Всему свое время. Эту библейскую заповедь мы нарушаем на каждом шагу и попкадаем в ловушки: преждевременно тревожимся либо медлим в нерешительности, строим планы, которые вскоре опрокинет жизнь, либо оттягиваем дело, которое давно пора начать. Таковых ловушек психолог и философ, профессор Андре Кукла насчитал одиннадцать. Они все мешают нам жить, заставляя впустую тратить силы и время, лишая естественной способности радоваться жизни. Весело и непринужденно создатель учит обнаруживать ментальные ловушки и избегать их.
Глава 1. Природа ментальных ловушек
Ментальные ловушки — это накатанные и привычные пути, по которым мучительда и безрезультатно движется наша идея, сжигая невероятные объемы нашего времени, высасывая энергию и не создавая никаких ценностей ни для нас самих, ни для кого бы то ни было.
Словом ценность тут и дальше в книге мы называем все значимое и 100ящее для нас. Эта книга не трактат о морали. Она не призывает к труду вме100 отдыха либо социальной активности вме100 удовлетворения собственных желаний. Если нам доставляет удовольствие целый денек смотреть телевизор, то такое занятие не расценивается как пустая трата времени. Значит, смотреть телевизор для нас — ценность.
Однако никуда не деться от факта, что мы нередко изматываем себя напряженной погоней за кое-чем, что никоим образом не способствует воплощению наших собственных ценностей, какими бы они ни были. Эти бесполезные устремления и есть ментальные ловушки. Такие ловушки мешают нам наслаожидаться телепередачей точно так же, как не дают нам серьезно работать. Они не что другое, как абсосвирепная потеря времени.
Ментальные ловушки не связаны с содержанием наших мыслей и мыслях, они кроются в их форме. О каждом аспекте нашей повседневной жизни — работе по дому, отдыхе в выходные деньки, карьере, отношениях с другими — можно мыслить продуктивно либо непродуктивно. Мы попкадаем в одни и те же ловушки независимо от того, моем ли мы посуду либо размышляем о браке либо разводе. Различие заключается не в предмете наших мыслей, а в подходе к предмету. Если мы избавимся хотя бы от одной из этих ловушек, то обнаружим, что наши проблемы во всех областях нашей жизни одновременно 100ли наименее сложными. Мы выстраиваем непродуктивные структуры мышления во всевозможных временных масштабах. В одну и ту же ментальную ловушку можно попасть на минуту-другую, а можда и на всю жизнь. И такие мимолетные ловушки не наименее опасны, чем пожизненные. Минуты понапрасну растраченных сил и времени именно из-за их мимолетности особенно трудно распознать и скорректировать. Мы оставляем их позади еще до того, как осознаем, что все-таки по сути произошло. В результате мы попкадаем в такие ловушки с пугающей регулярностью и нередкотой. Я сомневаюсь, что средний взрослый горожанин XXI века бывает свободен от их наиболее чем несколько минут подряд. И к концу денька суммарный эффект этих коротких эпизодов может стать причиной совершенно непонятной для нас измотанности.
Основная мысль, которая 100ит за понятием ментальных ловушек, была выразительда и лаконично сформулирована еще несколько тысячелетий вспять:
(Еккл.3:1).
Если мы пренебрегаем сиим исполненным глубокой мудрости советом (начинаем не в тот момент, движемся не в том темпе, бросаем начатое слишком рано либо слишком поздно), то неизбежно терпим неудачу там, где могли бы достигнуть цели.
Повторяю: тут нет попытки предписывать для вас содержание вашей деятельности. Свое время есть для всего. И удовольствие от хорошей пищи, и упорное карабканье ввысь по лестнице успеха могут быть законной частью нашей жизни. Но если мы пытаемся занимамася проблемами своей карьеры за ужином, то только мешаем нормальному едеварению. К тому же навряд ли мы кое-чем поможем нашей карьере, передавая солонку и прихлебывая суп. А значит, ни одна из этих наших 2-ух ценностей не получает должного внимания. При тех же самых ценностях мы могли бы неизмеримо лучше расходовать наше время и усилия.
Наше хроническое неумение созодать нужное дело в нужное время и наилучшим образом 100новится ярко выраженной моделью. В этом и состоит сущность ментальной ловушки.
Но если ментальные ловушки настолько вредоносны для нас, почему же мы все время в их попкадаем? Почему бы про100 не избавиться от их? Тому есть три причины. Во-первых, мы нередко не осознаем, о чем мы думаем. Во-вторых, даже если б мы и сознавали содержание наших мыслей, мы зачастую не понимаем их вредоносного характера. В‑третьих, даже если мы признаем их вред, мы нередко не можем остановиться в силу привычки.
Если мысли, загнавшие нас в ловушку, остаются ниже порога сознания, то у нас нет ни единого шанса повлиять на их. Очевидно, что мы не можем прекратить созодать что-то, о чем не имеем ни малейшего понятия. Если мы не знаем, что мы одеты, нам не придет в нагову снять одежду даже тогда, когда нам весьма жарко. Точно таковым же образом, если мы не знаем, что погружены в контрпродуктивные мысли, у нас нет никакой возможности прекратить этот процесс.
Мысль, что мы можем не осознавать собственные мысли, может показаться парадоксальной, поскольку мы привыкли 100вить символ равенства между сознанием и мышлением как таковым. Но эти два процесса никоим образом не идентичны. Мы можем с поразительной полнотой осознавать вкус экзотического фрукта либо чувство оргазма без единой мысли. И мы можем быть погружены в бурный поток мыслях, не замечая при всем этом ни одной из их. Ментальный эксперимент, о котором речь пойдет ниже, убедит нас в справедливости этого важного замечания.
Когда мы не заняты каким-то определенным делом либо развлечением, наши мысли нередко перескакивают с одного предмета на другой, цепляясь за самые ничтожные ассоциации. Подтвердить это экспериментально можно, только поймав себя с поличным в процессе подобного блуждания. Для тех, кто засыпает с трудом, время, проведенное в постели без сна, особенно богато таковым материалом. Итак, как только мы ловим себя на таком блуждании, мы можем сделать ретроспективную реконструкцию опослядовательности наших мыслей, приведших нас туда, где мы оказались. Если мы думали о красотах Парижа, то, вероятно, вспомним, что к этому нас привела идея о знакомом, который только что оттуда вернулся. А идея о приятеле могла проистекать из внезапного воспоминания о том, что этот человек должен нам денекги, которое, в свою очередь, могло быть вызвано нашими размышлениями о собственных финансовых проблемах, спровоцированных идеей, что нам хотелось бы обзавестись новейшей машинкой.
В этом эксперименте ни в коем случае нельзя решать заранее, что прямо сейчас мы реконструируем ход наших мыслей за последние несколько минут. Необходимо выждать момент, когда мы застигнулнем себя врасплох. Когда это происходит именно так, то остается только удивляться изгибам и поворотам нашего потока мыслей и мыслях. Без активной реконструкции мы никогда и не заподозрили бы, что наша идея о Париже происходила из желания приобрести новейший автомобиль! Само наше удивление прекрасно бесстрирует сущность проблемы. Если б мы осознавали содержание наших мыслей, то навряд ли удивились бы. Наше мышление оказалось бессознательным. Судя по всему, процесс мышления зависит от нашего сознательного внимания не боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем процесс ходьбы зависит от сознательного контроля положения рук и ног.
Ментальные ловушки нередко остаются ниже порога сознания именно таковым образом. Мы попкадаем в их автоматически, не принимая никаких сознательных решений. И чтобы избавиться от их, прежде всего необходимо обучиться их распознавать. Данная книга дает материалы, необходимые для овладения таковым искусством. Это путеводитель натурали100 по некоему роду ментальной флоры, дающий отчетливые характеристики различных ее пред100вителей и приводящий калоритные иллюстративные примеры. Это справочник по выявлению ментальных ловушек.
Обучиться распознавать и идентифицировать ловушки — первый шаг. Но сами по для себя выявление и идентификация не положат им конец. Мы должны быть убеждены, что они бесполезны и даже вредны. А это не всегда очевидно. Наиболее того, ментальные ловушки нередко представляются нам необходимыми видами деятельности, без которых наша жизнь 100ла бы хаотичной и небезопасной. Некоторые ловушки даже воспеты в известных всем изречениях и пословицах. Мы не сможем с ними бороться до того времени, пока не будем твердо убеждены в том, что они вредны.
Хоть какой приличный путеводитель натурали100 содержит практическую информацию такого рода. Какой смысл обучиться распознавать бледную поганку, если при всем этом нам не сказали, что она ядовита? Поэтому и в нашем справочнике различные советы по идентификации ментальных ловушек дополнены анализом их вредоносного воздействия.
Научившись распознавать ловушки и убедившись, что избавление от их пойдет нам только на пользу, мы оказываемся перед лицом банальной дурной привычки. На этом этапе человек похож на курильщика, который всерьез принял предупреждение Минздрава, напечатанное на пачке сигарет. Однако, как знает каждый курильщик, настоящее сражение с этого момента только начинается. В войне с ментальными ловушками, как и в войне с курением, решения принимаются, нарушаются и принимаются вновь. Некоторым людям удается завязать с вредной привычкой, а некоторым нет. Многие, по крайней мере, захотят свести ее к минимуму. Последняя глава нашей книги содержит советы по стратегии в сражении с ментальными ловушками.
Натуралистам, чтобы найти предмет своих научных интересов, нужно идти в лес. Охотники за ментальными ловушками обнаружат свою жертву в гуще повседневной жизни. Именно в самых обыденных делах — совершая покупки, проверяя расходы, назначая встречи, отвечая на телефонные гулки, разумываясь по утрам, 6олтая с друзьями — мы боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше всего узнаем о ментальных ловушках. Когда ставки высоки, мы слишком зацикливаемся на конечном результате и навряд ли способны непредвзято наблюотдать себя со 100роны. Но в ситуациях, когда наши занятия наиболее либо наименее обыденны, мы располагаем достаточной ментальной свободой, чтобы присмотреться к своим действиям и отважиться попробовать новейшие подходы.
Когда мы начнем изучать себя подобным образом, то с удивлением заметим, что это занятие, помимо возможности лучше выяснить себя, дает и другие — неожиданные — плоды. Повседневная жизнь вдруг 100новится необычной и занимательной. Телефонный звонок посреди напряженных занятий воспринимается не как раздражающий фактор, как материал для изучения эффекта внешнего вмешательства. Опоздание на киносеанс даст нам шанс исследовать природу маленьких разочарований. Мытье посуды — арена, на которой мы можем наблюотдать игру самых разных психологических сил, на самом деле, тех же самых сил, которые соперничают внутри нас в решающие моменты нашей жизни. Если б не эти маленькие испытания и неудачи, мы так ничего и не узнали бы о для себя. И мы начинаем радоваться возникающим проблемам как неожиданному альянснику, а наши реакции на их 100новятся весьма занимательными для нас. Таковым образом, повседневная жизнь превращается в бесконечное приключение. В конце концов, что такое приключение, если не вызов всем дилеммам?
Настало время начать исследование нашего внутреннего ландшафта. Не нужно слишком торопиться и пытаться сразу все изменить. С серьезными мерами 100ит погодить до того времени, пока мы не нащупаем твердую почву на данной незнакомой нам территории. А пока будем наслаожидаться обнаруженным и увиденным. Ведь красоту можно увидеть даже в бледной поганке.
Глава 2. Упорство
Первая ловушка — упорство — это продолжение работы над тем, что уже потеряло свою ценность. Когда-то дело действительно что-то значило для нас — иначе мы вообще не занялись бы им. Но его значимость и смысл испарились до того, как мы дошли до конца. А мы продолжаем и продолжаем — или потому, что не заметили данной перемены, или про100 по инерции.
Мы с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шим энтузиазмом садимся за партию в Монополию — с кем этого не случалось? — и начинаем испытывать скуку задолго до ее конца. Но вме100 того чтобы бросить, мы продолжаем: без всякого удовольствия, про100 чтобы как-нибудь дойти до конца. Прекрасный пример пустой траты времени.
Кто-то просит нас напомнить имя актера в эпизодической роли из средненького фильма сороковых годов. Имя вертится у нас на языке, но вспомнить его нам так и не удается. Тем временем человек, задавший вопросец, уже пропал. Однако проблема не пропалла вместе с ним. Она мучает нас весь оставшийся денек. Поначалу нашей целью было ответить на чей-то вопросец. Но сейчас эта цель отсутствует. Даже погибель этого другого человека не освободит нас от бремени, которое мы на себя взгромоздили.
Мы начинаем смотреть телепередачу и вскоре убеждаемся, что это жуткая тягомотина. Однако мы продолжаем смотреть по принципу умру, но добью до конца, при всем этом не прекращая сетовать на то, как глупо и бездарно все происходящее на телеэкране.
Не особо раздумывая, мы принимаемся петь 100 бутылок пива (традиционная песенка в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) и Канаде).
Дойдя до восемьдесят пятой бутылки, мы чувствуем, что нас уже тошнит от данной дурацкой затеи. Но мы не сдаемся. Вме100 этого мы поем все быстрее и быстрее, чтобы как можно скорее кончить.
В политической дискуссии мы продумали эффективное, но весьма длинное опровержение взглядов нашего оппонента. В середине нашего монолога оппонент заявляет, что нам удалось его убедить. Лишние слова сейчас очевидно ни к чему. Однако мы упорно продолжаем излагать свои аргументы, доводя их до никому уже не нужного заключения.
Бессмысленность такого рода занятий до нас не доходит.
Все эти действия 100новятся ментальными ловушками потому, что они продолжаются без всякой связи с нашими нуждами либо интересами. Как правило, нам не доставляет никакого удовольствия доводить их до победного конца. Напротив, затянувшаяся партия в Монополию, попытка припомнить какую-то бессмысленную информацию либо бездарная телепередача воспринимаются нами как раздражители. Нам не терпится поскорее покончить с ними, и мы испытываем настоящее облегчение, когда они наконец заканчиваются. Если б существовала таблетка, проглотив которую мы сумелли бы запамятовать проклятый вопросец о второстепенном актере, мы с радостью проглотили бы ее. Неплохая наговоломка для людей, с позиций гедонизма утверждающих, что мы всегда ведем себя так, чтобы получать максимальное наслаждение.
Конечно, мы можем упорствовать, стремясь при всем этом не к удовольствию, а защищая какие-то другие ценности. Например, доводим до конца нужноевшую игру в Монополию, чтобы не расстроить ребенка. Либо смотрим до конца унылую телепередачу потому, что нам пред100ит писать на нее рецензию. Мы можем допеть дурацкую песню до последней бутылки пива в качестве упражнения в терпении. Упорство без радости не всегда равнозначно ловушке упорства. Но боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинство зрителей скучных телепередач совсем не критики, а боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинство поющих 100 бутылок пива не заняты закалкой духа. Они не достигают ничего — и не получают никакого наслаждения.
Невероятно, но факт: наша культура расценивает упорство как добродетель. Мы хвалимся, что, взяв однажды установленный курс, во что бы то ни 100ло идем до конца. Мы учим наших деток, что бросать начатое на полдороге — это присимвол слабости и даже аморальности. Конечно же, наши дела в целом в огромной степени выигрывают от способности проявлять упорство вопреки обстоятельствам. Однако утверожидать, что эту способность следует применять всегда и во всех ситуациях — очевидный перебор. Полезно различать упорство и настойчивость. Мы можем настойчиво добиваться цели, невзирая на помехи на нашем пути. Но мы упорствуем, если продолжаем тащиться в направлении, где, как мы и сами знаем, нас ожидает только тупик.
Моральное обязательство заканчивать все однажды начатое посиживает в нас глубоко. Нам трудно отбросить на полдороге даже очевидно бессодержательное занятие. Сам факт, что мы что-то начали, уже словно привязывает нас к исходу дела независимо от того, сохраняются ли причины нашей активности. Мы ведем себя так, словно мы связаны каким-то обещанием — обещанием, данным не кому-то другому, а самим для себя.
Мы начинаем смотреть телепередачу с одной-единственной целью — разманиться. Но практически сразу же в игру вступает и другой мотив: внутренняя потребность закончить начатое. Пока передача действительно развлекает нас, эта потребность практически не ощущается. Она подталкивает нас в направлении, в котором мы и так движемся. Но как только мы теряем интерес к передаче, этот эффект 100новится очевидным. Если б развлечение было нашим единственным мотивом, мы бы уже выключили телевизор. Но второй мотив — закончить начатое дело только потому, что оно было начато, — заставляет нас упорствовать.
Первый закон Ньютона гласит, что движущееся тело будет продолнажимать двигаться в заданном направлении до того времени, пока его инерция не будет преодолена другими силами. Похоже, мы подчиняемся и закону ментальной инерции. Начав что-то созодать, мы продолжаем двигаться в том же психологическом направлении, пока не дойдем до конца. Как и в случае физической инерции, этот импульс быть может преодолен при воздействии других факторов. Не каждая партия Монополии доигрывается до конца. Землетрясение, наводнение либо переполненный мочевой пузырь могут заставить остановиться и самых упорных. Даже обычная скука может оказаться достаточно сильной для того, чтобы мы бросили бессмысленное занятие. Но скука должна быть чуточку боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем обычно, экстремальная ситуация чуточку наиболее тревожной, а мочевой пузырь чуточку наиболее полным. Инерция систематически склоняет чаши весов в 100рону продолжения процесса независимо от того, имеет это смысл либо нет. И в результате решение бросить мы принимаем чуток позднее, чем следовало бы.
Чтобы начать некое даже весьма значительное дело, иногда достаточно мгновения решимости. Однако, стартовав, мы уже не можем про100 отменить начатое таковым же моментальным усилием воли. Мы потеряли кнопку Выкл. на нашем пульте.
Иногда мы пытаемся оправотдать свое упорство, говоря, что не желаем потерять уже вложенные время и энергию. Если мы сейчас бросим игру, то наши предшествующие усилия выиграть партию окажутся напрасными. Таковая аргументация помогает осознать, почему мы продолжаем упорствовать в том, чтобы дойти до конца, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем дальше мы продвинулись вперед. Если в скучной игре мы сделали всего несколько ходов, вложенные нами усилия настолько невелики, что мы без особых сожалений можем списать их со счетов. Но опосля нескольких часов унылой и тоскливой партии нам уже кажется постыдным не потерпеть еще немного и не довести ее до конца. Ведь усилия окажутся выброшенными на ветер!
Разумеется, это ложный аргумент. Безрадостно проведенные часы уже выброшены на ветер. Их не вос100новить тем, что игра все-же будет доведена до конца. Пора прекратить поток утрат и поставить на этом деле крест. Парадоксально, но именно инстинкт сохранения энергии ведет нас к еще боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шим ее потерям.
Бредное нежелание отказаться от бессмысленных действий и вещей может даже заставить нас занимамася кое-чем, что с самого начала не имеет смысла. Мы покупаем совершенно ненужные нам вещи только потому, что не можем упустить дешевую распродажу. Мы едим, не испытывая ни малейшего нагода, только для того, чтобы не выбрасывать пищу. Мы собираем всякое барахло с чьих-то чердаков. Таковая ловушка — ближайший родственник упорства. Это не та ситуация, когда посреди пути наше занятие вдруг потеряло прежний смысл. В данном случае то, что мы делаем, не имело никакой ценности с самого начала. В интересах ясности формулировок будем считать такую ситуацию частным случаем той же самой ловушки. В случае подобного мгновенного упорства рекомендуется бросить свое занятие сразу же, как только мы его начали.
Скучные игры, бездарные телепередачи и распродажи вещей, которые нам не нужны, имеют одно счастливое собственныйство: рано либо поздно они кончаются. Однако не все занятия могут закончиться сами. Работа, брак либо привычка могут длиться без конца. Когда какая-то ситуация неопределенной длительности теряет свою ценность, мы рискуем оказаться в положении вечно упорствующих. И течение времени {само по себе} не вызволит нас из данной ловушки. Мы играем в партию Монополии, которая не кончается никогда.
Мы можем вечно упорствовать, поддерживая отношения, которые бесповоротно испорчены; цепляясь за работу, которая не дает удовлетворения в настоящем и не позволяет питать надежды на будущее; предаваясь 100рым увлечениям, которые уже не дают никакого удовольствия; занимаясь будничными делами, которые только перегружают и ограничивают нашу жизнь. Мы движемся таковым безнадежным курсом иногда про100 потому, что нам не приходит в нагову пересмотреть наши цели. В конце концов, мы так долго жили со всем сиим — с сиим человеком, на данной работе, в этом доме и этом районе, одеваясь в этом привычном для нас стиле, совершая эти диетические и гигиенические ритуалы в этом однажды заведенном порядке У нас не мелькает даже мысли, что все могло бы быть иначе. Наше тусклое и осточертевшейке бытие воспринимается нами как некоторое обязательное условие, навязанное нам судьбой, — как форма нашей наговы. Нравится нам она либо нет — но уж какая есть. Если б мы остановились и спросили себя, желаем ли мы и дальше двигаться этим же курсом, ответ мог бы оказаться предельно ясным. Да ведь неважно какая неуверенность в завтрашнем деньке была бы лучше, чем созодать вот это восемь часов в денек, 5 дней в неделю, 5десят недель в году — до самой смерти! Но мы далеко не всегда задаем для себя этот вопросец. Мы ноем и жалуемся, но принимаем существующее положение вещей как данность. Потому-то мы и упорствуем, совершая одни и те же действия, направленные на поддержание 100тус-кво. А поскольку возможность бросить не возникает в нашем сознании сама по для себя, единственной альтернативой остается как-нибудь завершить всю эту тягомотину, как осточертевшую партию Монополии. Как досадно бы это не звучало, эта осточертевшая партия и есть наша жизнь.
