свободным: у меня моя воля, и я понимаю, что я могу созодать и то и другое. . Могу приобрести юбку и красную, и зеленую, и короткую, и длинную, без смущения, без невроза, без страха нарушить что-то, внутренне свободно. А следующий шаг: но, по своим ценностным убеждениям, по любви и доверию к своему духовнику, я иду и спрашиваю, какую юбку мне приобрести.
А если я внутренне не позволяю для себя надеть короткую юбку, по каким-то своим причинам, потому что стесняюсь своих ног либо по другим причинам, то, надевая длинную юбку, я не отсекаю свою волю, ведь по-другому я не могу, у меня нет внутренней свободы сделать по-другому. Снова подчеркну – чтобы что-то отдавать, нужно это иметь. Нужна эта свободная воля. Когда мы говорим о послушании, речь все-же идет о свободе, а не о зависимости, не о принуждении. Весьма показательна история, когда авва Дорофей учит авву Досифея воздержанию:
На этом примере видно, как духовник чрезвычайно бережно относится к своему чаду, хлопотливо, с уважением. Он не говорит ему сразу: «Нагодай!» Он чрезвычайно постепенно, аккуратно действует. Это отношения любви, свободы и добровольного отсечения своей воли.
А в тех традициях церковных, где проповедуется послушание как высшая ценность, присутствует феномен инфантильности. Одна моя клиентка мучилась проблемой про100го бытового выбора, не знала, двигаться ли ей в такой-то город. С данной для нас проблемой она обошла нескольких священников, которые ей не давали жестких советов – и слава Богу! – они излагали ей свои житейские соображения. Она их выслушала, а позже пришла и ко мне все с той же проблемой. Вот это и есть неслышание себя. Эта женщина не способна к послушанию, потому что у нее нет своей воли, не онтологически, конечно, а психологически.
Такие люди приходят в Церковь. Мы такие люди. И когда мы, такие созависимые, не слышащие себя приходим, чрезвычайно удобно прийти к директивному духовнику, который за меня решает все, и даться в «послушание».
– Вы говорили выше, что слушаться Евангелия трудно. При каких условиях это может быть?
Послушание от слова «слышать». Слушаться мы можем, когда слышим. Нередко слова Евангелия остаются внешними, не проникают в сердце. Что тогда созодать?
Мне нравятся слова митрополита Антония Сурожского о том, что когда ты читаешь Евангелие, то, быть может, из всего Евангелия для тебя одна либо две фразы отзываются, и ты чувствуешь, что это истинно так, я так могу, я так желаю созодать, мне это созвучно, мне это откликается. Вот подчеркни эти две фразы и 100райся жить по ним. Тогда и, если в некий момент ты по ним не живешь, то кайся именно в этом грехе, в том, что сиим двум фразам ты не соответствуешь, не всему Евангелию, а только сиим местам. Это ведь тоже какая-то гордость мыслить, что я сейчас пойду и исполню . Да мы за всю жизнь всего не исполним!
– Да, митрополит Антоний, говоря о том, что для исполнения повелений Божиих необходимо обучиться мыслить так, как мыслит Господь, приводит о этом слова Марка Подвижника: если Господь для тебя дает заповедь, а ты не можешь сердцем ответить «Аминь», то ты ее не исполнил, даже если по сути совершил. Это звучит кое-чем противоположным послушанию в том ключе, в котором мы привыкли понимама это.
Это знаете о чем? Это про: «Милости желаю, а не жертвы». Это слова, до сего времени еще оставшиеся для меня загадкой, но мне кажется, что это о милости. Это о добровольности послушания, а не вымучивании его из себя. Не так: ну, раз уж так нужно, то пойду и сделаю, отсеку свою волю, а о милости, о том, что мило, что мне аутентично, органично.
Искажение вида Бога
– Марина, вторую возможную причину кризиса веры Вы обозначили как проблему искажения образа Бога. Мы еще не поговорили о этом.
– Проблема искажения образа Бога лежит в корне чрезвычайно многих проблем, и психологических и духовных.