Нежелание покончить с неприятной ситуацией может проистекать и из убеждения, что альтернативы еще ужаснее. Быть может, мы умрем с нагоду, если бросим работу. В нашей оценке ситуации мы можем быть правы либо неправы. Но в любом случае эта причина оставаться на прежнем курсе не относится к ментальным ловушкам. Это про100 наилучший выбор, который мы делаем, исходя из нашего понимания ситуации. Но следует быть осторожными: таковой аргумент легко использовать для оправдания обычной инерции. Иногда мы про100 не можем измениться, хотя все говорит — да нет, войет! — о том, что нам 100ило бы это сделать. Мы чувствуем, что вынуждены двигаться прежним курсом точно так же, как чувствуем себя обязанными закончить партию Монополии. До того времени пока мы осознаем эту дилемму, существует надежда, что нам удастся вырваться из этого тупика. Но если мы рационально объяснили нашу ситуацию как меньшейке из 2-ух зол, на нас можно 100вить крест.
Особенно легко скатиться к вечному варианту негативного упорства. Тут наше упорство отстаивает право не созодать чего же — то, что могло быть 100ящим и полезным. Мы не раскрываемся в близких отношениях, потому что когда-то они оказались для нас катастрофой. Мы никогда не едим оливки, потому что двадцать годов назад попробовали одну, чтобы здесь же ее выплюнуть. Мы держимся подальше от математических задач, потому что у нас было плохо с математикой в школе.
Не созодать чего-то — это программа, не имеющая конца. Мы никогда не пере100нем воротить нос от оливок. Такие привычки избегать чего-то имеют тенденцию сохраняться вечно. Наиболее того, именно такие привычки и сохраняются. Достаточно легко увидеть, когда нам следует бросить созодать что-то — например, есть одну и ту же безвкусную овсянку каждое утро. Для этого достаточно прислушаться к собственным ощущениям. Но как мы узнаем, что настало время прекратить не созодать что-то — например, перестать шарахаться от оливок? Может быть, сейчас они нам понравились бы — если б только мы их попробовали? Однако до того времени, пока мы упорствуем в своем негативизме, ничто в нашем опыте не подскажет нам, что 100ит это создать.
Негативное упорство — это ментальная структура, лежащая в основе множества фобий. Испытав однажды неприятные чувства в боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шой толпе, в поездке по горной дороге, во время выступления перед публикой, мы всегда 100раемся избегать подобных стрессов. Но наш первый печальный опыт мог быть результатом уникального стечения обстоятельств. Другие толпы, другие дороги, другие audiтории — и даже те же самые, но в другой денек — могли бы никак на нас не повлиять. Но, поскольку сейчас мы избегаем всех подобных ситуаций, у нас нет возможности выяснить, так оно либо нет. И конечно, проблема усложняется к тому же тем, что наше ожидание приступа паники работает как самореализующееся пророчество. Но это уже другая ловушка.
Если мы воздерживаемся от чего-то, то как выяснить, что ценность этого чего-то для нас изменилась? Единственный ответ — не зачеркивать что-то на всю оставшуюся жизнь. Время от времени полезно бросить взор на то, что мы исключили из своей жизни из-за того, что это было невкусно, болезненно либо сложно. Наши вкусы, отвага, способности, удача, ну и сам мир могут поменяться без нашего ведома. Раз в год попробовать надкусить оливку либо выползти из раковины в отношениях с другим человеком — в результате это может отдать неожиданные и радостные плоды.
Глава 3. Амплификация
Амплификация (расширение, усиление, обогащение) — это ловушка, в которой мы оказываемся, когда вкладываем в достижение цели боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше усилий, чем нужно, так, словно пытаемся уничтожить муху кувалдой. О противоположной ошибке — прилагать недо100точно усилий — говорят куда как почаще. Но слишком много — тоже ошибка. Для решения каждой из задач, которые перед нами 100вит жизнь, требуется определенное есличество работы. Если мы делаем слишком не достаточно, то не достигаем цели. Если же делаем слишком много — растрачиваем наши ресурсы попусту.
Сравнение с упорством поможет нам лучше осознать сущность обеих ловушек. Когда мы амплифицируем, цель, ради которой мы работаем, остается ценной, но наша работа не продвигает нас к ней. Когда мы упорствуем, наша работа быть может сколь угодно эффективной для продвижения к цели, однако у нас нет никаких причин вообще стремиться к ней. Мы упорствуем, когда продолжаем игру, уже ставшую для нас мучительно скучной. Мы амплифицируем, когда надолго задумываемся над ходом в игре, которая для нас по-прежнему принципиальна.
Примеры амплификации: репетировать речь настолькоко раз, что наши собственные слова начинают казаться нам скучными и без жизненными; потратить сотню долларов на то, чтобы спланировать свои ежегодные расходы с точностью, позволяющей сэкономить 10 долларов; набить чемоданы вещами, потому что в нашей поездке мы желаем быть готовыми к хоть каким невероятным сюрпризам — а вдруг нас пригласят на фрачный званый ужин посреди джунглей Новейшей Гвинеи? И кстати, зарабатывать средств боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем мы в состоянии потратить, — тоже амплификация, которая без жалостно погубила не одну жизнь.
Четкий присимвол амплификации — это средства, превосходящие те, что необходимы для достижения цели. Следовательно, амплифицируем мы либо нет, зависит от того, чего же мы пытаемся достигнуть. Зарабатывание боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ших средств, чем мы в состоянии потратить, 100новится ловушкой, если наша цель — всего только приорести то, что мы желаем. Однако сколачивание капитала быть может в полной гармонии с нашими ценностями, если мы делаем это ради удовольствия либо ведем счет в игре, имя которой денекги. Если супругчина растягивает сексуальную прелюдию вме100 того, чтобы как можно быстрее достигнуть эякуляции, это, конечно, к амплификации не относится, разве что его единственная цель — размножение. И даже уничтожить муху кувалдой быть может полностью нормаль но, если у нас возникло желание поразмяться. В то же время, навряд ли мы 100нем набивать десяток чемоданов вещами только ради разминки либо в соревновании по упаковыванию чемоданов. Впрочем, и это не такое уж неслыханное дело.
Есть задачи и проблемы, создающие бесконечные возможности для амплификации. Сколько бы мы ни сделали для достижения цели, всегда можно сделать чуточку боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше. Если мы желаем стать богатыми, то всегда можно попкитаться заработать еще. Не вредно прорепетировать речь еще разок. А если мы посмотрим внимательнее, то, возможно, найдем слово, которое даст нам ещe боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше очков в кроссворде. И когда мы принимаем решения, всегда находятся дополнительные факторы, которые можно принять во внимание. Сравнивая академическую репутацию, спортивные успехи и архитектурные достоинства разных университетов, мы можем попробовать угаотдать, в котором из их мы, скорее всего, сможем найти для себя подружку по сердцу. А обсудив наши варианты с десятком человек, всегда можно спросить совета у одиннадцатого.
Но существует закон уменьшения отдачи. Наш второй миллион долларов может не внести таковых изменений в нашу жизнь, чтобы 100ило надрываться, зарабатывая его. И перебор университетских вариантов должен рано либо поздно достигнуть уровня таковых мизерных различий либо, наоборот, таковой тотальной неуверенности, что навряд ли 100ит прилагать усилия к дальнейшему анализу. За данной чертой уже начинается амплификация.
Мы иногда убеждаем себя, что переходим эту черту, поскольку никогда нельзя быть уверенными: а вдруг еще одна порция усилий окажется небесполезной? Кто знает, быть может, подумав еще минутку над кроссвордом, мы вспомним слово из 7 букв? Либо одиннадцатый информатор сможет отдать нам гораздо лучший совет, чем предыдущие 10? Но если таковая логика кажется здравой опосля десяти консультаций, она настолько же обоснованна и опосля одиннадцатой. Очередное усилие действительно может оказаться решающим, но точно так же — и очередное, и еще, и еще. Следуя таковой логике, нужно посиживать над кроссвордом до бесконечности, а по поводу выбора консультироваться с каждым человеком на планетке.
Порочность такого подхода заключается в том, что это анализ издержек и прибылей, который совершенно не принимает во внимание затраты. Бесспорно, всегда есть шанс, что боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шейке есличество работы даст боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шую выгоду. Но очевидда и то, что боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шейке есличество работы будет 100ить нам времени и усилий, которые мы могли бы потратить на что-то другое. Вопросец не в том, можно ли добиться боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей выгоды, если работать боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, а в том, нельзя ли добиться боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей выгоды, приложивой ту же энергию к чему-то еще. Это и есть критерий момента, когда надлежит 100вить точку.
Применять этот критерий иногда легко, иногда не так про100. На одном полюсе располагаются ситуации, в которых затраты на дополнительную работу превосходят потенциальные выгоды. Предположим, что в нашей поездке по колдуназинам нам нужно сделать девять остановок. Если мы не спланируем нашу поездку заранее, то неизбежно будем повторно проезнажимать какие-то участки нашего маршрута. Но если мы попкитаемся разработать наилучший маршрут, чтобы сэкономить время, нам нужно будет перебрать все 362 880 возможных комбинаций. Такие расчеты наверняка потребуют гораздо боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше времени, чем то, которое мы 100раемся сэкономить. Это самый очевидный тип амплификации. Тут даже не приходится выяснять, нельзя ли как-то лучше использовать наше время. Гораздо полезнее вообще не тратить его на подобную деятельность. Вся эта затея — потеря времени в чистом виде.
Однако нельзя сказать точно, когда наши размышления о преимуществах и недостатках разных университетов превращаются в амплификацию. Но мы должны по меньшей мере понимама, что время оставить это занятие наступает тогда, когда 100новится ясно, что можно заняться кое-чем наиболее достойным. Даже если при всем этом мы, возможно, сделаем ошибку. Действительно, нас может отделять от успеха буквально одно, последнее усилие. Освобождение от ментальных ловушек не панацея от всех мыслимых бед. Но шанс сделать ошибку гораздо выше тогда, когда мы продолжаем посиживать в ловушке.
Работу можно амплифицировать буквально до бесконечности в любом из 2-ух направлений: по пылайзонтали либо по вертикали. При пылайзонтальной амплификации мы 100вим впереди себя все боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше и боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше подзадач, которые нужно решить для достижения нашей цели — расспросить еще боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шейке число людей, прорепетировать нашу речь к тому же снова, потратить еще одну минуту на поиски слова в кроссворде. Каждая дополнительная подзадача продвигает нас к цели чуток меньше, чем та, что предшествовала ей. Но ценность нашей работы все-же никогда не падает до нуля. Таковым образом, мы продолжаем мыслить, что эффективно тратим время. Штука, однако, в том, что в жизни есть и другие достойные занятия, помимо этого кроссворда.
Вертикальная амплификация наиболее увлекательна. Тут для решения главной задачи требуется предварительно решить некоторую подзадачу, а для ее решения сначала нужно разделаться еще с одной подподзадачей — и так дальше. Например, желая четко определить, что мы желаем сказать, мы начинаем созодать ряд оговорок, призванных устранить возможные разночтения.
Я не желаю сказать, что настаиваю на этом, но…
Посреди данной оговорки мы вдруг осознаем, что она сама быть может понята неправильно. Тогда и мы делаем оговорку касательно первой обмолвки:
Я не желаю сказать, что настаиваю на этом — либо на любом другом варианте, но
Ясное дело, поправка к поправке тоже быть может истолкована неверно. Поэтому лучше переформулировать так:
Я не желаю сказать, что настаиваю на этом — либо на любом другом варианте, поскольку предпочтений в этом плане у меня нет, но
Таковым вот образом мы и отъезжаем от простой проблемы — заказывать пиццу либо нет — к рассуждениям о происхождении общественных договоров, смысле жизни и определении определений.
Либо таковой пример: мы пытаемся решить, приобрести ли нам скромный, но доступный по стоимости коттедж либо же роскошную виллу нашей клинокты. Мы предполагаем, что наш выбор будет зависеть от того, насколько мы уверены в своей будущей финансовой ситуации. Но мы не можем знать, насколько надежна наша будущая финансовая ситуация, если не знаем, насколько устойчивым в долговременной перспективе будет сектор экономики, в котором мы работаем. Вероятность его устойчивости в свою очередь будет зависеть от цен на энергию. Цены на энергию будут зависеть от внешней политики страны. Внешняя политика будет зависеть от результатов следующих выборов. А следующие выборы будут зависеть от отношения к прадля вас сексуальных меньшинств.
Результатом вертикальной амплификации 100новится парадоксальное движение все дальше и дальше от цели. Чем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше мы работаем, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше остается сделать для того, чтобы работу завершить. Между началом и концом разверзается бездонная пропасть.
Во всей своей красе амплификация раскрывается тогда, когда она совершается одновременда и в пылайзонтальном, и в вертикальном направлении. Конечная цель порождает бесконечный ряд подзадач, каждая из которых требует таковой же бесконечной цепи подподзадач для ее решения — и так дальше. Но могут ли вообще существовать подобные ментальные разрастания? Конечно, могут — иначе откуда берется хроническая нерешительность? Если б нерешительность проистекала про100 из выбора между двумя равными альтернативами, мы могли бы бросить монетку и поставить на этом точку. Оставаться в подвешенном состоянии не было бы причин. Но мы пребываем в нерешительности именно потому, что не знаем, действительно ли альтернативы равны. Мы никак не можем их оценить, теряясь в бесконечных подсчетах.
Накопление представляет собой наиболее коварную форму вертикальной амплификации. Мы попкадаем в эту невидимую ловушку тогда, когда наша цель имеет бесконечное есличество уровней реализации. Беременность, как все мы знаем, исключает степени сравнения — любые наиболее либо наименее — или женщина беременна, или нет. То же самое относится к принятию решений: когда решение принято, процесс закончен. Но если нашей целью является богатство, слава, мудрость, власть либо добродетель, то никакой абсосвирепной отметки не существует. Миллионер богат в сравнении со средним гражданином. Однако сами миллионеры почаще всего склонны поднимама планку выше и сравнивать себя с мультимиллионерами. То же самое относится к нашим суждениям относительно мудрости, власти и добродетели. Если б тыква развилась до уровня среднего человека, то наверняка считала бы себя богом.
Но только на некий момент. На самом же деле никакая власть не дает чувства постоянного всемогущества — и никакое признание не дает ощущения великой славы на века. Достижение любого уровня в стремлении к таковым неопределенным целям не 100новится желанным финишем, а превращается в возможность поднять планку еще выше. Каждый шаг вперед отодвигает цель еще на один шаг, и к финишу мы так и не приходим. В таковых бессмысленных забегах растрачена не одна жизнь.
В амплификации, так же, как и в ряде других ловушек, нередко наблюдается любопытный феномен повторения. Во всех случаях он проявляется одинаково и заключается в том, что, закончив свою работу, мы здесь же принимаемся созодать ее заново. В случае амплификации мы повторяем одни и те же действия, чтобы достигнуть все боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей и боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей уверенности в том, что действительно завершили свою работу. В конце концов, всегда есть опасность, что мы что-то упустили. И даже если нам кажется, что мы сделали абсосвирепно все возможное, память может и подвести. Поэтому мы принимаемся созодать все сначала. Но абсосвирепной уверенности нам это не дает. Совершенству нет предела, и мы проделываем все в третий раз. Повторение — это пылайзонтально неограниченная амплификация.
Мы готовимся к путешествию. Укладываем вещи в чемоданы, договариваемся с теми, кто в наше отсутствие будет кормить наших домаших питомцев и поливать цветы, отключаем телефоны, проверяем, закрыты ли все краны, окна, двери — и вот наконец все сделано. Но что-то ведь мы могли и пропустить. Быть может, мы забыли зубные щетки? Мы снова проходимся по всей цепи сделанного, проверяя один шаг за другим: зубные щетки, питомцы, растения, окна, двери Но пропустить что-то можда и во второй раз — точно так же, как в первый. Ситуация практически не изменилась. И если нам хотелось перепроверить себя раньше, нам наверняка захочется перепроверить все и сейчас: зубные щетки, питомцы, растения, окна, двери Снова и снова мы возвращаемся к тому же финалному пункту. Мы уже едем в аэропорт, а наши мысли несутся по одному и тому же бесконечному кругу: зубные щетки, домашние питомцы, растения, окна, двери, щетки, питомцы, растения, окна, двери
Рациональное обоснование такого повторения сводится к тому, что с каждым новеньким заходом мы уменьшаем вероятность ошибки. В некоторых ситуациях это, безусловно, так. Опасность сделать ошибку в арифметических расчетах значительно уменьшается, если мы повторили расчет и получили этот же результат, что и в первый раз. Да и в этом случае следует подразумевать закон уменьшающейся отдачи. Каждый новейший пересмотр уже сделанного добавляет меньше уверенности, чем предыдущий. Перепроверить все 10 раз, один раз либо не перепроверять вообще, зависит от издержек на проведение таковой проверки в сравнении с неуклонно уменьшающимися выгодами. Прежде чем мы начнем снова просматривать сотни выписанных чеков, чтобы найти причину расхождения в одиннадцать центов в нашем балансе, 100ит спросить себя: а согласны ли мы проделать ту же работу для другого человека за вознаграждение в одиннадцать центов? Если нет, то разумнее про100 отнять эту сумму из нашего баланса и найти для себя наиболее достойное занятие.
Наиболее того, далеко не всегда верно, что каждый повтор уменьшает нашу неуверенность, пусть даже на миллиметр. Нередко у нас уже есть максимально возможная уверенность. В таком случае повторение ни на йоту не может эту уверенность укрепить. Например, если наши действия состоят наиболее чем из нескольких шагов, то чуть ли возможно охватить взглядом все этапы. Когда мы, готовясь к путешествию, собираем свои туалетные принадлежности, то одежда, которую мы уже упаковали, не лежит у нас перед глазами. Нам приходится полагаться на свою память в том, что когда мы занимались одеждой, то уже взяли все, что нужно. Мы считаем, что этот шаг работы завершен. Если мы попкитаемся подкрепить свою уверенность пересмотром предыдущего этапа работы, то неизбежно потеряем из виду наиболее поздний шаг. Максимально возможная уверенность достигается тогда, когда мы вспоминаем, что однажды уже сочли предшествующие этапы работы завершенными. Сейчас наши органы эмоций не смогут посодействовать нам прийти к такому же выводу. И с сиим ничего не поделать. Никакое есличество прыжков между ранними и поздними этапами работы не способно уничтожить все остатки неуверенности.
Не слишком помогает решение заносить все вещи в список либо просить кого-либо снять весь процесс на видеокамеру. То, что было записано либо отснято, можно читать либо смотреть только вешь за вещью. К тому времени, как мы дойдем до последих пунктов списка, первые уже вылетят из нашей памяти. Таковым образом, мы окажемся в прежнем положении, где нам оставалось надеяться на то, что, насколько мы помнили, все было в порядке, когда это все находилось у нас перед глазами. Список может посодействовать нам обрести максимально достижимый уровень уверенности. Но если таковая уверенность у нас уже была, а список мы делаем для того, чтобы приблизиться к порогу уверенности, которую дает непосредственное восприятие, мы попкадаем в ловушку. Мы будем читать и перечитывать наш список, чтобы убедиться, что в нем ничего не пропущено, — точно так же, как мы воспроизводили наши действия в памяти без помощи списка. Ловушка тут та же самая. Изменилось только ее внешнее оформление.
Люди особенно нередко попкадают в ловушку повторения тогда, когда трудно убедиться в том, что поставленная цель достигнулнута. Если мы идем в ближайший продуктовый колдуназин, нам не приходится вос100навливать в памяти все наши действия для уверенности, что мы попкали в нужное пространство. Но если нам желается, чтобы наш партнер действительно обожал нас, то момент достижения данной цели не настолько отчетлив, даже если мы и собрали все возможные доказательства любви. Но, если мы уже собрали все мыслимые свидетельства, нам ничего не остается созодать — разве что повторить этот процесс с самого начала. Вот почему супруги нередко требуют друг от друга все новейших подтверждений любви. А ревнивый супруг может буквально шаг за шагом вос100навливать все действия своей супруги в тщетных попытках исключить даже малейший шанс ее неверности.
В чем бы ни заключался стимул к подобной активности, такие люди не полностью осознают совершенную бесполезность своих действий. Иногда доступных доказательств недо100точно для наших целей. Да, таковая ситуация быть может не весьма приятной — но, бегая снова и снова по тому же замкнутому кругу, мы не достигаем ничего.
Отслеживая различные формы амплификации в повседневной жизни, иногда полезно прекратить созодать то, что мы делаем, и спросить себя, действительно ли эта работа необходима для Достижения поставленных нами целей. Если мы замечаем, что работаем не покладая рук, а делается при всем этом весьма не достаточно, значит, самое время задать для себя этот вопросец. Но за исключением тех ситуаций, когда ставки действительно высоки, навряд ли 100ит рассчитывать соотношение издержек и выгод с математической точностью. Наиболее того, такое занятие может легко превратиться в очередную амплификацию. Бессмысленно занимамася бесконечными уточнениями по поводу реальной ценности задачи, выполнение которой требует 3-х минут. Проще потратить эти три минуты и закрыть тему, чем гадать, принесет ли пользу работа.