1) Первое и весьма распространенное: (тут и дальше названия условные, можда и как-то иначе именовать образы, о которых мы будем говорить). Человек с таковым образом Бога думает: , «нет смысла к Нему обращаться, нет смысла молиться, потому что я грешный». Одна клиентка мне говорила: «Я даже не молюсь Богу. Про100 нет смысла. Ему точно до меня нет дела». К моему счастью, мы нащупали, что она может молиться, или Богородице, или кому-то из святых. Я говорю: «Вы убеждены, что действительно до вас Богу нет дела?» Она говорит: «Да, естественно».
2) Другое искажение: Весьма нередко бывает, что человек не лицезреет Бога-Любовь, а лицезреет расправающую, наказующую инстанцию, которая требует, чтобы ты был хорошим и соблюотдал все. Обычно звучит следующий текст: «Он все лицезреет и отслеживает». Это чрезвычайно распространенное искажение. Люди с таковым искажением одержимы идеей «искупления вины». Они свято веруют в то, что, если они не исполнят «волю Божию» о для себя, то Бог покарает их.
В качестве примера приведу трагическую историю одного клиента. До брака он был послушником в монастыре, ему пророчили священническое будущее, а позже он все-же избрал семью. Было венчание, переезд в другой город, где уже было сложно стать священником, позже родились детки. И вот, он тяжело заболевает раком и умирает. Один из центральных вопросов переживаний этого человека при жизни (и его супруги) был классический: «За что?» Кандидатом на ответ для их обоих было: «Потому что он не стал монахом и священником».
Как движется идея верующего человека? Он думает: «За то, что я не исполнил волю Божию, – я же не понимаю, вдруг воля Божия была в том, чтобы я стал священником? – за это Он мне посылает погибель». Когда я это слушала, я чуток не плакала и говорила: «Вы серьезно так думаете о Боге? Вы действительно считаете, что Он действует такими методами? Да, правда, что ли?..»
Получается, что Бог – это про100 Цербер: «Ты не сделал по-Моему – не жить для тебя!» Да, грех есть погибель, но здесь важно понимама, что есть грех. Грех – это когда я отворачиваюсь от Бога, не в смысле “нарушения правил” (съел курицу в пост – буду наказан Богом), а в том смысле, что есть нечто для меня чрезвычайно важное, что встает для меня на первое пространство, что встает между мной и Богом. Грех разлучает с Богом. Это и есть духовная погибель. Речь не идет о физическом истреблении грешника.
К сожалению, у нас в культуре такие легенды о Боге чрезвычайно нередкое явление.
3) Очередное искажение: «Бог» – это фигура власти. Конечно, Бог все может. Он Всемогущий, Вседержитель. Вроде бы, это и означает “фигура власти”. Но здесь снова вспоминается Вербное Воскресенье, “Осанна!”, а позже Распятие. Почему все это произошло? Потому что Христос не оказался Тем властителем, которого ждали люди.
Так случается и сейчас, не только во времена жизни Спасителя. Нередко человек воспринимает Бога как фигуру власти, он вступает с Ним в такие отношения: «Реши за меня мою проблему и вообще исправь мир! Мир несправедлив, куда Ты смотришь?» Таковой образ Бога рождает все эти вечные упреки: «Где ваш Бог? Почему Он до сего времени ничего не исправил? Куда Он смотрит?» В основе такого искажения нередко лежит инфантилизм: «Я, бедный-несчастный, страдаю в этом злом мире, где все плохие и всё плохо. Исправь же эту несправедливость!»
4) – чрезвычайно нередкий пример отношений с Богом. . Обида на Бога: «Я‑то свечки ставлю, 40 акафистов прочитал, а до сего времени ничего не меняется. Бог не дает мне того, что я прошу».
– Сейчас что ни кинофильм, то коронная фраза о молитве, о обращении к Богу с просьбой: «Я пробовал (молиться) – подыхаллый номер». Скажите, а почему происходит искажение образа Бога?
– Все вышеперечисленные искажения, как правило, родом из детства, из детско-родительских отношений. Когда человек думает, что Богу нет до него дела, не нужно быть ясновидящей, чтобы осознать, что именно такие отношения были у ребенка в детстве с родителями, скорее всего, с матерью. Он привык, что на него не обращают внимания, и таковой 100ла «норма» его отношений, как модель, паттерн.