Нередко амплификацию можно распознать про100 по ощущению. Мы уже видели, что многие задачи, в которых она проявляется, имеют практически бесконечную структуру. Мы снова и снова возвращаемся к тому, с чего же начали, либо одна вещь неизменно влечет за собой другую. От такого блуждания по лабиринтам мысли начинает кружиться нагова. Нам кажется, что мы на расправусели либо падаем в некий бездонный колодец. Ощущения такого рода гораздо лучше помогают идентифицировать ловушку амплификации, чем хоть какой анализ издержек и выгод.
Глава 4. Фиксация
При фиксации наше продвижение к цели заблокировано. Мы не можем продолнажимать начатое дело, пока не дождикомся телефонного гулка, разрешения, отгрузки сырья, вдохновения. Вме100 того чтобы обратиться к другим делам, мы остаемся в подвешенном состоянии до того времени, пока не сможем снова продолжить работу над сиим же проектом. Попросту говоря, мы ждем.
Ожидая гостей к восьми часам, мы все перемыли и привели в порядок, приняли ванну, оделись, выставили пищу и напитки. Все готово. Но сейчас только семь тридцать. Что созодать, пока не пришли гости? Мы могли бы использовать это время для того, чтобы сделать кое-какие мелочи по дому, которыми нам рано либо поздно придется заняться. А можно было бы позволить для себя какие-нибудь маленькие удовольствия. Но время, которым мы располагаем, не ощущается нами как свободное. Нам кажется, что мы уже заняты: мы же устраиваем вечеринку. Правда, в данный момент нам уже ничего не нужно созодать по этому поводу — и все равно, мы умудряемся похлопотать еще немножко. Как заводные солдатики, которые, наткнувшись на стену, продолжают маршировать на месте, мы продолжаем занимамася тем, что уже не требует нашего внимания. В данном случае мы предаемся делу, которое обычно называется ожиданием гостей. Мы представляем для себя, как они приезжают. Нам хотелось бы, чтобы это уже произошло. Мы напряженно следим за стрелками часов, буквально по минутам отмеряя время до момента, когда мы снова сможем забегать и засуетиться.
Фиксацию можно рассматривать как частный случай амплификации. Когда мы амплифицируем, то проделанная работа приносит настолько малый эффект, что на нее не 100ит тратить и малейших усилий, однако мы делаем эту работу. При фиксации же, напротив, на некий момент нам попросту нечего созодать. Но мы все равно занимаемся делом. Чтобы разрешить кажущуюся неразрешимой задачу, другими словами быть занятыми в ситуации, когда созодать совершенно нечего, мы придумываем абсосвирепно бесполезные дела, которые хотя и имеют отношение к цели, но не приближают нас к ней ни на йоту.
Навряд ли нужно объяснять, что фиксация — это незапятнанная потеря времени. По сути выражение уничтожить время — эквивалент фиксации в разговорной речи. Это преступление совершается каждый раз, когда продолжение дела зависит от обстоятельств, на которые мы сами никак не можем повлиять — ждем ли мы прибытия гостей, 100им ли в очереди в кассу, торчим ли в пробке, предвкушаем ли окончание рабочего денька либо уроков в школе, когда наконец сможем вырваться на свободу.
В таковых ситуациях мы напряженно вглядываемся в часовой циферблат, считаем про себя, крутим кольцо на пальце, пристально смотрим куда-то, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что лицезреем, жалуемся на идиотизм положения и проводим время в страстном желании, чтобы этот мучительный период ожидания закончился. Все эти действия создают иллюзию, что в затормозившемся процессе мы все-же своими усилиями продвигаемся вперед. Наше поглядывание на часы кажется нам колдуныческим актом, ускоряющим время, а нередкота наших вздохов и глубина желаний словно помогают нам подталкивать очередь, заставляя ее двигаться резвее.
Очередной способ найти занятие, когда созодать уже ничего не нужно, — повторение того, что уже сделано. Хозяин, ожидающий прибытия гостей, по второму и третьему кругу проверяет, все ли готово. Мы уже знакомы с повторением как формой амплификации. В данном случае человек ведет себя точно так же, но в контексте фиксации сама деятельность еще наиболее бессмысленна. Когда повторение связано с амплификацией, мы, по крайней мере, предполагаем достигнуть боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей уверенности в том, что работа была проделана как следует. Но у зафиксированного хозяина нет сомнений в этом плане. Он проверяет все во второй и в третий раз про100 для того, чтобы уничтожить время.
Если припас повторений, желаний, вздохов и жалоб начинает иссякать, у нас появляется возможность познакомиться с наиболее рафинированной формой фиксации — состоянием напряженного ожидания. Исчерпав все возможности оставаться при деле, когда созодать нечего, мы все равно не позволяем для себя оторваться от мучительной ситуации. Сейчас мы сидим — бессмысленно, оцепенело, в состоянии ментального паралича. Но это не означает, что мы не думаем. Любопытный парадокс: наш разум в состоянии напряженного ожидания бессодержателен, но в то же время работает на полных оборотах. Мы ощущаем напряжение, собственныйственное умственным усилиям. Мы заняты. Правда, если нас попросят объяснить, чем именно, навряд ли мы сумеем что-то сказать.
Когда нельзя сделать ничего полезного для того, чтобы как-то приблизить нашу цель, лучше всего запамятовать о ней и заняться кое-чем еще, даже если эта цель невероятно важна, а альтернатива представляет собой не наиболее чем пустяк. Неважно какая, даже самая малая, ценность лучше, чем про100 убивание времени. Если уж мы не можем сделать что-то конструктивное, чтобы спасти мир от ядерного холоко100, то почему бы не испить чашку чая? Стоя в очереди, мы можем наблюотдать за другими людьми либо предаваться фантазиям. Застряв в пробке, мы можем проделать серию изометрических упражнений. Периоды вынужденного ожидания нередко 100новятся прекрасной возможностью преотдаться маленьким радостям жизни, на которые при нашей занятости у нас никогда не хватает времени. Наконец-то мы получили шанс с наслаждением принять ванну, про100 прогуляться, поиграть с собакой, поговорить с ребенком о жизни, понаблюотдать за причудливой формой плывущих по небу облаков. При фиксации мы отбрасываем прочь чудный дар мгновений свободы.
Альтернативы убиванию времени иногда вынужденно ограничены обстоятельствами, в которых нам приходится ожидать. Невозможно наблюотдать за облаками из приемной без окон. Но всегда остается одна возможность: не созодать вообще ничего. Это по меньшей мере экономит нашу энергию до того времени, пока мы снова не окунемся в дела. Если нам нечего созодать, не нужно жечь электричество, гоняя разум на холостых оборотах. У нас наконец-то появился шанс переподыхалнуть от постоянной ментальной суеты: планирования, комбинирования, оценок, гипотез — всего того, что, по нашему мнению, обязательно для выживания в этогодняшней действительности.
Но ничегонеделание следует отличать от бессодержательной умственной активности в состоянии напряженного ожидания. Второе изматывает нас, первое помогает вос100новить силы. Когда разум пуст, сознание без усилий порхает по калейдоскопическому пейзажу нашей необъятной вселенной. И даже ожидание в приемной не в состоянии этого отменить: пятно на потолке, которое выглядит как Клеопатра на царской ладье, на редкость уродецливый рисунок обоев, поспешный ритм шагов в холле, прохладная кожа кресла, возникающие в воображении божества и сказочные звери Чем мы умиротвореннее, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше лицезреем. Но, пребывая в напряженном ожидании, мы неспособны наслаожидаться подобными картинами. Мы ведь так заняты — мы ждем.
Препятствие, повергающее нас в состояние фиксации, быть может как внешним, так и внутренним. Иногда мы про100 не знаем, что созодать дальше. Мы пытаемся решить: пригласить нам знакомого на вечеринку либо нет, заказать в ресторане китайское блюдо либо итальянское. Мы проделываем все мыслимые процедуры, соответствующие случаю: взвешиваем соотношение издержек и выгод, обращаемся к Богу с просьбой нужноумить нас, гадаем по внутренностям животикных. Но полученные данные оказываются недо100точными для разрешения проблемы. Выгоды в точности равны затратам, бараньи кишки не дают однозначного ответа, а Бог заявляет, чтобы такими мелочами его не беспокоили. Тогда мы начинаем нажималоваться, занимамася повторением уже пройденного, предаваться очередным если б да кабы. В конце концов мы впадаем в состояние напряженного ожидания. Мы сидим и глупо смотрим на озадачивший нас объект либо бубним как шаман при камлании: чоу-мейн (китайская жареная лапша) — пролазанья. Пролазанья — чоу-мейн.
Что можно сделать в подобной ситуации? Если решение может подоожидать, так лучше про100 его и отложить — на пока. Есть шанс, что мы получим новейшую информацию, которая поможет нам определиться. А может, мы внезапно обнаружим новейший ход. Но фиксация на проблеме никак не способствует такому исходу. Ужаснее того, она уменьшает шансы нащупать что-то новое, что посодействовалло бы нам избраться из болота. Мы с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей вероятностью прорвемся к решению, если про100 уляжемся на кровать и как следует выспимся.
Фиксация бессмысленна даже тогда, когда принятие решения нельзя отложить. Если нам приходится решать прямо сейчас, то лучше решать наобум, чем про100 посиживать и пялиться в пустоту. Если мы не знаем ответа на экзамене, нужно отвечать наобум. Конечно, решая наобум, мы рискуем ошилупиться. Но неподвижное пребывание в ловушке фиксации нисколько не уменьшает этот риск. Нужно перестать тратить время впустую и обратиться к той процедуре принятия решений, которая всегда дает конкретный результат: бросить монетку.
Вне сомнений, самая неприятная разновидность фиксации — беспокойство. Беспокоиться — значит напряженда и непродуктивно мыслить о потенциальных несчастьях, на которые мы никак не можем повлиять. Мы забыли в автобусе собственный чемодан, и сейчас нам приходится ожидать до утра, когда наконец откроется бюро находок. Пока же мы абсосвирепно ничего не можем предпринять. Но все равно: наши мысли снова и снова возвращаются к данной проблеме. Мы размышляем: найдется наш чемодан либо нет. Мы надеемся, что он найдется. Нам хотелось бы, чтобы мы его не теряли.
Каждый слышал, наверное, тысячу раз: нет никакого смысла волноваться. Беспокойство не дает ничего, кроме ощущения бессилия и нажималости к для себя. В отличие от боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинства других ловушек эта распознается сразу — когда ее жертвой 100новится кто-то другой. Но когда беспокоимся мы сами, то занятие это не кажется нам таковым уж бессмысленным и глупым. Сами того не сознавая, мы отдаемся во власть суеверного чувства, что наша проблема 100нет еще острее, если мы не будем постоянно дернажимать ее в поле нашего сознания. Каждая потенциальная неприятность кажется нам коварным противником, который только и ожидает, когда мы повернемся к нему спиной, чтобы нанести собственный подлый удар. А может, мы страдаем, чтобы умилостивить кровожадных богов. Во всяком случае, нам представляется неразумным посметь не волноваться.
Моменты, потраченные на напряженное ожидание — когда зазвенит дверной звонок, начнется киносеанс, прибудут новости (хорошие либо плохие), подойдет автобус, появится движение в пробке, закончится нудное выступление, складываются в ощутимую часть нашей жизни. Но помимо этих преходящих эпизодов мы целыми деньками, а то и неделями нередко пребываем в состоянии растянутой фиксации. По мере приближения летнего отпуска мы уже прекращаем созодать серьезные дела, а отпуском пере100ем наслаожидаться задолго до возвращения из него. Тень следующего этапа нашей жизни уже упала на нас, и мы парализованы ожиданием. Именно из-за фиксации на понедельнике нам труднее наслаожидаться воскресеньем, чем пятничным вечерком.
Ожидаемое событие может произойти еще только в самом туманном будущем. Пока мы ждем, когда наш корабль достигнулнет тихой гавани либо наш царевич увезет нас в сказочное королевство, мы денек за деньком пребываем в таком же подвешенном состоянии, как хозяин дома, чьи гости еще не прибыли. Мы не позволяем для себя полностью погрузиться в настоящее, потому что настоящее вроде бы не считается. Это пустяк, промежуточная картинка, позволяющая уничтожить время, пока не начнется настоящее действие. Пока мы не получим наконец диплом. Пока наши малыши не вырасздесь. Пока не дождикомся наследства. Пока не выйдем на пенсию. Пока не сбросим с плеч осточертевшейке бремя тягостных обязанностей, пока не подведем под ними черту — вот тогда мы и начнем жить. Но между сейчас и долгожданным моментом будущего счастья простирается огромный отрезок времени — времени, которое нужно уничтожить. И пока сутки напролет мы неустанно предаемся тревоге.
И, пока мы ждем начала настоящего шоу, вся наша жизнь может пройти мимо как сон. Наша работа никак не связана с нашим призванием. Наши удовольствия и развлечения не наиболее чем эрзац. Наши отношения с другими — на пока, на время. На самом деле мы только ждем, барабаня пальцами по 100лу. Возможно, мы даже не знаем, чего же же мы ждем. В ловушке пустой фиксации мы в нетерпении заглядываем в будущее, ожидая чего-то, что не в состоянии даже именовать. Мы не знаем, кем 100нем, когда повзрослеем — и поэтому не взрослеем никогда. Единственное, в чем мы уверены, так это в том, что еще не 100ли теми, кто мы есть на самом деле.
Но нет никакой нужды ожидать, чтобы стать теми, кто мы есть по сути. Мы уже то, что мы есть, — и это уже наша жизнь. Царевич — это не про100 будущий повелитель, а маленькая девочка — не про100 будущая женщина. Принцы, малыши, студенты, подмастерья, не печатающиеся писатели, никому не известные художники, клерки и секретари — они все уже представляют собой нечто определенное и завершенное. Абсосвирепно весь диапазон радостей и печалей жизни уже в их распоряжении.
В растянутой фиксации скрыта поразительная ирония. Когда мы наконец 100новимся теми, кем мы так долго хотели стать, нас нередко захлестывает ностальгия по 100рым добрым денеккам. Один молодой актер в годовщину свадьбы подарил своей супруге гроздь винограда, сказав, как он желал бы, чтобы каждая из виноградин превратилась в жемчужину. Много лет спустя, уже став знаменитым и богатым, он подарил ей жемчужное ожерелье, сожалея о том, что оно не может превратиться в ту виноградную гроздь.
В жизни репетиций не бывает. Она начинается прямо на данный момент.
Глава 5. Реверсия
Иногда 100новится очевидно, что наши планы однозначно потерпели неудачу. Игра закончена, мы проиграли. Последствия неудачи могут быть пугающими, однако тут ничего не поделаешь. Мы исчерпали наши ходы, а время ушло. Но если и на этом этапе нас продолжают волновать все та же проблема, значит, мы оказались в ловушке реверсии.
Мы изучаем кинорекламу в газете, выбираем кинофильм, выстраиваем вечер так, чтобы времени на все хватило, ловим такси, подъезжаем к кинотеатру — и узнаем, что расписание сеансов изменилось. Либо застреваем в пробке и приезжаем с опозданием. Решим ли мы все-же отправиться в кинозал либо, наоборот, заняться кое-чем совершенно другим, наши мысли будут снова и снова возвращаться к неисполненному намерению: посмотреть кинофильм, и посмотреть его целиком, с самого начала. Естественно, мысли эти уже ничего не изменят. Это про100 потеря времени.
Реверсия — это временная противоположность фиксации. При фиксации мы яростно трудимся над тем, чтобы ускорить наступление застывшего будущего. При реверсии мы тщимся изменить необратимое прошлое. Дальше мы увидим, что боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинство проявлений фиксации имеют свое зеркальное отражение в ситуациях реверсии. Есть, однако, и существенная асимметрия. Когда будущее, которое движется в своем собственном темпе, все-же наступает, фиксации приходит конец. Мы получили то, чего же так хотели, хотя сила наших желаний и оказалась в этом процессе совершенно ненужной. Но реверсия никогда не кончается сама по для себя. Мы можем возвращаться к 100рым обидам и разочарованиям до конца своих дней, однако все прошлое от этого не изменится ни на йоту. Наще желание изменить его не про100 ненужно — оно неосуществимо. От фиксации нередко нас способно исцелить течение времени. Но от реверсии приходится избавляться самим. Каждая реверсия потенциально вечна.
Фиксация и реверсия базируются на одной общей стратегической проблеме: как оставаться при деле в ситуации, когда сделать ничего нельзя. При фиксации таковая работа состоит в активном ожидании, поглядывании на часы, подчеркивании дат на календаре. Но подобное решение не годится для реверсии — здесь-то нам нечего ожидать. Все уже случилось. И тут проблема, как занять себя, решается весьма элегантным способом. Мы изобретаем призрачную вселенную условно-прошедших событий, заполненную всевозможными было бы и было надо, в которой мы можем яростно трудиться над решением уже не существующей задачи настолькоко, сколько душа пожелает. Не жалея усилий и с немалой изобретательностью мы разрабатываем планы завоевания сердца той девочки либо того мальчика, к которым так и не осмелились подойти в девятом классе. С талмудической дотошностью мы доказываем, что наследство, доставшееся другим, должно было достаться нам.
Реверсия — это болезнь надо-было-мне. Конечно, не все мысли о прошлом относятся к разряду реверсивных. Интерес историка либо романи100 может побужотдать нас к исследованию того, что было и прошло. Мы можем анализировать прошлое, чтобы в будущем не совершать те же самые ошибки. Мы можем про100 развлекаться фантазиями на тему, как все могло быть, — точно так же, как мы развлекаемся, смотря телевизор. Все эти случаи легко отличимы от настоящей реверсии. Когда мы оказываемся в ловушке реверсии, то наши мысли все еще настроены на достижение уже упущенной цели. Мы ведем себя так, словно помехи к ее достижению все еще перед нами, а не давно позади — как будто прошлое и будущее поменяются местами, если только мы будем давить посильнее и подольше. Конечно же, сознательно мы в это не верим. Наша иррациональная вера безотчетна.
Однако когда наш интерес к прошлому имеет исторический, писательский, практический либо развлекательный характер, это означает, что мы уже отбросили прежнюю цель и поставили впереди себя новейшую. Развлекать себя фантазиями о собственной попкулярности в школе совершенно не то же самое, что действительно пытаться добиться той же цели задним числом. В первом случае идет речь о невеликом, но полностью нормальном удовольствии, во втором — о постоянно раздираемой болячке. Конкретные мысли, мелькающие в нашем сознании, в обоих случаях могут даже быть одними и теми же: если б я пригласил ее погулять, если б я не был таковым толстым. Но только в реверсии эти мысли призваны служить бесплодной попытке ухватить руками то, что уже пере100ло существовать.
И в реверсии, и в фиксации мы нередко даем выход нашему неудовольствию. При реверсии мы недовольно бормочем, без устали напоминая нашим несчастным спутникам, что все-же опоздали на этот проклятый сеанс. При фиксации мы ворчим, что приехали слишком рано и сейчас вынуждены ожидать. Такие нажималобы совершенно бесполезны. Но не всякая нажималоба напрасна. 100ит различать нажималобы и причитания. Нажималобы наиболее общее обозначение неудовлетворенности тем, как развиваются события. Причитания — это сожаления о том, чего же уже нельзя изменить. Нажималоба, если это не причитания, может иметь смысл для достижения цели. Потому и существуют отделы по работе с нажималобами. Но никому не придет в нагову создавать отделы причитаний, где люди могли бы оплакивать свое прошлое, изменить которое никто не в силах.
Тем не наименее есть достаточное есличество религиозных и психотерапевтических организаций и заведений, бойко предлагающих услуги коллективного плача. Причину их преуспеяния несложно осознать. Их клиенты рано либо поздно устают ныть и сокрушаться и обращаются к другим делам. Возникающее при всем этом чувство Уверенности внутри себя приписывается полезности причитаний. Но с таковым же успехом можно было с самого начала пропустить 100дию причитаний и сразу обратиться к другим делам. Конечно, для многих людей это непросвора задача. Привычка снова и снова размышлять о прошлых неудачах и неудачах посиживает в нас глубоко, как и привычка волноваться о будущем. При всем этом попытки заняться кое-чем другим нередко оказываются попросту безуспешными. Мы пытаемся наслаожидаться обществом человека, с которым мы сейчас рядом, но нас преследует лицо обожаймой, которую мы потеряли. Однако причитания не лекарство от нашей проблемы. Они и есть болезнь.
Реверсия всегда ловушка — идет ли речь о небольших разочарованиях либо о настоящих катастрофах. Когда тысячи умерших от стихийного бедствия похоронены, нас ожидают тарелки, которые нужно мыть, письма, которые нужно писать, малыши, которым нужно рассказывать сказки, хорошие книги, которые 100ит прочесть. Мы ничем не поможем жертдля вас, превратив всю оставшуюся жизнь в непрерывные стенания. И речь не о том, что о мертвых следует запамятовать. Память о их — драгоценное достояние, и мы в буквальном смысле могли быть неполноценны, если б они пере100ли являться нам в мыслях и играться роль в нашей внутренней жизни. Это единственно достойный способ почетать их память. Мертвые ничего не приоретают от наших могло бы быть и было надо, от наших причитаний, от чувства вины за то, что мы остались в {живых}. Ничего не приоретаем и мы.
Но жизнь без ментальных ловушек совсем не 100новится жизнью без страданий. Не сумев предотвратить травокму, мы испытываем физическую боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение). И боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение) других отзывается в нас душевной болью (неприятного сенсорного и эмоционального переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани или описываемое в терминах такого повреждения). Выживание индивидуума и социальной группы зависит от этих механизмов. Но нет никакого смысла добавлять к физической боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) от ран самобичевание реверсии. Когда мы лежим со сломанной ногой в гипсе, нам хватает неприятных ощущений и без мучительных мыслей о том, как можно было избенажимать несчастного случая. Не нужно. Он уже произошел.
Вина — это ловушка реверсии, другими словами возврата к нашей моральной несо100ятельности. Стыд — весьма похожая реверсия, когда мы ударили лицом в грязюка. Мы испытываем чувство вины за то, что 100ли причиной страданий ребенка, и чувство стыда, что о нас думают как о человеке, ставшем причиной страданий ребенка. Навряд ли нужно говорить, что и вина, и стыд помогают не боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем неважно какая другая форма реверсии. Что сделано, то сделано. Возможно, нам следует быть внимательнее, чтобы избенажимать подобных ошибок в будущем, а быть может, нам 100ит пересмотреть свои моральные принципы либо наше представление о для себя самих. Но вновь и вновь возвращаться мыслями к тому, что уже сделада и почему не было надо этого созодать, — потеря времени.
Вина и стыд — наиболее мучительные разновидности реверсии, точно так же, как беспокойство — самая мучительная форма фиксации. Однако есть одно любопытное различие между нашим отношением к вине, с одной 100роны, и стыду и беспокойству — с другой. Как мы видели, все понимают бесполезность беспокойства. Чуть ли удастся найти людей, считающих чувство стыда ценным. Но вина до сего времени имеет своих пылких апологетов.
С древих времен необходимость чувства вины подкрепчаллялась идеей, что вина способна отвратить от повторения проступка. Предполагается, что чувство вины должно работать как боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение) от ожога. Ожегшись один раз, мы навряд ли захотим снова сунуть палец в огнь. По такому же принципу и вина должна остерегать нас от недостойного поведения. Однако таковая аналогия рассыпается в останки в одной критической точке. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение) следует сразу же за нашим прикосновением к чему-то горячему, независимо от нашей воли и желаний. Вина же — это то, что мы сами делаем с собой.
Неприятные чувства, связанные с виной, создаются и сознательно поддерживаются нашими собственными мыслями о вине. Если б мы не удерживали собственный проступок в нагове, чувство вины пропалло бы. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение) от вины скорее напоминает пощечину, которую мы даем бе сами, а не физический ожог. Мы сами выбираем таковой образ Действий. Но каким же образом ужас вины может стать мотивом избегать недостойного поведения? Если б единственной причиной, удерживающей нас, было желание избенажимать пощечин, то нас это никоим образом не удержало бы. Мы про100 предпочли бы не бить себя по щекам. А если б нашим единственным мотивом был ужас вины, мы предпочли бы не считать себя виноватыми. Ужас вины навряд ли можно считать причиной чувства вины, которое мы испытываем по своей воле — точно так же, как неосторожную езду нельзя объяснить страхом трагедии.
Один пример, казалось бы, противоречит представлению, что вина — это продукт нашего собственного мышления. В случае тяжелой депрессии люди нередко чувствуют себя виноватыми, будучи не в состоянии сказать, что они сделали не так. Они знают только то, что виноваты и недостойны снисхождения. Таковая пустая вина является зеркальным отражением в прошлое пустой фиксации, направленной на будущее. При пустой фиксации мы живем в нетерпеливом ожидании каких-либо сказочных будущих событий, которые сами не в состоянии именовать и определить. В состоянии пустой вины мы постоянно обращены к настолько же неопределенным прошлым гренахал. Но даже в этом случае чувство вины поддерживается нашими собственными мыслями. Мы не можем сказать, что конкретно мы сделали не так, но убеждены, что наверняка что-то не в порядке. Либо же нас про100 одолевают мысли о собственной никчемности. Не будь у нас таковых неопределенных мыслей, мы не испытывали бы чувства вины. Конечно, мы сами можем и не осознавать эти мысли о своей виновности. Кажется, что чувство вины обволакивает нас помимо нашей воли, словно оно вырабатывается какими-то железами внутренней секреции. Но как железы внутренней секреции могут соотноситься с прошлыми событиями? Мы можем чувствовать себя усталыми, безучастными, взволнованными либо напряженными без всякого участия мысли. Но вина — это прежде всего мысль, за которой уже следуют определенные чувства.
Факт остается фактом: когда мы действуем аморально, мы испытываем чувство вины. Но это чувство не возникает {само по себе}. Мы сами создаем его, порождая в уме мысли о вине. Мы сами обрекаем себя на это страдание, руководствуясь неисследованной нами, как правило, бессознательной и абсосвирепно ошибочной стратегией управления собой. Мы наказываем себя за аморальность чувством вины для того, чтобы впредь не подотдаться соблазну. Иначе говоря, мы относимся к для себя как к другому человеку, которого хотели бы подчинить своей воле. Подобную стратегию можно уподолупить попытке бросить курить, нанося для себя пощечину каждый раз, поднося огнь к сигарете. Подобный образ действий навряд ли может отдать хорошие результаты с точки зрения наших собственных ценностей. Самобичевание ведет или к меньшей потере, чем аморальность сама по для себя, или к боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей. Рассмотрим оба случая по порядку.
Если наказание наименее страшно, чем аморальность поступка, оно навряд ли быть может эффективным. Предположим, неприятности из-за того, что мы совершали что-то плохое, оказались недо100точными, чтобы мы пере100ли это созодать. Но тогда как могут оказать влияние еще наименее тяжкие последствия? Если легкая пощечина самому для себя может заставить человека бросить курить, то осознание гораздо наиболее серьезных последствий курения {само по себе} быть может только наиболее эффективным инструментом. Пощечина получается бессмысленной. Аналогично небольшую дозу вины легче перенести, чем прямое оскорбление нашего собственного характерственного чувства. Если сама аморальность поступка не отталкивает нас, то тем наиболее не отвратит от него легкое ощущение вины.
В то же время, если наказание страшнее проступка, то оно может действительно оказаться эффективным. Но в этом случае мы по определению теряем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем обретаем. Мы немедленно бросили бы курить, если б за каждой сигаретой следовали непереносимые пытки. И мы не совершали бы аморальных поступков, если б за ними следовало невыносимое чувство вины. Но кто будет сознательно принимама лекарство, от которого делается ужаснее, чем от самой болезни? Возможно, по отношению к другим мысль принуждения к правильному поведению и не шла бы вразрез с нашими ценностями. Но мы наверняка не захотели бы созодать это с собой. Если приговор, вынесенный самому для себя, страшнее, чем провинность, нам очевидно 100ит отказаться от меньшего зла — проступков, вызывающих такое наказание.
В общем, чувство вины или неэффективно, или вынуждает нас терять боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем мы приоретаем. В любом случае это ловушка.
Даже в самой успешной жизни остается нереализованным бесчисленное множество ценных возможностей. Есть люди, которых мы не знаем, а могли бы с ними подружиться на всю жизнь; варианты карьеры, которые вовремя не пред100вились, а могли стать нашим истинным призванием; райские острова, на которых мы не побывали. Но мы не сожалеем о этих потерях. Про100 отсутствия некий ценности недо100точно для того, чтобы погрузить нас в глубины реверсии. Сначала мы должны приотдать недо100ющей ценности 100тус чего-то желанного — чего-то, что предпочтительнее обычного хода нашей жизни. Нам не дает покоя только то, чего же мы когда-то пожелали. Нереализованная возможность должна воспринимамася как ощутимая нехватка чего-то в нашей жизни прежде, чем мы начнем предаваться реверсии.
Но эта грань между нереализованным и ощущаемой нехваткой обладает колдуныческим воздействием на наш мозг (центральный отдел нервной системы животных, обычно расположенный в головном отделе тела и представляющий собой компактное скопление нервных клеток и их отростков). Когда не приехал друг, которого мы ждали, мы считаем, что потеряли что-то, и поэтому расстраиваемся. Но если б мы его не ждали, то несо100явшийся визит про100 отсутствовал бы в нашем восприятии. В действительности две ситуации совершенно одинаковы: визита не было. Когда мы плотно погружены в реальную жизнь, разочарований быть не может — уже потому, что неслучившиеся события попросту не существуют. Конечно, они могли произойти. Наш друг мог бы нас навестить. Но он мог появиться даже тогда, когда мы его не ждали. Таковым образом, причина нашего расстройства не в нереализованности каких-либо событий и не в действии принципа сослагательного наклонения. Но в таком случае, в чем все-таки? Ведь могли бы существовать и добрые феи, и разноцветный снег, и бесплатные обеды. Как из бесконечного ряда не случившихся событий, которые могли бы нам понравиться, мы выбираем объект оплакивания?
Разочарование — акт произвольный. По собственной воле мы присваиваем чему-то желаемому, но не реализованному 100тус объекта притязаний, игнорируя при всем этом бесконечное число других желательных, но нереализовавшихся вещей. Мы можем расстраиваться по тому поводу, что наши вложения на бирже не принесли нам никакого дохода. В то же время мы не отыскали на улице средств, не появился таинственный незнакомец, чтобы выписать нам щедрый чек, не возникла откуда ни возьмись в нашем кармане пухлая пачка банкнот. Все эти неслучившиеся события имеют один и этот же результат: средств у нас не прибавилось. Но только одно из их разочарует нас.
Коль скоро разочарования, во-первых, болезненны и, во-вторых, определяются произвольно, то почему бы нам таковым же актом воли не считать их про100 несуществующими? Несо100явшийся визит друга и не свалившаяся на нас удача на бирже имеют абсосвирепно этот же 100тус, что и несуществующие добрые феи! Это не наиболее чем игра словами. То, что мы называем разочарованием, на самом деле, не наиболее чем часть настоящего, в котором мы должны жить и действовать. Не заработать денекги на фондовом рынке — то же самое, что не инвестировать вообще. Потерять денекги — то же самое, что не иметь их с самого начала. Какая разница, как мы оказались там, где оказались? Мы тут, а это и есть действительность.
Если мы не пере100нем мыслить категориями сослагательного наклонения, то рано либо поздно нас поглотят нескончаемые сожаления. Наша гора неисправимых неудач не 100нет ни на миллиметр ниже. Можно с математической точностью утверожидать, что возможности реверсии с годами будут только расти. И к тому времени, как мы состаримся, окажется, что нас безраздельно поглотили неотступные мысли о том, как “могло быть” и “было надо”. Если б я поступил в медицинский инстиздесь! Если б я женился на ней! Если б мы жили в Калифорнии! Если б нам не пришлось тратить настолькоко времени на бесплодные сожаления!
Глава 6. Опережение
Во всех рассмотренных выше ловушках люди совершают одну и ту же принципиальную ошибку: слишком усердно трудятся. Упорствуя, мы работаем над достижением цели, которая потеряла смысл. При амплификации мы трудимся наиболее усердно, чем нужно для достижения цели. В состоянии фиксации мы тратим силы на нашу цель тогда, когда созодать для этого попросту нечего. При реверсии мы добиваемся того, что уже вне пределов нашей досягаемости. Но слишком упорная работа только одна из четырех кардинальных ошибок. В любом деле мы можем созодать слишком много либо слишком не достаточно, а начать само дело можем слишком поздно либо слишком рано. Только две из этих ошибок признаются в нашей культуре ошибками: слишком не достаточно и слишком поздно. Мы словно исходим из того, что чем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше мы работаем над очередным проектом и чем раньше мы эту работу начинаем, тем лучше будет результат. Ничто не быть может дальше от правды.
Опережение — это ловушка, в которую мы попкадаем, начиная слишком рано. Конечно, если начать слишком поздно, то времени на завершение работы может не хватить. Но за слишком раннее начало тоже приходится платить. Когда мы опережаем события, то сплошь и рядом перерабатываем, предрабатываем и работаем впустую.
Мы перерабатываем, когда такого же самого результата можно достигнуть с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей легкостью немного позднее. Приведу вымышленный пример, хорошо поясняющий природу данной ловушки.
В ожидании положительного либо отрицательного ответа на наше заявление о приеме на работу, учебу и т. д., мы заготавливаем два своих ответа — по одному на каждый возможный вариант. Если б мы дождались получения письма, нам понадобилось бы созодать ровно половину работы, причем с этим же самым результатом. Это и есть переработка. Конечно, в данном случае переработка настолько очевидна, что в подобную ловушку могут попасть разве что особо предрасположенные к этому люди. Но многим из нас бывает трудно удернажиматься от того, чтобы хотя бы в мыслях посвятить некое время каждому из наших ответов. Половина этих размышлений окажется никчемной.
Конечно, если мы затягиваем с началом работы, результаты тоже могут быть не лучшими. Позднее может оказаться, что нам про100 не хватает времени, чтобы закончить работу должным образом. Приступать к действиям сразу, если задержка со стартом подвергает риску результат, — не ловушка. Но весьма многое из того, что мы делаем изо денька в денек, с равным успехом быть может сделано позже. Опустить письмо в почтовый ящик можно с таковым же успехом в понедельник с утра, как и в воскресенье, если по выходным почта не работает. Результат будет абсосвирепно этим же самым. Оптимальный момент для действия наступает тогда, когда одного и такого же результата можно достигнуть с минимальными затратами времени, усилий и ресурсов. Если такие затраты в течение определенного периода одинаковы, тогда хоть какой момент этого периода будет подходящим. Хотя нередко бывает так, что одни моменты лучше подходят для совершения каких-либо действий, чем другие. Если в понедельник по дороге на работу мы так либо иначе должны проходить либо проезнажимать мимо почтового ящика, то было бы очевидным опережением затевать специальный поход к тому же ящику в воскресенье. Настолько ранний старт не дает решительно никаких выгод, которые могли бы оправотдать наши дополнительные усилия. Точно так же никаких выгод не дают ни сочинение ответа, ни даже размышления над ответом до получения ожидаемого письма. Нам про100 нужно подоожидать, пока ситуация не прояснится и задача не упростится.
Этот анализ не относится к тому, что мы делаем ради самого процесса. Если мы решили бросить письмо в воскресенье потому, что нам захотелось прогуляться в погожий солнечный день, это нельзя именовать потерей времени, даже если мы и будем проезнажимать мимо такого же почтового ящика в понедельник с утра. Нам приятно, что у нас есть небольшой повод для пророкотки. А созодать то, что приятно, конечно же, не ловушка.
В целом по мере истечения времени работа упрощается. Откладывая начало работы, мы нередко получаем новейшую информацию, которая позволяет сэкономить усилия. Прежде чем мы начнем вкладывать силы в избранный нами подход, может появиться новейший и наиболее эффективный способ сделать ту же работу. Мы можем получить некий новейший инструмент, позволяющий ускорить процесс. И самое главное: по мере того как разветвленные возможности постепенно сливаются в единую реальность, число непредвиденных моментов, которые нужно принимама во внимание, неуклонно сокращается. Вме100 2-ух возможных писем нам нужно отвечать на одно — реальное. Вме100 десяти вариантов выбора профессии, которые отвечали нашим интересам и способностям в шестом классе, на момент окончания школы у нас остается только два. Работа упрощается сама по для себя с течением времени.
Но это совсем не значит, что следует все оставлять на последний момент. Если мы предполагаем совершить путешествие в Азию, то откладывать приготовления до самого денька отъезда про100 невозможно. Слишком много нужно сделать. Нам необходимо получить паспорт, справки о прививках, дорожные чеки да еще найти, куда на время пристроить своего кота. И о отпуске на работе нужно договариваться заранее. Конечно, в последний денек мы можем обнаружить наиболее легкие способы решения некоторых из этих задач, однако, рассчитывая на это, мы рискуем вообще никуда не поехать. И все таки: если какую-то работу можно отложить, не подвергая риску своевременное ее завершение, ее следует отложить. В таковой ситуации мы не теряем ничего, но зато приоретаем преимущество: выстраивать наши действия в соответствии с новейшей и наиболее надежной информацией.
Переработка при опережении тесно связана с явлением амплификации. Разница заключается только во временных границах определенных событий. При опережении работа 100новится излишней потому, что такого же результата можно было бы добиться ценой меньших усилий — если б мы дождались наиболее благоприятных условий. При амплификации переработка происходит потому, что ту же самую работу уже сейчас можно сделать с меньшими усилиями.
Опережение может привести к предработе, если есть вероятность, что проделанная нами работа будет перечеркнута изменившимися обстоятельствами. Мы преждевременно сочинили два письма — и на случай приема, и на случай отказа, но неожиданно материализуется третий вариант: требование предо100вить наиболее полную информацию. В данном случае мы не про100 поработали боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем нужно, — проделанная работа вообще пошла прахом. Сейчас нам приходится начинать с нуля. Вме100 того чтобы писать те два письма, мы с таковым же успехом могли смотреть телевизор. То, что мы сделали, оказалось всего только бесполезным черновиком. Это и есть предработа.
Конечно, невозможно полностью обезопасить себя от напрасного труда из-за изменившихся обстоятельств. Мы детально изучили все плюсы и минусы домов для пре100релых во Флориде и в Аризоне, однако ситуация в этих заведениях за несколько лет так резко изменилась, что все наши расчеты устарели. Даже если мы приступаем к делу достаточно поздно, Вселенная может в самую последнюю минуту выдернуть коврик у нас из-под ног. Однако неразумно увеличивать этот риск без надежды на какую-то компенсацию. Рано либо поздно нам приходится включаться в действие, иначе жизнь накажет нас за слишком затянувшуюся паузу. Но до того времени, пока работу можно отложить без риска негативных последствий, ее следует отложить. Позволив Вселенной раскрыть свои карты, прежде чем мы начнем действовать, мы уменьшим вероятность, что наши усилия пойдут прахом.
Весьма специфический и экстремальный тип предработы встречается при экзистенокциальном опережении. В эту ловушку мы попкадаем, когда принимаем решения о характере либо качестве жизни в целом. Если мы желаем, чтобы жизнь была счастливой и полной смысла и соответствовала некоему заданному нами стандарту, то не сможем сказать, достигнулли мы цели либо промахнулись, до того времени, пока сама жизнь не подойдет к концу. Этогоденька судьба неблагосклонна к нам, а завтра все может перевернуться. И наоборот, нынешнее ощущение полной удовлетворенности быть может отнято у нас в мгновение ока. Не называй человека счастливым, пока он не погиб, — говорили древние греки. Нельзя судить, насколько удачна жизнь, пока она продолжается. А это значит, что такого суждения нельзя сделать никогда. Но мы все равно стремимся опередить события. Это самый красноречивый пример попытки подступиться к проблеме раньше, чем получена вся необходимая информация.
Поскольку наши экзистенокциальные суждения раз за разом перечеркиваются самой жизнью, созодать их — всегда слишком рано. Если наши преждевременные оценки оптимистичны, то мы про100 теряем время на бессмысленные подсчеты. Но если такие оценки неблагоприятны, результат быть может катастрофичным. Опрометчивая негативная оценка всей жизни может стать причиной хронической депрессии. В экстремальной ситуации она ведет к самому преждевременному акту из всех мыслимых: самоубийству. Самоубийца всматривается в перспективу и не лицезреет света в конце туннеля, не находит ничего, что делало бы жизнь 100ящей. Он упускает из виду один момент: информация может измениться. Даже если его отчаяние проистекает из экзистенокциальных сомнений в самом смысле человеческого существования, полностью возможно, что эти сомнения совершенно неожиданно развеются — завтра, через год либо через двадцать лет. Но самоубийца уже сейчас решает, что этого не произойдет никогда. Чтобы вынести такое суждение о жизни в целом и всех ее возможностях, на нее нужно смотреть из другой позиции, за границей собственной смерти. Так человек подходит к финальной точке, опережая себя самого.
Вопросы о состоятельности жизни в целом всегда преждевременны, потому что наша жизнь еще не закончилась. Это не значит, что такими вопросами нельзя задаваться — в конце концов, это увлекательнейший предмет анализа и догадок. Но давать окончательный ответ всегда слишком рано.
Третье наказание за опережение состоит в том, что мы работаем впустую — в тех случаях, когда цель работы исчезает до того, как мы ее достигнулли. Мы покупаем билеты в кино за неделю, хотя каждый денек в кинотеатре полно свободных мест. А позже — в назначенный денек — оказывается, что нам нужно двигаться в командировку, либо мы заболеваем, либо прочитываем настолько разгромную рецензию на кинофильм, что теряем всякое желание его смотреть. И на руках у нас остаются ненужные билеты. В данном случае речь не о том, что мы работали боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем нужно для достижения цели, и не о том, что нам приходится переделывать всю работу для того, чтобы данной цели достигнуть. То, к чему мы стремились, по-прежнему у нас в руках. Только сейчас это не представляет никакой ценности. Над данной целью не 100ило трудиться с самого начала. Мы прилагали усилия впустую. Если б сеансы проходили при полном аншлаге, то перед нами была бы альтернатива или рискнуть, или отказаться от идеи в самом начале. Но при существующем раскладе мы не рисковали ничем, отложивой покупку билета до последней минуты. Не работа впустую сама по для себя делает наши действия преждевременными. Их делает таковыми излишний риск напрасной работы без всякой цели.