То же – с образом Бога как властной авторитетной фигурой. И то, что авторитету нет до меня дела, это нормально. Трудно освободиться от той модели семьи, в которой ребенок вырос, это входит чрезвычайно глубоко. Тут мы сталкиваемся с таковым явлением, которое в психологии называется феноменами проекции либо переноса, когда человек проецирует имеющийся у него образ (почаще всего, образ родителя) на Бога. Родитель был какой? Холодный, отвергающий, ему не было до меня дела. Бог какой? Таковой же, Ему тоже нет до меня дела. Либо если, например, человек нередко говорит: “Бог меня накажет”, – значит, скорее всего, наказание было основным воспитательным средством в семье.
– Откуда искажения проистекают, сейчас понятно. Но что дальше с ними созодать? Вот человек осознал, что воспринимает Бога искаженно, и?
– Если человек понимает, что проецирует на Бога , как мать относилась к нему в детстве, и воспринимает это критически (в психологии это называется рефлексией) – это одно дело. Совершенно другое дело, когда есть полнота убежденности в истинности своих представлений (феномен подмены). Именно тогда возникает серьезная проблема. Скажем, я абсосвирепно убежден и точно понимаю, что Бог все может. А почему Он этого не делает? Либо: я, конечно, точно понимаю, что за вину мою меня нужно наказать. Поэтому , что я сейчас болею, — это наказание за то, что я сделал вчера и позавчера.
Тотальная убежденность в том, что это истина, что так есть по сути, рождает серьезную проблему подмен. Если есть таковая убежденность, то смею предположить, что (аккуратно выражаюсь) Богу нужно приложить чрезвычайно много усилий, чтобы проломиться через этот образ, через эти очки и достучаться, и встретиться, и сказать: “Посмотри на Меня! Я не таковой. Я не то, что ты обо Мне думаешь! Я совершенно по-другому к для тебя отношусь. Ты для меня не то, как ты сам себя чувствуещь”.
Человек с такими искажениями чрезвычайно мучается – ведь трудно быть счастливым, когда знаешь, что Бог — это Тот, Кто меня преследует и наказывает. При “продуктно-денежных” отношениях тоже особенно не расслабишься, ведь нужно все время мыслить: сколько я должен “отстегнуть”. “Вот, я 100 рублей запамятовал положить в церковную сокровищницу, поэтому у меня на работе в этом месяце все так скверно. Пойду положу – и будет мне счастье!” Но где здесь я и где здесь Бог?
Проблема искажений образа Бога связана с дефицитом либо отсутствием опыта безусловной любви в детстве. Бог есть Любовь, а мы не можем помыслить, что такое беспредельная Любовь, у нас этого нет в опыте, мы судим по для себя, условно: вот этот хорошо себя ведет, его возьмем в рай, а этот плохо себя ведет, его в ад отправим. Это не логика предельной абсосвирепной любви, это логика, в которой мы с вами выросли с детского сада: плохо себя ведешь, начал двигаться вон, съел кашу – на конфету. Это любовь условная, а безусловную мы нередко не можем вместить, не можем помыслить, прочуять.
По сути, обожать безусловно трудно. Ребенок делает иногда какие-то гадости, за что все-таки его обожать? Но это чрезвычайно важный опыт, опыт безусловного принятия, независимо от условий, независимо от того, что ты делаешь либо не делаешь, все равно ценен, важен, любим, дорог.
Речь не идет о любви сахарно-поглаживающей, которая все благодушно принимает, даже когда для вас на шейку садятся. Нет! Весьма важно разделять человека и поступки. Я тебя люблю даже тогда, когда ты садишься мне на шейку, но я не желаю, чтобы ты садился ко мне на шейку, потому что мне боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)да и тяжело. Я тебя люблю таковым, какой ты есть, про100 потому, что ты есть, про100 потому, что ты пришел в этот мир, про100 потому что ты родился, но когда ты идешь и дубасишь своего брата, у меня сердце кровью обливается, и я считаю, что это плохо.
Так мы разводим человека и поступки. Это чрезвычайно важно. Тогда ребенок чувствует, что он любим таковым, какой он есть, но если он делает плохие вещи — это плохо и созодать их не необходимо.
– Получается, что все упирается в детство?