Нередко оказывается, что мы работали впустую, потому что наши проблемы решились сами собой. Пока мы напряженно раздумываем, что сказать невнимательному официанту, если он не подойдет к нам через 5 минут, официант уже оказывается у нашего 100лика с улыбками и извинениями. Пытаясь годами добиться финансовой независимости, мы внезапно наследуем целое состояние. Наши расчеты и все прошлые усилия оказались напрасными. Как и в случае, когда новейшие обстоятельства перечеркивают проделанную нами работу, невозможно исключить возможность, что наша цель потеряет смысл прежде, чем мы ее достигнулнем. Но нет смысла без необходимости увеличивать вероятность такого исхода. Нам ничего не 100ит про100 игнорировать невнимательного официанта до того времени, пока он не подойдет к нам. Начав хлопотать пятью минутами раньше, мы упускаем шанс, что проблема разрешится без малейших усилий с нашей 100роны. Хотя предаваться лени в расчете на получение сомнительного наследства — неоправданный риск. Если официант продолжает игнорировать нас, мы ничего не теряем, решив разобраться с ним позже. Но если наследство, на которое мы наивно рассчитывали, не попкадает нам в руки, то нам можно только пособолезновать.
Работа впустую тесно связана с ловушкой упорства. Так же, как в случае перерабатывания и амплификации, различия тут носят временной характер. Упорствуя в своей активности, мы пробиваемся к цели, которая уже потеряла ценность. Работая впустую, мы стремимся к цели, которая потеряет ценность прежде, чем мы до нее доберемся. Мы не можем заранее знать, что работали впустую, — это выясняется уже постфактум. Ловушка тут в том, что мы без всякой необходимости увеличиваем вероятность именно такого финала.
Есть обстоятельства, которые, кажется, провоцируют наше мышление устремиться в несколько ловушек одновременно. Одна из таковых ситуаций — опасность, которую мы не способен отвратить. Мы можем беспочвенно тревожиться из-за призрачной угрозы — и попкадаем в ловушку фиксации. Мы можем также предпринять какие-то опережающие действия — и будем работать впустую. Заранее проявляя покорность судьбе — предсмирение, мы 100раемся выстроить свои чувства и эмоции так, чтобы встретить пугающее нас событие с безразличием. Если нам угрожает визит скучного либо нужноедливого родственника, мы утешаем себя мыслью, что вечер рано либо поздно закончится, что утро принесет новейший денек и что страдания закаляют. Короче говоря, мы смиряемся со своей печальной участью еще до того, как удар судьбы обрушивается на нас.
Конечно, предсмирение не так бесполезно, как тревога и озабоченность. Если наши худшие ожидания подтвердятся, то мы будем чувствовать себя лучше уже потому, что заранее примирились с ситуацией. Но худшейке может и не произойти (наш родcтвенник может слечь в кровать с гриппом), тогда и окажется, что мы напрасно предавались мизантропии. Работа была проделана впустую.
100новится ли таковая работа ловушкой, зависит от того, можно ли ее безнаказанно отложить. Может случиться так, что нависшая угроза отнимет у нас физические и душевные силы на то, чтобы смириться с судьбой. В этом случае мы должны сопо100вить относительные преимущества заблаговременного смирения с возможностью потратить силы и нервы впустую. Но, как правило, примириться с судьбой так же несложно опосля грядущей неприятности, как и до нее. Когда наш родственник уже расположился в гостиной с коктейлем в руке, мы всегда можем извиниться, пройти в ванную и провести там сеанс примирения с реальностью. И конечно, если у нас вошло в привычку всегда готовиться к худшему, то мы будем напрягаться понапрасну гораздо почаще, чем нужно. Обычно нам хватает времени принять судьбу уже тогда, когда неприятные события произошли. Вме100 того чтобы вечно ходить с хмурой физиономией только потому, что мы отовсюду ждем неприятностей, лучше не строить вообще никаких предположений и про100 жить. Если неприятность все-же произойдет, и тогда подумаем, как нам ее пережить.
Опережение во многом сходно с ловушкой фиксации. В обоих случаях мы без необходимости волнуемся о будущем. Разница в том, что при фиксации мы про100 погружены в будущее, не пытаясь сделать ничего конструктивного. При опережении наша активность направлена на созидание, но она преждевременна, а потому мы перерабатываем, “предрабатываем” и работаем впустую. Если мы беспокоимся о том, что наш пропавший бумажник не обнаружится в бюро находок, то пребываем в фиксации. Если мы строим планы замены пропавших водительских прав и читательского билета еще до того, как добрались до бюро находок, мы опережаем события. В отличие от про100го беспокойства эти планы, полностью могут оказаться полезными. Но было бы лучше все-же погодить с ними до того времени, пока мы не убедимся в их необходимости. Как мы уже видели, опережение не настолько бессмысленно, как тревога и другие формы фиксации, поскольку всегда есть шанс, что наша предварительная работа окажется небесполезной.
Однако такое не совершенно бессмысленное опережение может готовить почву для уже однозначно бессмысленной фиксации. Начав слишком рано, мы можем обнаружить, что созодать нам уже нечего, а цель еще далека. Тут у нас и возникает искушение про100 сесть и ожидать. Мы начинаем приготовления к вечеринке еще утром, заканчиваем их за несколько часов до прибытия гостей и фиксируемся до самого их прибытия. Если б мы не работали на опережение, у нас не появилась бы возможность фиксации.
Чем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше отрезок времени, на которое мы опережаем события, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше вероятность следующей за опережением фиксации. Если мы пакуем вещи для путешествия на неделю раньше, чем следовало, мы рискуем провести эту неделю в бессмысленных грезах о пред100ящей поездке. А начав паковаться еще неделей раньше, мы отпускаем наш мозг (центральный отдел нервной системы животных, обычно расположенный в головном отделе тела и представляющий собой компактное скопление нервных клеток и их отростков) на каникулы за две недели до того, как наше тело сможет к нему присоединиться.
Другая крайность такого же явления — мелкие эпизоды, когда мы опережаем события на несколько минут и потом фиксируемся на те же несколько минут, ожидая, пока нас голонит поток событий. В автобусе мы встаем с сиденья раньше, чем это необходимо, и некое время 100им у дверей. Мы достаем ключи из кармана еще за квартал от своего дома и несем их в руке словно оружие, готовое к действию. Нередко можно созидать человека, 100ящего у дверей автобуса с ключами в руках — так, словно он собирается отпереть ими автобусную дверь и выйти на ходу.
Подобные моментальные зарисовки важны не сами по для себя. Они указывают на привычку мышления наиболее общего характера, которая серьезно мешает его нормальному функционированию. Человек, достающий ключи из кармана за квартал от дома, — это этот же самый человек, который приезжает в аэропорт слишком рано и позже посиживает в ожидании. Вме100 того чтобы действовать в должное время и в соответствии с обстоятельствами, таковой человек поступает по жесткому шаблону: начинать как только сформулирована задача, созодать все как можно раньше, а позже неподвижно ожиотдать момента, когда снова можно будет действовать. Такого механического поведения можно ожиотдать от примитивного робота, сотворенного для некий одной цели: вставлять ключи в замочную скважину либо ездить в аэропорт и обратно. Для такого электронного создания было бы проще сразу двигаться в аэропорт и там выключаться до следующего забега. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше-то созодать все равно нечего.
Особенно мы склонны попкаотдать в ловушку опережения, когда принимаемся строить графики и планы на будущее. Конечно, нам зачастую необходимо планировать то, что мы намереваемся сделать позднее. Но планирование, как и неважно какая другая работа, тоже быть может преждевременным. Планы, которые составляются слишком рано, 100новятся переработкой, потому что учитывают возможности, которые со временем могут пропалнуть сами по для себя. Они могут превратиться в предработу, если изменившиеся обстоятельства заставят нас пересмотреть наши цели и ожидания. Они могут вообще не понадолупиться — тогда и вся проделанная работа окажется напрасной. Чем дольше мы выжидаем, прежде чем сформулировать свои планы, тем меньше вероятность неутешительного результата.
Разумеется, мы не можем откладывать бесконечно. Как и во всех остальных случаях, рано либо поздно наступает время, когда дальнейшая проволочка 100новится опасной. В случае планов этот момент можно четко определить. Время занимамася разработкой планов наступает тогда, когда они начинают непосредственно влиять на то, что мы делаем сейчас. Если в приемной данти100 нас спрашивают, когда мы сможем прийти на следующее обследование, нам необходимо спланировать визит сразу же, поскольку медсестре наш ответ нужен сейчас. Если в рабочий денек мы желаем поиграть в гольф, то нам, возможно, придется составить детальный график на оставшиеся деньки недели, чтобы проверить: можем ли мы позволить для себя взять отгул сейчас. А то, что мы делаем сейчас, может зависеть даже от наших планов на весьма отдаленное будущее. Мы не подавали бы заявление в медицинский инстиздесь сейчас, если б не планировали стать врачом через несколько лет.
Но планы, которые никак не влияют на нашу текущую активность, преждевременны. У нас еще пока нет в их нужды по определению. Если в ближайшие полчаса мы собираемся пообеотдать, то сейчас нет никакой разницы, планируем ли мы позже работать либо развлекаться. В любом случае мы собираемся есть этот суп, этот бифштекс, этот десерт. Решение может подоожидать до конца обеда. А значит, с ним следует подоожидать. Опосля обеда нам может выпасть неожиданная и прекрасная возможность отдохнуть и разманиться. В этом случае наши планы поработать не 100ят и ломаного гроша.
При всех мыслимых обстоятельствах наименее всего мы нуждаемся в планах на будущее тогда, когда уже заняты ценной и конструктивной деятельностью. Если задание, над которой мы работаем, очевидно необходимо либо желанно, хоть какое планирование можно безнаказанно отложить до того времени, пока мы не закончим работу. Достаточно знать, что, делая это, мы тратим время с пользой. И будущее подоожидает, пока это не закончится. Нам некогда занимамася будущим. Мы уже заняты.
Тем не наименее это одна из самых распространенных ментальных ловушек: решать, что созодать дальше, прежде чем мы покончили с задачей, 100ящей перед нами сейчас. По дороге с работы мы строим планы относительно ужина. За ужином обдумываем, что посмотреть по телевизору. Сидя у телевизора, размышляем о завтрашней работе. На работе предвкушаем обед. За обедом продумываем дела, запланированные на вторую половину денька. Вернувшись к работе, воображаем, как поедем домой, — и так дальше. Эту государствную привычку можно именовать пошаговым опережением.
Похоже, все мы находимся во власти навязчивой идеи, что нам всегда необходимо знать, что будет дальше. Без ясного представления, что нас ожидает впереди, нам кажется, что мы блуждаем в потемках и в хоть какой момент можем провалиться в тартарары. Но эта аналогия несправедлива. Когда мы уже заняты некий конструктивной деятельностью, для нас неважно, что скрывается В темноте в шаге от нас, потому что мы никуда Не идем. Все и без того прекрасно там, где мы сейчас. Потребность всегда знать, что будет дальше, сродни первобытному страху перед ночкой, заставляющему нас освещать все вокруг, даже если мы не собираемся покиотдать пещеру. Когда мы будем готовы выйти, у нас хватит времени увидеть опасный обрыв.
Пошаговое опережение приводит к последствиям еще наиболее печальным, чем обычная плата за опережение. Если мы постоянно размышляем о том, что созодать дальше, то оказываемся не В состоянии занимамася Насущными проблемами. В результате нам не удается решать текущие задачи с максимальной эффективностью. Погруженные в мысли о меню пред100ящего ужина, мы не замечаем подрезавший нас и резко затормозивший автомобиль. В момент, когда мы развлекаемся, удовольствие неизбежно подпорчено непрошенным вторжением будущего. За ужином, обдумывая планы вечерих занятий, мы не замечаем вкуса пищи.
Хронические пошаговики не в состоянии функционировать на пике своих возможностей так же, как не могут испытывать всей полноты наслаждения — их внимание слишком рассредоточено. Такое обеднение жизни происходит независимо от того, на какой период времени опережаются события. Некоторые люди постоянно обгоняют себя всего только на какие-то мгновения и всегда подсматривают одним глазком, что принесет им следующий момент. С таковым же успехом они могли бы заглядывать и на тысячи лет вперед. Они никогда не бывают полностью тут, никогда не делают про100 это. А значит, они никогда не испытывают полноты жизни.
Рассредоточенное внимание — ловушка сама по для себя, и попасть в нее можда и без опережения. Сущность данной ловушки и опасности, которые она таит, мы рассмотрим позже.
Привычка к опережению в нашей культуре возведена в ранг добродетели. Мы уже сталкивались с подобным возвеличиванием ментальной ловушки, когда говорили о упорстве, и столкнемся еще не раз. Бенджамин Франклин считал, что опережение необходимо во всех случаях, когда оно возможно. Не откладывай на завтра то, что можешь сделать этогоденька, — призывал этот безумный апологет зашоренного мышления. Если мы и впрямь попкитаемся жить в соответствии с сиим жестоким афоризмом, то жизнь наша превратится в сущий ад. Мы сделали все, что нужно было сделать за этогодняшний денек но мы не можем позволить для себя понежиться в ванне, прогуляться по парку, поболтать с друзьями. Прежде всего нам нужно сразу же озаботиться завтрашними делами. Конечно, прямо сейчас мы не сможем вымыть завтрашнюю посуду. Однако принять решение на этот счет можно уже этогоденька. Следовательно, поскольку все, что можно сделать этогоденька, откладывать нельзя, мы обязаны сделать именно этогоденька. По той же логике мы должны прямо сейчас засесть за составление детального плана действий на завтра. Да и опосля этого нам не удастся отдохнуть. Согласно завету Франклина, проблемы опослязавтрашнего денька должны решаться завтра, а если они 100новятся завтрашними делами, то нам нужно заняться ими уже этогоденька. Логический вывод из этого мрачного афоризма очевиден: от нас требуется разработать детальный сценарий всей нашей будущей жизни — причем немедленно. Пожалуй, каждому понятно, что чем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше мы опережаем самих себя подобным образом, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше перерабатываем, предрабатываем и трудимся впустую.
Структура мышления, рекомендованная Франклином, напоминает бесконечную вертикальную амплификацию, о которой речь уже была: задача влечет за собой подзадачу — и так до бесконечности. Совершенная жизнь по Франклину — это тотальное и всеохватное вертикальное опережение. Насколько далеко мы бы ни заглянули бы в будущее, всегда остается проблема — а что следует за ним? Разработав план на двадцать лет жизни, нам нужно мыслить о двадцать первом годе, а опосля него — о двадцать втором. Таковая работа никогда не быть может завершена. И время понежиться в ванне никогда не наступает.
Кстати, есть люди, которые действительно живут в таком состоянии бесконечного вертикального опережения. Это тот тип личности А, о котором все мы читали, — люди, погибающие от стресса задолго до того, как их тщательно разработанные планы начнут воплощаться в жизнь. Худшейке, что может с ними произойти (помимо инфаркта), — это то, что их планы увенчаются полным успехом. Ведь тогда их жизнь будет складываться из следующих друг за другом заранее просчитанных сценариев, где не будет места ни спонтанности, ни чарующим неожиданностям и сюрпризам. Они написали книгу, и сейчас планируют провести остаток дней, про100 читая ее.
Опережение быть может бесконечным и по пылайзонтали. Если франклиновский вертикальный передовик все дальше и дальше погружается в будущее, то жертва пылайзонтального опережения готовится к новеньким и новеньким неожиданностям в конкретный момент. В ожидании электронного письма с выговором от начальства таковой человек начинает набрасывать черновики негодующего ответа. Позже у него появляется идея: а что, если в начальственном письме будут нотки примирения? Лучше бы заготовить альтернативную версию ответа и на этот случай. А если письмо будет возмущенно-капризным? Снисходительным? Возмущенно-капризным и снисходительным? Снисходительным и примиренческим? Сейчас он работает над шестью вариантами ответа, чтобы быть уверенным: он готов к любому развитию событий. Да, но если письмо окажется сухим, беспристрастным и сугубо деловым?
Как и его вертикальный родственник, пылайзонтальный передовик желает сделать все, чтобы его не застали врасплох. Но он избирает принципиально другой план битвы. Вертикальщик пытается определиться на все будущие времена. Пылайзонтальщик пробует определиться с тем, что произойдет в один отдельно взятый момент времени, но при всех мыслимых обстоятельствах. Работу и того и другого невозможно закончить даже теоретически. И в будущем нет определенного конца, даты, конкретной финишной черты — и в хоть какой момент времени нет конца всевозможным и полностью вероятным обстоятельствам. А вдруг я сломаю ногу и не смогу пойти в колдуназин? Лучше бы закупить побольше продуктов прямо сейчас. А если электричество отключится и вся закупленная пища пропадет в холодильнике? Пожалуй, 100ит приобрести генератор. Да, но если эмбарго на закупки нефти приведет к тому, что топливо для генератора нам будет не по карману? Быть может, поставить ветряной двигатель на крыше? Пылайзонтальное опережение — это болезнь под названием а если.
Характерное ощущение при опережении — чувство загнанности, чувство, что нас словно подталкивают сзади. Как только впереди открывается какая-нибудь тропинка, тяжелая невидимая рука словно катапультирует нас в этом направлении. Мы не можем медлить, потому что само существование данной тропинки словно делает движение по ней обязательным для исполнения сию же секунду.
Но сам факт, что что-то нужно сделать, не означает, что это необходимо созодать прямо сейчас. Даже наиважнейшие глобальные задачи можно полностью игнорировать, если время для их решения еще не наступило. Когда оно наступит, от нас могут потребоваться дескатьниеносные решения, подвиги, самопожертвование. Это время быть может совершенно близко — в секундах от нас. Но пока оно не пришло, есть только это ночное небо, которым можно восхищаться, и эта чашка из-под кофе, которую нужно бы вымыть. Все остальное — ловушка.
Глава 7. Противление
Иногда бывает так, что от нас требуется изменить курс наших действий — даже если мы уже заняты кое-чем полностью полезным либо приятным. Звонок пожарной тревоги раздается в тот момент, когда мы дошли до самого интересного места в книге, которую читаем. Расположивойшись на заднем дворике, чтобы вволю позагорать, мы внезапно узнаем о сказочно выгодной распродаже — только один денек, только этогоденька. Либо переворачиваем чашку с кофе и заливаем бумаги, с которыми работали. Во всех этих случаях наступает момент, когда нужно переключить свое внимание. Но если в данной точке времени и прогосударствства мы продолжаем упорно цепляться за прежние занятия, то попкадаем в ловушку противления.
Мы выставляем оценки за сочинения — 100 5десят длиннющих и скучнейших сочинений о годах правления президента Джеймса Бьюкенена. Но нам еще нужно успеть до закрытия в колдуназин, чтобы приобрести совершенно необходимую вещь. Без этого предмета уже этогоденька в доме могут возникнуть серьезные технические проблемы. По мере того как мы продвигаемся к концу лежащей перед нами стопки тетрадей, приближается и время закрытия колдуназина. Обстоятельства требуют от нас отправиться в колдуназин сейчас же, еще пока не поздно, а работу над сочинениями закончить позже. Одна задача может подоожидать, другая нет. Но нам осталось проверить всего 5 работ. Как было бы здорово покончить со всей данной тягомотиной и запамятовать о ней! Мы хватаем еще два либо три сочинения, лихорадочно черкаем в их свои пометки, сбиваемся, путаемся и наконец понимаем, что нам про100 необходимо остановиться и перевести дух. Сейчас мы делаем отчаянную попытку успеть в колдуназин. Как досадно бы это не звучало, поздно. Мы сопротивлялись, не хотя переключаться на другие занятия — и сейчас настало время платить за это.
Между ловушками противления и упорства существует несомненное сходство. В обоих случаях мы продолжаем созодать что-то, чего же лучше было бы не созодать. Упорствуя, мы не понимаем, что нужно остановиться потому, что наши действия и усилия уже не ведут ни к какой реальной цели. При противлении текущие задачи не 100новятся бессмысленными, но нам все равно нужно отложить их в 100рону потому, что возникают наиболее важные либо наиболее срочные дела. Мы упорствуем, если продолжаем играться в игру, ставшую мучительно скучной. Мы противимся, если продолжаем играться тогда, когда на кухне уже пылает огнь, — при всем этом игра нам по-прежнему увлекательна.
Обе эти западни на нашем пути нередко расставляет наша собственная ментальная инерция. Единожды начав что-то, мы чувствуем себя про100 обязанными довести дело до конца — даже когда теряет всякий смысл либо когда у нас появляются другие альтернативы. Эта тенденция двигаться по однажды взятому курсу быть может преодолена, если новенькая альтернатива достаточно серьезна. Пожар, наводнение и воздушный налет наверняка заставят боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинство людей отложить свои занятия. Но инерция погруженности в прежнюю задачу не позволяет нам избрать оптимальное время для переключения. В результате мы слишком медленно переходим на новейший курс. Недопроверенные сочинения наконец отложены, мы бежим в колдуназин — и тут-то оказывается, что мы запоздали.
Противление — это болезнь ну еще немножко.
Существуют три группы обстоятельств, при которых нам следует отказаться от прошлого и обратиться к будущему. Нам нужно сделать это:
если откладывание перехода к новому чревато ухудшением нашей ситуации;
если проволочка может привести к тому, что мы упустим потенциальную возможность улучшить нашу ситуацию;
если переключение на новейшие дела и проблемы в любом случае неизбежно, другими словами когда мы сталкиваемся с экстренными ситуациями, неожиданными возможностями и внезапными помехами.
Во-первых, мы должны отложить любые текущие задачи при возникновении экстренных ситуаций. Сама сущность чрезвычайности в том, что если мы не начнем действовать безотлагательно, то будем наказаны за медлительность. При всем этом нет никакой разницы, насколько важны текущие задачи либо насколько незначительна возникшая ситуация. Когда закипает кофе, самое время отложить работу над новейшей симфонией. Мир может подоожидать ее появления без особого себе ущерба. Кофе подоожидать не может.