– Точнее в любовь, опыт которой мы впервые получаем (либо не получаем либо недополучаем) в детстве. Тема любви, невозможности встречи с любовью, является одной из центральных. Всевозможные подмены, искажения, убежденность в искренности каких-либо наших “кривых” представлений мешают нам встретиться с любовью. И быть может, главное, что нам мешает встретиться с любовью, — это тоже отсутствие у нас этого опыта в нашем детстве, в нашей жизни.
Одно дело — это говорить на словах, что Бог каждого человека любит. Все это знают и каждый подпишется сейчас под данной для нас фразой, но понимаю ли я опытно, понимаю ли я это кожей, понимаю ли сердцем, своим нутром, существом? Может, не каждый денек, но был ли у меня хоть раз в жизни таковой момент, когда я по-настоящему прочувствовал, что, как ни парадоксально, — не кого-либо, не святого отца, не соседа, не благочестивого прихожанина, а меня, такого, какой я есть, со всеми моими самыми разными гадостями и плохостями Бог любит?
Не кто-то там, не мать родная, а Бог, Который так величественен, так прекрасен, Который сотворил это все, Который меня сотворил. Любит во всей полноте. Любит меня даже тогда, когда я делаю какие-то гадости. Даже когда я грешу и когда я делаю что-то хорошейке, когда я хожу в храм и когда не хожу, когда я пою пасхальные тропари, когда я стою около Его Кре100 либо когда не стою, — все равно, удивительным образом Он меня продолжает обожать. Это чрезвычайно важный опыт, без которого, как мне кажется, нельзя жить полно, нельзя быть подлинно счастливым.
Духовный путь начинается с опытной встречи с данной для нас любовью Бога к для тебя конкретно. Только опосля этого, быть может, мы сможем продвинуться дальше. Если этот опыт у меня есть, если я сумелла почувствовать хотя бы на какую-то секунду, что я – обожаймейшейке чадо Бога, то тогда, быть может, у меня в ответ родится любовь к Богу. И она будет настоящей, не лицемерной, не слащавой, не умозрительной. Она будет подлинной, потому что если Он меня любит, мне чрезвычайно трудно на это не ответить, чрезвычайно трудно остаться безответным и невзаимным.
Может родиться некий ответ, например: «Господи, благодарю Тебя. Благодарю Тебя за то, что Ты меня любишь. Слава Для тебя, Господи, за этот удивительный дар!» И из данной для нас благодарности в нашем сердце, быть может, родится ответная любовь уже и к Богу и даже к ближнему, потому что, оказывается, Бог его тоже любит. Конечно, мне с сиим ближним тяжело кошмарно, но если Бог меня любит и его – тоже, то, наверное, мы как-то сможем ужиться вместе. Может, Он нам как-то поможет.
– Спасибо! Весьма много информации для размышления и для пошатнувшихся и для тех, кто сердцем пребывает в Церкви. Остается два вопроса: как быть близким того, для которого наступил трудный период переосмысления, кризиса? И что Вы обычно советуете своим клиентам, которые обращаются к Для вас с подобными неуввязками?
– Конечно, человека не может не тревожить идея о спасении близких, в пределе – о их участи в вечности, ведь тяжело и страшно созидать, как дорогой для тебя человек переживает кризис веры и, быть может, даже уходит из Церкви. Знаете, есть таковая шутка церковная: спасутся только некоторые православные, а точнее, прихожане нашего храма, а точнее, чада этого вот священника, и то не все, а только благочестивые.
Вообще, идея о том, кто спасется, кто нет, неправомерна по отношению к Богу. Тут есть несколько моментов. Спасение – это сфера личных отношений человека с Богом, даже если этот человек не знает, что Бог есть. Бог-то о нем все равно заботится, все равно любит его. Вот тот еретик – он таковой же обожаймый ребенок Бога, как и я. Но почему я спасусь, а он нет? Почему я за Бога решаю, кого Он желает привести к Для себя и как? Он же желает привести к Для себя каждого человека, даже из африканского племени Тумба Юмба, который вообще ничего не знает. Быть может, он ближе к Богу, чем мы, гробы беленые, полные зависти и прочей мерзости.
А на Бога мы проецируем много чего же. Мы беремся за Бога решать вечную судьбу человека, даже своим страхом. Понятно, что мы желаем спасения нашим ближним, но в нашем страхе за ближнего снова же чрезвычайно много , в отличие от хри100центричности. Мы внедряемся в эту интимнейшую тайну отношений Бога с человеком. Ты со своими отношениями с Богом разберись хоть немного, побудь в их, войди в свою меру! О другом человеке Бог позаботится и без тебя.
Когда умирал мой папа, я с мозга сходила от мысли, что он не крещеный, тогда и мне мой однокурсник, который стал позже священником, сказал: «Не забывай, что Бог его любит боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем ты». И это чрезвычайно важно. Мы думаем, что от нас много что зависит. Но Бог-то точно любит нашего ближнего боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем мы. И насколько же мы Ему не верим, насколько же мы Ему не доверяем, унижаем, уничижаем, мозгаляем Его, когда берем на себя решение участи близкого.
Ужас, что наши ближние не спасутся, быть может как источником наших переживаний, так и источником давления на наших ближих. «Как я могу оставить эту ситуацию, как я могу бездействовать? Нужно же срочно спасать ближнего!» Но кто спасает? Христос, а не я. Я что ли Спасатель?
– Другими словами такую ситуацию нужно отпустить?
– Отпускание вообще вещь чрезвычайно полезная, и это не означает равнодушие, как некоторым иногда кажется. Чтобы что-то получить, иногда нужно перестать это желать. Это удивительный диалектический закон, потому что, с одной 100роны, нужно уметь себя слушать, знать, чего же ты хочешь, а с другой 100роны, здесь есть пространство подлинному послушанию. Можно выделить тут три ступени: 1‑я – я не понимаю, чего же желаю, тогда и нет и речи о подлинном послушании, 2‑я – я понимаю, чего же я желаю, подайте мне это, и 3‑я – я понимаю, чего же я желаю, но я буду обходиться без этого, без этого быть счастливым. Тогда и желаемое, на котором мы не настаиваем, как правило, наконец, приходит.
– Когда мы доверяем Богу?
– Да, и это не обязательно в религиозном опыте, это частая практика психотерапевтическая. А в церковной традиции, да, можно говорить о доверии Богу.
– А что вы советуете своим клиентам, пребывающим в кризисе веры?
– Мне лично кажется чрезвычайно важным расслышать, живой ли у человека поиск Бога либо, быть может, и кризиса веры никакого нет, потому что веры не было – например, было только соблюдение традиции, потому что «так нужно» и прочее. И если есть хоть какие-то нотки поиска, желания Бога и прочее, если есть духовные потребности в данный момент, то иногда я могу предложить человеку про100 пойти на «прямой разговор с Богом».
Другими словами идет речь о предельно честной молитве, максимально искренней, с проговариванием всего, что у человека на сердце. Бывает, что можно предложить человеку прийти и сказать Богу прямо всё, как есть, например, даже так: «Господи, я бесконечно утомился, я на Тебя обижен, мне кажется, что Для тебя нет до меня дела, я желаю, чтобы Ты исправил мою ситуацию, а Ты этого не делаешь, поэтому я злюсь на Тебя… Я иногда не верю, что Ты существуешь, я не слышу Тебя, скажи же уже чего-нибудть», – и т.п.
Конечно, хорошо, когда есть благодарность, желание славословить и другие добрые чувства, но это не всегда так, а в кризисе, почаще всего, это не так. Я уверена, что искренность куда важнее выученных слов из молитвослова, когда они произносятся механически, формально.
Я понимаю примеры, когда таковой «сканотдал» с Богом имел мощные плоды – и прорыв человека к Богу и очевидные ответы от Него человеку, например, очевидное вмешательство в конкретную жизненную ситуацию. В кризисе нередко у человека есть надрыв, надлом, отчаяние и много других сильных переживаний. Если это так, то, мне кажется, шанс прорваться в искреннюю молитву чрезвычайно велик. Ужаснее когда уже все выгорело и есть равнодушие, теплохладность, безразличие. Но в безразличии люди обычно на терапию не приходят.
Еще для начала чрезвычайно важна честность с сами собой, осознание того, что со мной происходит, что я чувствую, чего же желаю и прочее. И опосля этого уже можно это нести Богу. А то, если я сам себя не слышу, не понимаю, что со мной и что мне нужно, то и не понятно, о чем и как молиться – все в тумане. Хотя и этот туман можно отдавать Богу, думаю.
«Отыскивайте и обрящете».