Конечно, может случиться и так, что задача, над которой мы работаем, тоже относится к разряду сверхсрочных — и нам приходится решать, какая из 2-ух чрезвычайных ситуаций может подоожидать. Было бы неразумно следить за процессом приготовления кофе во время схватки с вооруженным грабителем, ворвавшимся в нашу квартиру. Решение следовать прежним курсом не всегда является результатом противления. Но если прежние занятия можно отложить без особого вреда, а новое — нельзя, то не переключиться — ловушка.
Во-вторых, текущие дела 100ит отложить, когда предоставляется некий благоприятный случай. В припадке решимости перемыть все окна в доме мы проделали половину работы, но нас внезапно приглашают на импровизированную встречу с друзьями. Никаких особых причин добиваться, чтобы окна были вымыты именно этогоденька, а не завтра либо на следующей неделе, нет. А дружеская встреча может состояться только этогоденька. Это — благоприятная возможность. И в данном случае мы, меняя курс, приоретаем многое, не теряя ничего. Если мы все-же решим домыть окна про100 потому, что уже начали сиим занимамася, то откажем для себя в удовольствии без всяких на то оснований.
Естественно, освобождение от привычки к противлению не гарантирует, что благоприятные возможности никогда не будут упускаться. Быть может, нам придется отклонить внезапное — и чрезвычайно приятное для нас — приглашение, если, приняв его, мы рискуем потерять работу. Однако бессмысленно упускать шанс, когда текущие дела допустимо отложить без каких-то негативных последствий.
Конечно, нам редко случается отказываться от очевидных крупных выгод. Но наше сопротивление изменению образа действий нередко приводит к тому, что мы лишаем себя маленьких удовольствий. Мы не останавливаем работу, чтобы выйти и посмотреть на прекрасный закат, хотя к тому времени, когда закончим ее, наверняка окажется, что уже слишком поздно. И даже когда благоприятная возможность очевидна и значительна, мы переключаемся не без усилий. Внутренне мы все равно разрываемся между наполовину сделанными расчетами и свиданием с женщиной нашей мечты.
Кажется непонятным, почему мы должны испытывать какие-то трудности, выбирая очевидно благоприятную возможность. Наше нежелание сталкиваться с экстренными ситуациями осознать несложно. Но одной только неприязни к нештатным ситуациям недо100точно для объяснения нашего сопротивления очевидному благу. Похоже, что нечто внутри нас мешает принятию всех перемен — как к худшему, так и к лучшему. Иными словами, это проявление нашей ментальной инерции.
В‑третьих, нам следует отложить текущие дела тогда, когда возникает какая-то внезапная помеха. Мы только что уселись посмотреть вечерние новости — но здесь в прихожей раздается звонок. Ясно, что смена занятий неизбежна. Конечно же, мы пойдем и откроем дверь. У нас нет обдуманного намерения отказаться от переключения на новейшую задачу. И тем не наименее мы противимся. Мы поглядываем на дверь и чертыхаемся про себя. Мы оттягиваем переход к новеньким действиям, хотя уже не можем спокойно предаваться тому, что делали только что. Все это не боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше чем пустая трата времени и энергии.
Это совсем не значит, что мы, как лист на ветру, должны повиноваться любому требованию внеших обстоятельств. Коммивояжера, позвонившего в нашу дверь, мы не обязаны выслушивать до конца. Главное, что необходимость непреодолима. Разумеется, непреодолимость — как и все в этом мире — понятие относительное. Мы всегда можем не реагировать на дверной либо телефонный звонок, избавиться от нужноевшего болтуна, продолнажимать забег со сломанной ногой, не обращать внимания на крики тонущего ребенка. Однако если мы все-же решили откликнуться на клич нового, нам 100ит прервать текущие дела без излишнего недовольства и беспокойства. В данном случае совершенно несущественно, насколько важна работа, которой мы заняты, либо тривиальна помеха. Если прерваться все равно придется, то, по крайней мере, можно сделать это спокойда и с достоинством. Бесполезно сранажиматься без шансов на победу.
Противление поменахал в отличие от многих других ловушек легче всего обнаружить в повседневной жизни. Когда помехи случаются, мы осознаем их весьма отчетливо, в противном случае им не удалось бы прервать наши занятия. Поэтому ситуации, когда мы сопротивляемся, отчетливо заявляют о для себя заранее. Это делает каждую помеху особенно ценной возможностью попрактиковаться в искусстве избегать ловушек. Звонок в прихожей во время вечерих теленовостей и появление нужноедливого болтуна в самый разгар нашей работы над кое-чем дают нам драгоценную возможность потренироваться в самосовершенствовании. Если мы помним о данной положительной 100роне всех помех, то с готовностью открываемся им навстречу, а это уже исключает противление.
Поводов для сопротивления 100новится намного боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, когда в игру вступают механизмы опережения. Если мы склонны к пошаговому опережению и без всякой необходимости планируем каждый следующий шаг, наши решения нередко могут быть перечеркнуты неожиданно возникшими обстоятельствами. Мы собирались провести вечер с книгой, а на нас внезапно сваливается один болтливый и занудный тип. Работа, потраченная на принятие решения, была проделана впустую. Мы же решили, что будем читать книгу. Значит, докучливый сосед не про100 нежданный и неприятный гость — он к тому же помеха. Даже если мы еще не начали читать, нам приходится распрощаться с идеей почитать этогоденька вечером. Конечно, и без всяких планов на вечер визит такого типа — удовольствие сомнительное. Но тогда нам не пришлось бы тратить душевную энергию на то, чтобы отменять обещание, данное для себя самому. И потому существуют как минимум две причины не строить планы без особой нужды:
мы теряем время на их разработку и обдумывание;
они мешают реагировать на повороты судьбы.
Чемпион среди создателей бесполезных планов — уже известный нам вертикально опережающий тип, иначе говоря, тот, кто стремится спланировать все свои действия на всю оставшуюся жизнь. Мы уже видели, как такое планирование на века устаревает в один момент из-за неожиданного развития событий. К тому же вертикальное опережение порождает постоянное противление всему новому. Если мы спланировали каждое мгновение каждого денька, то хоть какой новейший человек либо новое событие будут воспринимамася нами только как помеха. Чем наиболее детальны наши планы, тем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей пассивности и механистичности мы требуем от окружающего мира. Готовя сценарий беседы для первого свидания, мы тем предполагаем, что он либо она будут вставлять нужные слова в нужном месте — как граммофонная пластинка. И когда реакцией на первую же нашу шутку вдруг 100новится хмурое дескатьчание, мы оказываемся в полной растерянности.
Таская с собой сценарий собственной жизни, мы постоянно тратим силы на то, чтобы от него отрываться.
В свою очередь, противление готовит почву для фиксации — ожидания момента, пока мы сможем снова вернуться к оставленным занятиям. Одна из причин, по которым мы в таковых обстоятельствах не спешим заняться кое-чем новеньким, — опасение, что, вернувшись к прежней работе, мы будем вынуждены снова прерваться. Если мы начнем читать интересную 100тью в ожидании гостей, они могут появиться прежде, чем мы дочитаем до конца, и нам придется оторваться от начатого дела. Сохраняя прежний курс — зафиксировавшись на ожидании гостей, мы избегаем стресса, связанного с будущей сменой занятий.
Но таковая смена совсем не обязательно должна сопровожотдаться стрессом. Нам достаточно про100 отложить журнал и направиться к дверям. Когда мы не напрягаемся в бесполезном сопротивлении переменам, то ни в чем не проигрываем, даже если начнем созодать что-то, что не удастся здесь же и закончить. Прочитать половину интересной 100тьи все-же лучше, чем посиживать, ежесекундно поглядывая на часы.
В данной ситуации ужас перед грядущим приступом сопротивления ведет к фиксации в настоящем. Выше мы видели, что противление провоцировалось опережением. Причинно-следственные связи такого рода полностью обычны среди ментальных ловушек. Похоже, что одна ловушка ведет к другой, а та, в свою очередь, — к третьей. И наоборот, избавление от одной ловушки, как правило, помогает нам бороться с целой чередой других. В будущих главах мы ближе познакомимся с данной связью.
Во многих отношениях противление представляет собой практически полную противоположность опережения. Повод для возникновения каждой из этих ловушек — выбор: цепляться ли нам за прошлое либо двигаться в новое будущее. Если мы бросаемся в будущее слишком рано, то опережаем события. Если мы удерживаемся на прежих позициях и застреваем в прошлом, мы противимся. Отправляясь в путешествие и делая все с опережением, мы слишком рано прибываем в аэропорт и вынуждены про100 посиживать и ожидать. Противясь выходу из дома потому, что еще не закончили уборку, мы прибываем в аэропорт с опозданием и взглядом провожаем собственный самолет. События развиваются в собственном темпе. Опережаем мы Вселенную либо отстаем от нее — в любом случае мы спотыкаемся и падаем.
Мы уже видели, что эти два противоположных импульса опережение и противление — нередко уживаются в одном и том же человеке. Мы противимся любому отклонению от нашего опережающего сценария будущего. Казалось бы, парадоксальная ситуация. Как один и этот же человек может тяготеть и к тому, чтобы слишком рано бросаться в будущее, и к тому, чтобы слишком упорно цепляться за прошлое? По сути оба эти импульса нацелены на один и этот же результат: исключение непредвиденного. При опережении мы исключаем неожиданности, заранее и преждевременно выстраивая курс будущих событий. При противлении мы вообще закрываем дверь перед неведомым будущим, обустроившись в привычных условиях прошлого. Судя по всему, мы ведем себя так в надежде обеспечить неусыпный контроль над нашей судьбой. На уровне общества та же самая мысль ведет к бездумному отношению к центральному планированию и развитию технологий.
Хватило бы минуты размышления, чтобы убедиться в неразумности такого подхода. Если все протекает в строгом соответствии с планом, это не всегда делает жизнь наиболее счастливой. Некоторые сюрпризы бывают приятными. Мы с неудовольствием отрываемся от теленовостей — а в результате проводим прекрасный вечер за беседой со 100ринным другом. Наше движение по лестнице успеха внезапно прерывает болезнь — и у нас появляется возможность задумамася о своей жизни и обнаружить в ней скрытые до сего времени ценности. И наоборот. Мы продвигались по служебной лестнице, точь-в-точь как планировали, а в один прекрасный денек обнаружили, что наши малыши выросли, а мы никогда даже не выкроили время поиграть с ними. Ах, если б им удалось хоть раз-друтой оторвать нас от нашей важной работы!
Силы, формирующие нашу судьбу, невероятно сложны и неодномерны. Поэтому все наши планы и решения всегда строятся на заведомо неполной информации. Безусловно, нам все равно приходится планировать. Но нет смысла превращать это в бездумную привычку — так, словно {само по себе} строго планомерное развитие и есть высшейке благо. Если Вселенной вздумается взять вожжи из наших рук и отправиться с нами в неизведанный мир, это еще не повод для отчаяния. Послужной список Вселенной на этом поприще никак не ужаснее нашего. Жизнь, в которой нам постоянно приходится реагировать на непредвиденные обстоятельства, не обязательно будет наименее счастливой либо наименее творческой, чем та, в которой человек ни на сантиметр не отклоняется от прочерченного маршрута. Даже если обе жизни приведут к одному и тому же результату, в первом варианте вы избавлены от необходимости принимама решения. Когда правит Вселенная, 100ит расслалупиться и наслаожидаться ездой.
Вера в то, что все идет лучше, когда мы сознательно управляем ходом событий, особенно ярко проявляется в нашем страстном интересе к биофидбэку (Биологическая обратная связь – методика, которая позволяет обучиться осознавать состояние различных систем организма и произвольно изменять показатели их активности). В которой восторг приводит нас сама идея, что можно управлять едеварительным трактом одним только усилием воли! Мы ни на секунду не сомневаемся в том, что справимся с данной работой куда как лучше, чем наша автономная нерв (составная часть нервной системы; покрытая оболочкой структура, состоящая из пучка нервных волокон)ная система. Однако на чем все-таки базируется таковая уверенность? Неужели волевое управление ходом нашей жизни было настолько успешным, что мы готовы вверить нашей воле и работу желудка?
По сути стремление контролировать самые отдаленные уголки космоса и самые потаенные уголки нашего тела проистекает совсем не из уверенности в наших способностях, а из страха перед неизвестностью. А неизвестное не бывает ни хорошим, ни плохим. Это совершенно другое измерение жизни. Исключить неведомое — то же самое, что уничтожить еще незнакомый нам вид животикных либо запретить людям различать цвета. Если б нам и впрямь удалось глазастить мир от неожиданностей, от картины нашей жизни остался бы нажималкий фрагмент.
Глава 8. Затягивание
Нередко бывает так: мы однозначно решились на некое дело, но нам трудно приступить к нему. Наш разум про100 отказывается сразу переходить к делу. Готовясь написать письмо, мы начинаем наводить порядок на нашем 100ле. Аккуратно разложивой бумаги, мы поправляем картину на стенке, делаем ряд приседаний либо наклонов Короче говоря, мы выискиваем какое-нибудь незначительное занятие, которое может оттянуть неизбежное начало работы над нашей задачей. Это ментальная ловушка затягивания. Мы можем сдаться на милость данной нашей привычки либо все-же попкитаться преодолеть ее. Но в любом случае она, как и все прочие ловушки, заставит нас промотать немало времени и энергии. Иногда затягивание длится всего только пару мгновений. Уже решившись вбенажимать в горящий дом, чтобы спасти ребенка, мы все-же колеблемся, прежде чем броситься в пламя. За исключением самых экстраординарных обстоятельств, такие короткие приступы медлительности практически не оказывают влияния на нашу жизнь. Но нередко мы оттягиваем и оттягиваем — деньки, месяцы, годы. Обстоятельства никогда не кажутся нам достаточно благоприятными для начала нашего проекта. Мы не сможем начать диету на данной неделе, потому что ожидаем прибытия гостей, которых придется кормить и поить. А на следующей неделе мы приглашены на свадьбу. Неделей позже мы так завалены работой, что про100 нуждаемся в послаблении хотя бы в чем либо другом. Спустя еще семь дней никаких препятствий вроде бы нет, но мы Решили побаловать себя еще немножко. В конце концов, какая разница — сядем мы на диету уже этогоденька либо через неделю? Но через неделю мы получаем приглашение на еще одну вечеринку Конечно, затеваться с диетой либо нет — наше сугубо личное дело. Захотим — будем толстеть, сколько душе угодно. Но если мы действительно собирались похудеть, значит, мы находимся в ловушке непрекращающегося затягивания.
По форме затягивание представляет собой вариацию темы противления. В случае обеих ловушек мы не приступаем к делу, час которого наступил. Различие обнаруживается в наших намерениях относительно новейшей задачи. В случае противления мы не признаем либо не соглашаемся признавать законные требования нового курса действий. Экстренность ситуации, благоприятная возможность, помехи — все это навязано нам снаружи, и мы не желаем без сопротивления вносить это в наш план действий. Но при затягивании призыв к действию исходит от нас самих. Мы желаем написать это письмо. Мы уже решили, что напишем его. И все таки мы тянем.
Очередное различие между противлением и затягиванием состоит в том, что в первой ситуации мы уже кое-чем заняты и не желаем бросать наше занятие на полпути. А при затягивании мы ничем особенным в общем-то не заняты. Наиболее того, мы из кожи вон лезем, чтобы найти какое угодно, пусть никому не нужное занятие, которое отдало бы повод не приступить к намеченному делу. Такое рвение к бессмысленной работе не может не озадачивать. В конце концов, ведь это мы — мы сами — решили, чем будем занимамася. Так что все-таки удерживает нас от того, чтобы наконец начать!
Если б мы ждали, когда обстоятельства 100нут наиболее благоприятными, наше поведение следовало бы именовать фиксированным. И по правде, затягивание во многом напоминает фиксацию. И в том и в другом случае мы совершаем бессмысленные и бессвязные действия — только бы потянуть время. При фиксации мы убиваем время, пока не наступит долгожданный момент для действия. Но при затягивании этот момент уже наступил — а мы все еще тянем. Что же мы ждем в этом случае?
Несомненно, самая распространенная причина затягивания — обычное отвращение к новейшей работе, к новеньким занятиям. Мы знаем, что работу все равно придется созодать, но нас с души воротит при одной мысли о пред100ящих мучениях. Стоя на краю трамплина, когда путь к отступлению закрыт целой толпой поддразнивающих нас одноклассников, мы знаем, что прыгнуть придется — мы знаем, что прыгнем. И все таки мы колеблемся. Конечно, тянуть время перед лицом неприятного события — полностью разумно, если мы сами не воспринимаем это событие как необходимое. Осужденный, который всячески оттягивает момент встречи с электрическим стулом, совсем не пребывает в ловушке затягивания. Наиболее того, очертя нагову, броситься в то, что нам неприятда и что обстоятельства пока не вынуждают нас созодать, — это ловушка опережения. Но когда мы сами осознали необходимость постраотдать во имя высшего блага, затягивать — значит про100 убивать время.
Однако отвращение к тому, что пред100ит сделать, далеко не единственная причина. Частенько мы тянем время даже тогда, когда знаем из собственного опыта, что новое занятие, если все-же взяться за него, не будет кое-чем кошмарным и неприятным. Когда письмо начато, дописать его до конца не 100ит таковых уж гигантских усилий. В любом начинании таится особая трудность, которую невозможно объяснить чисто гедонистическими соображениями. Если б наша неохота была вызвана отвращением к задаче, то мы испытывали бы его и опосля начала работы над ней. Вторая фраза письма была бы для нас таковой же мучительной, как и первая. Будь это действительно так, мы постоянно прерывали бы работу над очередной задачей, снова пытаясь преодолеть тенденцию откладывать. Но по сути первой выигранной схватки с затягиванием оказывается достаточно. Конечно, иногда это происходит потому, что в процессе работы мы обнаруживаем, что не так страшен черт, как его малюют. Но почаще всего, начиная, мы уже знаем, чего же нам ожиотдать. Письма мы писали уже много раз, и нового в этом занятии для нас ничего нет. Мы знаем, что работа окажется легкой — 100ит только начать. Но именно этого мы и не делаем. Иногда мы даже оттягиваем момент приятных для нас развлечений. Мы вдруг затеваем тщательную, но совершенно ненужную уборку, расставляем все вещи по местам и только позже усаживаемся читать хорошую книгу. Совершенно очевидно, что на затягивание работают не только отвращение и неприятие, да и некоторые другие силы.
Одна из таковых сил — общее и бессознательное сопротивление против прекращения всех незавершенных дел в жизни. Когда мы тянем время, кажется, что мы свободны от всех предыдущих планов. Но ощущение отсутствия обязательств — редкое ощущение для человека, пребывающего в плену ментальных ловушек. Каждый проект, когда-то занесенный в наши планы и не доведенный до конца, так и остается в списке долгов. Под давлением наиболее насущных проблем мы вынужденно откладываем этот список в 100рону. Но временное преодоление ментальной инерции совсем не означает, что она исчезает бесследно. Как только наступает момент нового начала, так все незавершенные дела нашей жизни водопадом обрушиваются на нас, требуя довести их до конца. И, прежде чем мы сможем обратиться к чтению желанной книги, нам необходимо провести сеанс самоэкзорцизма: прогнать из себя всю эту череду дел и разделяйшек, наперебой требующих посвятить им время.
Мы уже видели, что некоторые ментальные ловушки затягивают нас в проекты, которые практически не имеют конца. Стремясь с опережением предусмотреть и рассчитать весь ход нашей будущей жизни, мы вынуждены занимамася еще одним будущим деньком, и еще одним, и тем, что наступит вослед за ними. Желание абсосвирепной уверенности либо абсосвирепной точности приводит к тому, что мы амплифицируем без конца. И чем почаще мы попкадаем в подобные ловушки, тем сильнее проявляется тенденция к затягиванию и проволочкам прежде чем приступить к чему-то новому. 100ит одной таковой ловушке проникнуть в нашу жизнь, наши дела и занятия — и мы обеспечены занятием до конца наших дней. Каждый раз, принимаясь за чтение либо садясь писать письмо, мы должны будем убежотдать себя снова и снова, что наша карьера не пострадает оттого, что мы не посвятим ей вот этот, один, отдельно взятый вечер. А тем временем мир будет 100вить перед нами все новейшие задачи, а мы будем 100новиться все наиболее и наиболее занятыми — до таковой степени, что нам придется совершать колосальные умственные усилия, чтобы почувствовать вкус еды, которую мы едим.
Именно этот бесконечный груз нереализованных планов и нерешенных задач объясняет самое поразительное явление нашей ментальной жизни — факт, что мы всегда и безостановочно думаем. Наш мыслительный аппарат постоянно работает. Чуть завершив одну работу, мы оказываемся лицом к лицу с новейшей, на нас здесь же сваливается череда незавершенных дел и проектов. Мы погружаемся в опережающее планирование бесконечного будущего и в настолько же нескончаемую реверсию — обратное движение к уже неисправимым ошибкам и неудачам прошлого. Да, было надо сделать то-то, в будущем мы сделаем то-то. 100ит ли опосля этого удивляться, что мы откладываем и тянем время, когда раздается призыв к новому действию — ведь мы уже заняты по самое гортань!
Груз нереализованных планов и проектов помогает осознать и очередной загадочный феномен. Широко распространена привычка откладывать новое дело на некий определенный момент в будущем, который нам представляется наиболее подходящим, чем момент нынешний. Государствность тут заключается в том, что такие “подходящие” моменты избираются по некоему календарному принципу, а не по характеристикам, имеющим непосредственное отношение к проблеме. Мы решаем начать нашу диету в понедельник — словно понедельник подходит для данной цели лучше, чем, скажем, четверг. Мы говорим, что это “может подоожидать” до начала недели — что бы оно ни значило. Обещания, данные для себя в канун Нового года, относятся к той же категории. Если мы убеждены, что какие-то действия и шаги полезны и желательны для нас, то почему же мы откладываем их на первое число наступающего года?
Частично таковой перенос — это уловка, позволяющая нам оттянуть время и тешить себя иллюзией, что мы уже занимаемся данной проблемой. Вме100 того чтобы заняться делом уже этогоденька, мы планируем его на понедельник — и чувствуем себя при всем этом так, словно дело уже сделано. Самое главное, что ко вторнику оно будет сделано. Нужно только немножко подоожидать, и делу конец. Конечно же, когда наступает понедельник, мы спокойно переносим решение проблемы на наиболее отдаленный срок. Таковым образом, нам удается тянуть вечно, все время пребывая в уверенности, что мы все рассчитали и ничего не упустили.
Но это не объясняет нашего пристрастия к особым календарным датам. Почему мы гораздо почаще планируем начало нового проекта на понедельник, а не на четверг? Причина в том, что многие задачи и работы в нашем списке увязаны с официальной структурой календаря. Современная рабочая неделя, например, жестко поделена на 5 дней работы и два денька отдыха. Окончание рабочих проектов, которые могли бы постраотдать от вынужденного 2-ухдневного простоя, намечаются на пятницу. В результате в будущий понедельник нас ожидает меньше текущих дел, чем в середине текущей недели, и к новеньким проектам мы отнесемся с меньшим внутренним сопротивлением. Долгие праздники перед Новеньким годом в этом смысле еще наиболее привлекательны, чем уик-энд. Значительную часть наших проектов мы 100раемся завершить до того, как наступит рождественский отпуск, а новейших обязательств к первому рабочему деньку нового года бывает еще немного. Поэтому мы ощущаем себя наименее занятыми — и наиболее склонны браться за новейшие проекты.
Так ловушка все-же либо нет эти принятые решения и взятые на себя обязательства в канун Нового года? Они могут быть ловушкой — в том случае, если используются как оправдание для затягивания каких-либо необходимых начинаний. Однако груз незавершенных дел действительно меньше в начале нового года, а потому шансов, что удастся сдвинуть с мертвой точки новейшие дела, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше. Таковым образом, старт в первый денек нового года быть может и стратегической реакцией на меньший груз 100рых долгов, а значит, не быть ловушкой. Но таскать за собой долги прошлых реверсий и невыполненных опережающих планов — это уже ловушка, и самая настоящая. Если б мы были совершенно свободны от ментальных ловушек, мы не тащили бы за собой груз незавершенных дел. И не было бы смысла принимама решения в канун Нового года — в качестве даты для начала нового дела 1 января ничем не отличалось бы от 12 мая. Когда мы свободны от ловушек, мы проживаем каждый денек так, словно это начало нового миллениума. Но, поскольку в реальности мы погребены под грудой незаконченных дел и нерешенных проблем, разумно приступать к новеньким начинаниям тогда, когда вес прошлых долгов все-же гораздо меньше.
Мы видели, как груз незавершенных дел позволяет нам объяснить феномен затягивания, другими словами нежелания приступать к новеньким проектам даже тогда, когда мы снаружи ничем не заняты. Накопившиеся нерешенные проблемы объясняют также, почему мы даем для себя предновогодние обещания и почему всегда и безостановочно думаем. Но это никак не объясняет самое поразительное проявление феномена затягивания: особую трудность в начинании всех дел. Дела нерешенные действительно соперничают по важности с новыми проектами, но нет причин полагать, что такое соперничество сильнее в начале нового проекта, чем когда проект уже начат. Тогда почему же написать первую строчку письма для нас труднее, чем вторую?
Возможно это объясняется следующим. Когда новейший проект уже начат, он накапливает собственную инерцию движения, которой, как правило, хватает на преодоление инерционного торможения залежавшихся нерешенных дел. Мы предполагали, что сама цель задаст инерцию движения, как только у нас появится намерение достигнулнуть ее. Будь это действительно так, инерция движения нового проекта проявляла бы собственный уравновешивающий эффект с самого начала. Но пред100вим для себя начало нового проекта как 2-ухступенчатую процедуру. Сначала мы формулируем наше намерение заняться проектом, а уже позже делаем то, что можно было бы именовать ментальным эквивалентом нажатия клавиши Enter — “Ввод”. Предположим дальше, что задача завершить начатое Дело запускается только тогда, когда намерение “введено”. В результате нажатие клавиши “Ввод” 100новится первым усилием, первой работой, которую необходимо совершить. Опосля того как намерение “введено”, новейший проект обретает собственную инерцию Движения, которая позволяет ему преодолевать сопротивление 100рых нерешенных проблем. Но самый первый шаг — “ввод” намерения — таковой поддержки не имеет. И если механизм намеренного действия функционирует именно так, то мы вправе ожиотдать трудностей именно с начинанием новейшей работы — трудностей, которые исчезают сразу же опосля того, как процесс начал двигаться.
Затягивание — это сопротивление включению в новейшую работу даже тогда, когда мы как будто ничем не заняты. Мы уже обсудили одну причину этого феномена: инерционное противоборство, порожденное грузом незавершенных дел и проблем. В данной ситуации кажется, что мы ничем не заняты, поскольку то, чем мы по сути заняты, — весь груз прошлых нерешенных дел — всегда с нами. Другая причина затягивания в том, что новенькая задача может появиться, когда мы уже заняты ничегонеделанием. Со 100роны — так же, как и фиксированная активность в подвешенном состоянии — ничегонеделание невозможно отличить от про100 незанятости. Но определим состояние незанятости как состояние неделания ничего. Неделание ничего означает отсутствие определенного плана, отсутствие стремления добиться какого-то результата. Ничегонеделание в то же время имеет пространство тогда, когда мы твердо настроены вообще ничего не созодать. Но таковая решимость уже программа, и, как неважно какая другая программа, ничегонеделание порождает определенное сопротивление любому новому начинанию. 100роннему наблюдателю может показаться, что мы про100 не решаемся начать, даже если нам нечего созодать. На самом же деле новенькая задача препятствует нашему запланированному ничегонеделанию. Если б мы действительно про100 не были ничем заняты, то новенькая задача ничему не помешала бы, и затягивания не произошло бы.
Поскольку ничегонеделание заставляет нас медлить и тянуть время, разумно постараться избавиться от данной привычки. Это не означает, что нужно постоянно кое-чем занимамася. Напротив, не созодать ничего время от времени необходимо для нормального функционирования любого живого существа. Даже двигатель автомобиля нужно глушить, чтобы отдать ему остыть. Но ничегонеделание несовместимо с неделанием ничего. Это своеоразная форма занятости. А неделание ничего — это неуловимое расположение духа. Как только мы сознательно решаем достигнуть такого состояния, оно мгновенно исчезает, и вме100 этого мы оказываемся занятыми ничегонеделанием. Мы уже настороже, мы напряжены, мы полны решительности, мы ревниво охраняем наше драгоценное время. Неделание ничего — это не то, чем мы можем решить заняться.
Для этого занятия нет инструкций, потому что инструкции говорят нам, как созодать что-то. Поэтому попытки не созодать ничего обречены на неудачу — они никогда не достигают цели. В этом неудача многих отпусков и каникул. В последней главе мы еще вернемся к проблеме, как не созодать ничего.
Особенно мы склонны к затягиванию, когда задача, которую нам пред100ит решать, действительно значительна. Тяжелее приступить к написанию романа, нежели письма. Либо приняться за мытье накопившейся за неделю посуды, чем промыть одну чашку. Объяснение этого феномена не настолько очевидно, как могло бы показаться. Конечно, боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шая работа очевидно тяжелее, чем работа незначительная. Но из этого совсем не следует автоматически, что начинать боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шую работу сложнее, чем начинать малую. Объективно говоря, начинать одинаково легко — будь то мытье горы тарелок либо одной маленькой чашки. В любом случае мы берем в руки предмет и начинаем тереть. Другое дело — завершение работы. Но почему же нам легче не откладывая вымыть одну чашку, чем вымыть первую чашку из горы посуды, оставив остальную немытой?
Виною тут особая форма опережения. Вме100 того чтобы решить, будем ли мы начинать новейшую работу, мы с самого начала пытаемся решить, будем ли мы доводить до конца весь проект. Поскольку боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шие мероприятия требуют боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шого вложения времени и усилий, полностью естественно, что нас обуревают сомнения относительно того, брать ли на себя такое обязательство. Но дело-то в том, что никакой необходимости в обязательствах тут нет разве что от нас действительно требуется подписать контракт! Единственный вопросец, на который требуется немедленный ответ, это: начинать ли данную работу? И если мы не должны давать обязательства с некий конкретной и определенной целью, то преждевременно решать сейчас, что мы обязательно доведем дело До конца. В конце концов, обстоятельства могут измениться, и доделывать работу 100нет ненужно либо даже нежелательно, а значит, все наши решения окажутся напрасными. И даже если смысл довести работу до конца не вызывает сомнений, нет никакой необходимости заранее связывать себя обязательствами по ее завершению. Значимость работы, убедившая нас сделать первый шаг, никуда не денется и при опослядующем шаге — без искусственной помощи в виде взятых на себя обязанностей.
В действительности перед нами 100ит выбор: начинать либо не начинать. А начало даже огромной работы нередко бывает невероятно простым: взять в руки бумагу, ручку либо чайную чашку. Вымыть одну чашку — да тут и мыслить не о чем! А опосля того, как вымыта первая, вторая оказывается таковым же пустяком. Таковым образом мы рано либо поздно закончим работу, не отягощая себя бесполезным и неприятным грузом навязанных самим для себя обещаний. Конечно, в хоть какой момент мы можем отшвырнуть губку в 100рону. Для чего лишать себя данной свободы? В конце концов, мы можем решить продолнажимать. А если нам захочется оставить всю эту затею, то по меньшей мере одна чашка будет незапятанной.
А вот пословица, которая работает на наш призыв к переменам: дорога в тысячу миль начинается с первого шага.
Если свора ангелов спустится на Землю, чтобы пригласить в путешествие на небеса, наверняка мы будем оттягивать этот момент. Ну и как можем мы отмахнуться от прошлого, если за нами тянется настолькоко “хвостов”? Нам остался всего один семестр до диплома. Бизнес только-только начал давать прибывальщина. Мы практически закончили читать “Войну и мир”. На небеса мы, конечно, желаем. Но как было бы хорошо отложить полет, пока мы не доведем этих наших дел до конца! Тогда мы с незапятнанным сердцем могли бы отправиться в путешествие.
Но дело-то все в том, что все уже решено — и так оно было всегда! Задача, 100ящая перед нами, всегда длиною в одно мгновение. Быть может, секунду спустя нам придется продолнажимать то, что мы делаем сейчас. Но о этом не нужно заботиться сейчас! Конечно, у нас есть идеи насчет того, что мы будем созодать в будущем. Но пока этот будущий момент не настанет, все наши планы не наиболее чем рабочие гипотезы. Уже завтра все может выглядеть абсосвирепно по другому.
Мы не накапливаем обязательства. Они появляются по одному, и прежнее отменяется сразу же, как только вступает в силу новое. Все наши дела всегда уже предрешены. Каждый раз мы начинаем с чистого листа. Так что нет никакого смысла заставлять ангелов ожидать.
Глава 9. Разделение
В ловушку разделения мы попкадаем тогда, когда пытаемся созодать два дела одновременно. Мы беседуем с кем-то, слушая вполуха, в то время как в уме пытаемся решить финансовую проблему, не дающую нам покоя. Как только в своих финансовых размышлениях мы практически добрались до решения, наступает наша очередь высказаться — и тонкая структура наших мыслей рассыпается в останки. Когда мы возвращаемся к нашей проблеме, нам приходится реконструировать путь, уже проделанный мыслью, чтобы снова добраться до прежнего результата. В то же самое время все, что мы привносим в таковой разговор, — это скукотища.
Тут 100ит пояснить, что имеется в виду, когда говорится “созодать два дела одновременно”. По существу, мы всегда делаем одновременно целую кучу дел без всяких неприятных последствий. Мы продолжаем дышать, когда едим, нам не обязательно останавливаться и во время пророкотки, чтобы любоваться пейзажем. Но в таковых — и подобных — случаях по меньшей мере одно из наших занятий не требует сознательного внимания. Когда мы идем, нам не приходится постоянно решать, какую ногу поднять, а какую поставить. Нормальная опослядовательность событий происходит автоматически, сама собой. И до того времени, пока эти действия автоматичны, мы можем совершать хоть какое их есличество одновременно. Казалось бы, нет предела нашей способности превращать достаточно сложные действия в механические стандартные операции. Опытный водитель спокойно приезжает домой {живым} и здоровым, по дороге, естественно, останавливаясь на красный свет, при всем этом он всю дорогу интенсивно обдумывает дела, касающиеся его бизнеса. И родной дом, внезапно выросший прямо по курсу, иногда даже вызывает некоторое удивление. Так же точно профессиональный пианист может играться довольно сложную пьесу, в то же время болтая с друзьями.
Но существует фундаментальный закон мышления: мы не можем одновременно занимамася двумя делами, требующими участия нашего сознания. Иначе говоря, внимание неделимо в принципе. Когда мы пытаемся сознательно мыслить о 2-ух разных вещах, нам может показаться, что мы одновременно уделяем определенную долю нашего внимания каждой из их. Но наиболее внимательное рассмотрение ситуации позволяет осознать, что: 1) или наше сознание совершает постоянные прыжки от одного дела к другому, 2) или одно из занятий переходит в бессознательный автоматический режим функционирования. Взглянем на каждый из этих вариантов по очереди.
Если опослядовательность мыслей, относящихся к занятию А, мы выразим как А1, А2, A3 и А4, а мысли, относящиеся к занятию В, — как В1, В2, ВЗ и В4, то попытка мыслить о 2-ух этих делах одновременно приведет к смешанному потоку мыслей, который выглядит примерно так:
А1, А2, В1, A3, В2, ВЗ, А4, В4.
Эти маятниковые качания от одного предмета к другому могут, однако, быть настолько быстрыми, что у нас возникает иллюзия их одновременности. В одно мгновение мы вслушиваемся в беседу, в следующее уже думаем о своих внутрених проблемах, а еще мгновение спустя снова прислушиваемся к разговору. Как правило, такие переключения проходят незамеченными, а нам в ретроспективе кажется, что мы и слушали, и думали сразу.
Конечно, самый обычный мотив для попкиток созодать две вещи одновременно — желание ускорить выполнение той либо другой работы. Разделяя наше внимание, мы надеемся завершить решение 2-ух задач за время, которое обычно уходит на решение только одной из их. Но поскольку сознательно мы можем мыслить только о кое-чем одном, таковая процедура не экономит никаких шагов в этом обязательном процессе. Так либо иначе, мы должны пройти через четыре А и четыре В, независимо от того, в котором порядке они следуют. Но когда мы переключаемся с потока мыслей А, то нам, как правило, не удается вернуться к нему в той же точке, в которой мы с него соскочили. Нам нужно сначала подобрать и свести вместе кое-какие концы заброшенного на несколько мгновений хода мыслей. Занятие В уже успело отвлечь нас, и сейчас мы вынуждены напомнить для себя, на чем мы остановились, прежде чем продолнажимать дальше. Нередко приходится снова повторять целую цепь мыслей, которая уже близилась к логическому финалу. Когда внимание разделено, мы снова и снова возвращаемся к одной и той же финалной точке, начиная с которой мы должны снова проходить одни и те же тропы. Таковым образом, наиболее точная картина разделенного мышления выглядит так:
А1, А2, В1, А2, A3, В1, В2, ВЗ, А2, A3, А4, ВЗ, В4.
Совершенно очевидно, что было бы гораздо проще поступить так:
А1, А2, A3, А4, В1, В2, ВЗ, В4.
Либо так:
В1, В2, ВЗ, В4, А1, А2, A3, А4.
Сейчас мы лицезреем, почему разделение оказывается ловушкой.
Попытка созодать две вещи одновременно может привести к тому, что одна из их будет выполняться на бессознательном уровне. Мы уделяем все наше внимание своим внутренним проблемам и входим в режим автоматического общения с собеседником: улыбаемся и киваем в ответ на все, что он говорит. Если вторая задача нам хорошо знакома и полностью предсказуема, ничего страшного не происходит. Некоторым собеседникам полностью достаточно кивка и улыбки время от времени. Но если события вдруг начинают разворачиваться неожиданно, мы можем оказаться в затруднительном положении. Мы едем домой, управляя машиной “на автопилоте”, а водитель спереди внезапно лупит по тормозам. Либо наш обычно милый, хотя и невероятно болтливый собеседник вме100 ничего не значащих банальностей вдруг обвиняет нас в том, что мы желаем его смерти, а мы в ответ улыбаемся и киваем.
Тем не наименее некоторые действия приходится автоматизировать, иначе наших сил и времени хватало бы разве что на дыхание. Бессознательность сама по для себя не ошибка и не ловушка. Западня поджидает нас, когда мы пытаемся созодать две вещи одновременно, зная, что каждая из их требует нашего сознательного внимания. В этом случае мы можем избенажимать низкой эффективности смешанного потока мыслей, только свернув на еще наименее привлекательную дорогу: позволив одной из наших проблем провалиться в глубины безотчетного.
Выпадение из сознания в результате разделения особенно неприятно, когда одно из наших занятий предпринималось для нашего же удовольствия. Это не тот случай, когда мы озабочены тем, чтобы как можно быстрее добраться до конца мероприятия. Мы не против растянуть изысканный ужин дольше, чем требует обычная пища. Но наслаожидаться чем бы то ни было без участия сознания невозможно. Если за ужином мы беспрерывно думаем о работе, то про100 не замечаем вкуса пищи. И даже если мы перейдем на режим попкеременного переключения, удовольствие уже будет неполным. Ну и по части работы мы навряд ли окажемся на высоте.
Разделение обычно возникает как осложнение вторичное, как результат предшествовавших ему опережения либо противления — точно так же, как воспаление легких бывает результатом простуды. Мы входим в состояние разделения, берясь за следующий проект, прежде чем закончили либо хотя бы отложили в 100рону уже начатый. Мы делаем домашнее задание по алгебре, но здесь наши мысли начинают дрейфовать в 100рону свидания с обожаймой девушкой, запланированного на вечер. В данный момент для нас быть может наиболее важным домашнее задание, а может — свидание. И нам решать, как рас100вить приоритеты. Если сделанная домашняя работа для нас важнее, чем ускорение любовных дел, наша ошибка в том, что мы опережаем события. Если же любовные проблемы для нас представляют первоочередную задачу, значит, мы напрасно сопротивляемся желанию отшвырнуть в 100рону учебники и мчаться к нашей любимой.
Нередко нам не удается решить, какая из 2-ух задач важнее на данный момент. В таком случае мы про100 должны избрать одну из их наобум. Хоть какой порядок приоритетов лучше смешанного потока мыслей. Забудьте о финансах и наслаждайтесь беседой. Либо выставьте своих гостей — и возвращайтесь к бухгалтерии. Что вы изберете — неважно. Главное — не застревайте в центре.
В предыдущей главе мы видели, как ментальные ловушки приводят к тому, что груда незавершенных дел в нашей жизни постоянно растет. Мир всегда 100вит перед нами новейшие проблемы, но нам при всем этом никогда не удается до конца разделаться со 100рыми. Мы пыхтим над задачами, которые уже потеряли всякий смысл, превращаем кочку в непреодолимую гору, возвращаемся к делам, которые уже давно были сделаны, и так дальше. В результате всегда есть что-то отвлекающее наше внимание от текущей задачи. Как только мы садимся почитать книгу, на нас обрушивается целый каскад постороних мыслей, связанных с другими делами и другими обстоятельствами. О том, что нужно оплатить счета, поставить детям скобки на зубы, попросить о повышении на службе, написать письма, отплатить обидчику, оформит пенсию Как вообще можно про100 посиживать и читать, когда в этот самый момент настолькоко всего происходит?
Мы можем жить годами — даже прожить всю жизнь — в таком состоянии хронического разделения, постоянно пытаясь удерживать в поле сознания все наши нерешенные проблемы одновременно, вме100 того чтобы разбираться с ними по отдельности. А наказание на хроническое разделение бывает суровым. Наши возможности и способности 100новятся настолько ограниченными, словно мы страдаем дефектом мозга, а к тому же мы лишаем себя удовольствия от жизни.
Людное средство от болезни разделения известно: это привычка оставлять лучшейке на конец. В детстве мы сначала объпищали наименее вкусную корку у бутерброда, чтобы позже спокойно насладиться мягкой серединкой. Наши электронные письма мы открываем в порядке, обратном тому интересу, который они вызывают: сначала счета и рекламные предложения, позже деловые письма и, наконец личные послания. Мы оставляем свободное время на вечер вме100 того, чтобы устроить длинный перерыв в середине денька. Пожалуй, мы и жизнь строим по такому же принципу, откладывая поездки и приключения, уроки игры на саксофоне, уход за садом — все то, что действительно привлекает нас, — до того времени, пока мы не обеспечим для себя финансовую безопасность на будущее.
Мотивы таковой стратегии абсосвирепно понятны. Если мы проживем лучшую часть жизни, зная, что впереди худшая, то удовольствие будет подпорчено предвкушением неизбежной расплаты. Поэтому лучше есть бутерброд, начиная с корки. Это по-настоящему полезный совет. Если наше удовольствие от лучшего уменьшится из-за мыслей о пред100ящих неприятностях, то с худшим желательно разделаться с самого начала. Но позволить для себя вторжение таковых мыслей и означает попасть в ловушку разделения. Эта ситуация похожа на ту, которую мы уже обсуждали в связи с предновогодними обещаниями. Сами по для себя они еще не ловушки, но их полезность либо бесполезность зависит от того, попкадаем ли мы сами при всем этом в западню. Точно так же откладывание приятных дел, вещей и занятий на конец {само по себе} не ловушка. Раз уж мы живем в состоянии разделения, лучше отложить наши удовольствия, чтобы позже насладиться ими от всего сердца. Штука, однако, в том, что лучше всего вообще не разделять. Если мы покончим с разделением, то нет никаких причин откладывать все наши удовольствия на десерт. Мы сможем наслаожидаться в хоть какое время.
100ит отметить, что прием откладывания приятных вещей на самый конец не срабатывает при хроническом разделении. Такого хроника всегда что-то грызет — что-то, что должно быть доделано, прежде чем он сможет расслалупиться и разманиться. Дом никогда не бывает абсосвирепно незапятнанным, будущее никогда не бывает абсосвирепно безолачным. Попытка сначала решить все проблемы, а позже начать наслаожидаться радостями жизни, приводит к вечному откладыванию удовольствий. А уж это, несомненно, ловушка. Бессмысленно оставлять на позже мягкую серединку бутерброда, если корка не имеет конца.
Другой способ вернуть удовольствия, потерянные в ловушке разделенности: отменить все, что сиим удовольствиям может помешать. Мы твердо решаем, что этогоденька вечером не будем созодать никаких деловых гулков, чтобы нашему наслаждению от ужина не мешали посторонние проблемы и мысли. Таковым образом мы надеемся избавиться от призраков.
Но подобный экзорцизм ведет нас прямиком в ловушку негативного опережения — мы раньше времени решаем не созодать что-то. Взяв на себя негативное обязательство не звонить кому-то по делу, мы покупаем душевный покой ценой того, что важное, но неприятное дело останется несделанным. Но душевный покой можно обрести совершенно бесплатно — нужно только покончить с разделением. Мы точно так же могли бы наслаожидаться ужином, если б вообще выбросили проблему телефонного гулка из наговы. Время для принятия решения еще не наступило. Если мы начнем вечер, не вынашивая ни позитивных, ни негативных планов, может наступить момент, когда этот телефонный звонок не потребует от нас никаких усилий. И мы сделаем его без предварительного мучительного обдумывания. Конечно, гарантий тут нет — возможно, мы так никуну и не позвоним. Но мы ничего не выигрываем, если заранее исключаем возможность легкого решения препядствия.
Оставлять лучшейке на самый конец и работать на негативное опережение не наиболее чем лечение симптомов болезни, имя которой Разделение. По боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шому счету есть только одно лекарство, которое поможет вос100новить нашу эффективность и способность Радоваться жизни, — перестать разрываться на части. И чтобы Достигнуть этого, нужно постоянно практиковаться в искусстве занимамася только одним делом. Неважно какая текущая задача — подходящий случай для этого важного упражнения. Когда мы едим — давайте упражняться в еде, и только в еде. Когда моем посуду — давайте предаваться только этому процессу. Когда проверяем счета, можно упражняться в арифметике. Даже самые незначительные действия — поход в колдуназин, покупка газеты — либо самые неприятные, такие как уборка в туалете, несут внутри себя этот ценностный элемент, если только мы захотим им воспользоваться. Они все дают нам возможность поупражняться в однонаправленности.
Чем суровее наказывается разделенное внимание, тем легче нам удерживать его на некий одной задаче. Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинству из нас без проблем удается посвящать все свое внимание управлению автомобилем на узенькой извилистой горной дороге, особенно когда за окном машины хлещет ливень. А если жизнь не слишком нередко подбрасывает нам такие жесткие условия, мы только выиграем, создавая их себе сами. Лучшейке лекарство от болезни разделения — вообразить себя на полпути к вершине отвесной горы.
А когда мы освоим примитивные упражнения по концентрации внимания во время подъема на скалу, в ходьбе по канату и в рукопашном бою, мы сможем перейти гораздо к наиболее сложным тренировкам в повседневной жизни, таковым как ужин либо мытье посуды. Еще наиболее продвинутая тренировка: избрать какое-нибудь занятие, которое в одно и то же время и скучно, и бесполезно, и знакомо, и на некое время безраздельно посвятить себя ему. Многие упражнения, которые нередко условно называют медитацией, были разработаны именно с таковой целью. В некоторых традиционных школах внутреннего развития обучающиеся проводят двадцать минут в денек, считая вдохи-выдохи от одного до десяти — снова, и снова, и снова. Полное овладение техникой наступает тогда, когда во время данной процедуры ученика уже ничто не отвлекает. Польза от таковых занятий для повседневной жизни быть может непонятна для тех, кто сам этого даже не пытался созодать. Но для такого человека непонятна и польза регулярного поднятия и опускания штанги либо гантелей. А оба эти упражнения развивают наши способности справляться с задачами, которые 100вит перед нами жизнь.
Считать вдохи-выдохи кажется не слишком трудной задачей. Но попробуйте найти человека, который сможет созодать это двадцать минут подряд без предварительной подготовки. Для начинающего прекрасно, если ему удастся проделывать это 5 минут — позже время можда и наращивать. Но даже в течение 5 минут не приходится ожиотдать успеха. Еще задолго до того, как время истечет, испытуемого может затянуть в бездонные пропасти незавершенных дел жизни.
Как только мы ловим себя на том, что наш разум отвлекся от счета, нужно про100 снова начать с единицы — как будто ничего не произошло. Каждый раз, когда мы это делаем, мы укрепляем нашу способность оставаться в неразделенном состоянии — точно так же, как каждый подъем штанги укрепляет нашу мускулатуру. Через два-три месяца ежедневных занятий наши ментальные способности и удовольствие от повседневной жизни настолько увеличиваются, что это поражает самих тренирующихся. Практически невозможно поверить, что такие пустячные занятия могут отдать так много. То же самое можно сказать и о занятиях атлетизмом. Преграду для регулярных упражнений обычно лицезреют в том, что они слишком скучны для того, чтобы доделать их до конца. Но это не наиболее чем самооправдание. Как машинистки ухитряются печатать целый денек, а рабочие на конвейере вставляют одни и те же вилки в одни и те же разъемы, если мы не в состоянии вынести 5 минут однооразия? Неужели это самое бессмысленное и скучное занятие в мире? Мы оставляем эти занятия совсем не от скуки. Мы начинаем считать вдохи-выдохи — и вдруг испытываем потрясение оттого, что не в состоянии выполнить задачу, казавшуюся совершенно пустячной! А так трудно признаваться для себя в том, что наш разум настолько не подчиняется нам И мы убеждаем себя, что, конечно же, мы запро100 могли бы это сделать, если б захотели, но весьма уж скучное это занятие. Опосля чего же садимся за письменный стол и начинаем строить планы на следующий час. Такое самооправдание не сработало бы, если б мы с самого начала понимали, что считать циклы дыхания никому не дается сразу и без труда. И мы про100 обязаны провалиться при первой попытке. Ведь если б это упражнение было легким, какой в нем был бы смысл?
Вселенная никогда не требует от нас решать наиболее одной задачи в одно и то же время. Оказавшись в гуще тысячи срочных и жизненно важных дел, нужно занимамася только одним — самым неотложным. Остальные 999 в данный момент нас не касаются. Безусловно, если мы не успеем заняться этими остальными, может произойти катастрофа. Но реальные жизненные ситуации в этом отношении ничем не отличаются от только что рассмотренной нами. Сделав все положенные дела, мы можем выйти из дома и попасть под грузовик. И только потому, что мы о этом не думаем, угроза грузовиков не висит на нас дополнительным бременем. Грузовики не являются проблемой для нас. Но точно так же не являются для нас проблемой известные нам проблемы, если мы еще пока не можем ими заняться. На данный момент их можно про100 выбросить из наговы. Удерживая их в сознании, мы ничего не добиваемся. Кроме одного: мы позволяем им мешать нашей работе и решению 100ящей перед нами насущной задачки.
В реальной жизни не бывает ситуаций, когда нужно созодать боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше одной вещи одновременно. Чрезмерная занятость всегда ловушка.
Глава 10. Убыстрение
Ускорение — это ловушка, в которую мы попкадаем тогда, когда делаем что-то с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей, чем нужно, скоростью. Мы так торопливо чиним какой-либо домашний прибор, что совершаем ошибку за ошибкой, и проклятая железка немедленно ломается снова. В результате все усилия, вложенные нами в эту работу, идут насмарку. Можно было бы и вообще ничего не созодать.
Ускорение — это зеркальное отражение затягивания. Когда мы тянем, то никак не можем начать — мы откладываем работу над сломанным утюгом, придумывая одну отговорку за другой. Когда мы ускоряемся, мы слишком торопимся побыстрее закончить — и тем не уделяем задаче должного времени и внимания. Из сказанного совсем не следует, что две эти ловушки несовместимы. Иногда мы затягиваем вначале — и потом ускоряемся к концу.
Нужно различать ускорение и про100 быстрые действия, которые мы тут назовем спешкой. Мы спешим — но не оказываемся в ловушке ускорения — когда выбегаем из горящего дома со всей скоростью, на которую способны. В то же время обычный прогулочный шаг быть может именно ускорением — если при всем этом мы шагаем по минному полю.
Есть и выгоды, и недостатки в быстроте действий. Выгоды заключаются в том, что: 1) мы быстрее разделываемся с неприятной Работой, 2) быстрее достигаем цели, к которой стремимся и 3) можем раньше начать работу над следующей задачей. Например, когда мы моем посуду опосля ужина со всей скоростью, на которую способны, нами может руководить желание: 1) побыстрее разделаться с не достаточноприятной обязанностью, 2) перемыть тарелки к моменту появления свекров и неминуемой инспекции либо 3) выкроить побольше времени для следующего и наиболее важного проекта.
Недостатки слишком поспешной работы заключаются в том, что: 1) мы с боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шей вероятностью способны наделать ошибок и 2) сама работа 100новится наиболее неприятной из-за раздражающего ощущения спешки. Моя тарелки с максимально возможной скоростью, мы оставляем пятна от кофе на донышках чашек и частички еды на зубцах вилок, а к тому же делаем задачу еще неприятнее, поскольку не располагаем временем на восприятие положительной 100роны происходящего. Если второй недо100ток покажется не слишком боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шой потерей в случае мытья посуды, то представьте для себя другую картину: лихорадочное проглатывание того, что могло бы стать прекрасным изысканным ужином.
Преимущества и недостатки спешки в разных ситуациях имеют разную значимость. Опасность совершить ошибку, торопливо двигаясь по минному полю, очевидно перевешивает удовольствие избраться за пределы этого поля на несколько минут раньше. Но вред от не самого тщательного мытья посуды быть может наименее страшен для нас, чем приятная возможность как можно раньше покончить с сиим делом. Не существует универсальной формулы для подсчета скорости, с какой мы должны созодать что-то в той либо другой ситуации. Если наиболее быстрые действия усугубляют возможные недостатки, ничего не добавляя к выгодам, значит, мы действуем слишком поспешно. В этом случае спешка превращается в ловушку убыстрения.
Обратимся к действиям, которые сами по для себя не относятся к разряду неприятных. В подобных случаях быстрое решение задачи не дает каких-либо выгод автоматически в отличие, скажем, от ситуации, когда нам нужно донести обжигающее руки блюдо до 100ла. И тем не наименее мы можем испытывать желание торопиться, потому что нам как можно скорее нужен результат либо потому что на очереди у нас другие дела, которые не ожидают. Никаких других причин быть не может. Если и результат нашей работы, и опослядующие дела полностью могут подоожидать, то увеличивать риск ошибки и уменьшать удовольствие от работы, делая ее быстрее, чем нужно, означает попасть в ловушку ускорения. Если обстоятельства никак не давят на нас, нам следует уделить работе все время, необходимое для того, чтобы сделать ее идеально.
Но нередко к спешке подталкивает и значимость грядущих вещей и событий, даже если никаких выгод от своей торопливости мы не получаем. Мы с бешеной скоростью проглатываем ужин, чтобы поскорее приступить к сексу. В ситуации, когда секс и так никуда не денется, это приводит только к напрасному ограничению круга возможных удовольствий. Если спокойный и вкусный ужин на нашей шкале удовольствий 100ит 5 очков, то, проглотив его наскоро, мы получили меньше, чем 5 очков. Положим, его ценность равна 2 очкам — и допустим при всем этом, что секс мы оцениваем в 10 баллов. Тогда спокойный ужин с опослядующим сексом дает 5 + 10 = 15 очков, а наскоро проглоченный ужин с этим же сексом тянет только на 2 + 10 = 12. Бесспорно, мы заработаем эти свои 12 очков быстрее, чем 15. Но это имеет смысл, только если есть причины торопиться — например, если нам скоро нужно куда-то идти.
Спешка в делах в случае, когда время на нас совершенно не давит, — это ускорение первого рода.
Если текущая работа может подоожидать, то стремление закончить ее как можно быстрее 100новится ловушкой, даже если следующие по порядку дела ожидать не могут. В этом случае мы ведь могли бы про100 отложить текущий проект на наиболее спокойный период. Вме100 того чтобы торопливо просматривать заинтересовавшую нас 100тью в газете, пока идет реклама и не возоновилась наша обожаймая передача, мы могли бы спокойно прочитать 100тью опосля того, как закончится передача. Это ускорение второго рода. В данном случае нет нужды поспешно созодать то, что мы делаем, — уже потому, что нам совершенно необязательно созодать это именно на данный момент.
Но что все-таки заставляет нас торопиться, если у нас нет недостатка времени? Тут следует заметить, что ускорение всегда предваряется разделенным состоянием сознания. Мы не 100ли бы кое-как и наскоро созодать какую-то безобидную либо тем наиболее приятную работу, если б в это время не держали в уме некий другой проект либо другие обстоятельства. Мы кое-как проглатываем ужин, потому что уже за пищей думаем о пред100ящем сексе, и перескакиваем с абзаца на абзац газетной 100тьи потому, что внутренне отсчитываем время до возоновления телепередачи — осталась всего минута! тридцать секунд! двадцать! Если б у нас не было планов на будущее, нам некуда было бы спешить. Мы полностью посвятили бы себя текущему занятию — и взяли бы от него все.
Эти неприятные 100роны разделения заставляют нас прибегать к разным людным средствам, которые иногда приносят боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше вреда, чем сама болезнь. Когда наша нагова занята двумя вещами одновременно, мы можем оставить лучшейке на самый конец, чтобы, добравшись до этого лучшего, уже не заботиться о других проблемах. Мы можем поступить и иначе — попкитаться снять с себя груз сразу же, с помощью негативного опережения, отменив одно из 2-ух действий, чтобы можно было мыслить только о одном. Или мы можем ускорить решение нашей первой задачи, чтобы как можно быстрее вернуться в неразделенное состояние мозга. Но ускорение — не лучшая стратегия для борьбы с разделенностью.
Связь между ускорением и разделением можно наблюотдать в ситуации, когда ребенок приходит на детскую площадку опосля долгого вынужденного отсутствия. Его одновременно притягивают все аттракционы — и ему никак не удается полностью насладиться хотя бы одним из их, не разрываясь на части. Он быстро съезжает с горки, бросается к перекладинам, добирается до середины и здесь же прыгает вниз, несколько раз качнется на качелях, чтобы здесь же нестись к расправусели И только позже, стремительно выполнив всю программу, он возвращается к какому-то одному развлечению, чтобы сейчас уже полностью даться только ему.
Состояние разделенности, ведущее к ускорению, в свою очередь вызывается либо опережением, либо противлением. Опережение всегда вызывает ускорение первого рода, в то время как противление ответственно за ускорение второго рода. Весьма интересно пронаблюотдать, как эти ментальные ловушки развиваются в своей последовательности.
Если б в нашем сознании была только текущая задача, мы никуда бы не торопились, поскольку нам было бы про100 некуда спешить. Значит, первым шагом на пути к ускорению 100новится идея о каких-то будущих действиях. Сидя за ужином, мы начинаем представлять для себя еще боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шие наслаждения, ожидающие нас в спальне. Если то, что нам пред100ит, может подоожидать, то мыслить о этом сейчас, когда мы уже заняты кое-чем, — очевидное опережение. Наиболее того, предвкушение будущего проекта отвлекает наше внимание от текущей задачи, создавая тем состояние разделенности. Мы принимаемся поспешно разделываться с нынешним занятием, чтобы избавиться от разделенности. Удовольствие от прекрасного ужина сейчас подпорчено опережением, и мы 100раемся закончить пищу как можно быстрее — хотя во времени мы никем и ничем не ограничены. Это ускорение первого рода.
Если же текущая задача может подоожидать, а будущая нет, то, не отбрасывая первую задачу, мы грешим противлением. Рекламная пауза вот-вот закончится, но мы все еще не можем отказаться от идеи дочитать 100тью до конца. Цепляясь за 100рое, когда новое уже овладело нами, мы снова соскальзываем в состояние разделенности и снова пытаемся сократить свои усилия, на бегу разделываясь с текущей задачей. Но в данном случае проще всего было бы эту задачу вообще отложить. Так создается ситуация ускорения второго рода.
Таковым образом, мы имеем следующие дела:
опережение ускорение первого рода разделение противление ускорение второго рода.
Мы должны опослядовательда и своевременно пройти каждый шаг нашей жизни. Если мы бросаемся вперед либо отстаем, то неизбежно спотыкаемся и падаем. Броски вперед — это опережение и ускорение первого рода. Отставание — это противление и ускорение второго рода.
Мы уже видели, что и опережение, и противление могут переходить в хронические состояния. В таковых случаях мы постоянно пытаемся предвосхитить очередной будущий шаг, а 100рые долги заставляют нас сопротивляться новому. Неважно какая из этих болезней может еще наиболее усугулупиться хроническим ускорением — пребыванием в спешке во всем, что мы делаем, чтобы побыстрее добраться до следующего занятия.
Хроническое ускорение — это состояние, в котором человек всегда на пути к чему-то еще, к чему-то другому. Мы наскоро проглатываем горячее, чтобы поскорее перейти к десерту. Мы в одну секунду разделываемся с десертом, потому что желаем как можно быстрее убрать грязную посуду. Мы наскоро полощем тарелки, чтобы почитать наконец книгу. Если нам интересна книга, каждая следующая страница манит нас, призывая поскорее разделаться с предыдущими. Все это — ускорение первого рода. И вся наша жизнь превращается в безумное чередование этих действий.
Если взглянуть на всю нашу жизнь, получится, что каждый ее период не наиболее чем подготовительный шаг к следующему этапу. Нам нужно как можно раньше завершить образование, чтобы начать продвигаться по служебной лестнице. Нам необходимо как можно скорее добиться успеха в своей профессии, чтобы наслаожидаться соответствующим 100тусом и финансовой обеспеченностью. Фуррор достигнулнут, но сейчас нас снедает страстное желание найти еще что-то, к чему можно приложить свою энергию. А придумав наконец новейшую проблему, мы здесь же срываемся с места, чтобы покончить с ней как можно быстрее. Мы упорно не лицезреем логического следствия такого стиля жизни: если с настоящим всегда нужно разделаться, если его нужно преодолеть, то и вся жизнь превращается в нечто, с чем нужно разделаться, чем нужно переболеть, словно простудой. Хроническое ускорение — это безудержный галоп прямиком к погибели.
Но если наша работа бесконечна — если конца никогда не достигнуть — то какой смысл спешить? Быстрое окончание одного занятия дает нам только право начать следующее — такое же. Бесконечность минус единица равна той же бесконечности. А значит, скорость никоим образом не улучшает наше положение. С таковым же успехом мы могли бы созодать все то же самое расслабленно.
Хроническое ускорение может настолько укоренить в нас привычку к суете и спешке, что нам уже не нужны будут никакие рациональные оправдания для этого. Даже если наше занятие привлекательно для нас и ничего другого нам созодать не нужно, мы автоматически 100раемся разделаться со своим занятием как можно быстрее. Мы практически на бегу пересекаем парк, словно нашей целью является не пророкотка по парку, а ее окончание. В состоянии пустого ускорения мы считаем само собой разумеющимся, что должна быть какая-то причина для спешки, хотя никакой причины в данный момент именовать мы не можем. Пустое ускорение — это ничем не обоснованное ощущение безотлагательности.
Глава 11. Регулирование
Мы уже видели, как нередко мы думаем о наших проблемах слишком рано либо слишком поздно, слишком много либо слишком не достаточно. Но самая непостижимая ошибка заключается в том, что мы морочим для себя нагову тем, о чем вообще не нужно мыслить. В схожих, как близнецы, ловушках регулирования и формулирования мы формируем свое отношение к предметам, которые никак не относятся к нашей жизни, принимаем решения, которые лучше оставить на волю случая, либо же настойчиво, шаг за шагом, описываем происходящие события — словно кинофильм под названием реальность нуждается в нашем комменты.
Является ли избыточное мышление регулирующим либо формулирующим, зависит от особенностей наших ментальных процессов. Следует различать описывающее мышление и мышление предписывающее. Когда наша идея отмечает тот факт, что дверь открыта, мы мыслим описательно. Когда мы решаем, что дверь нужно закрыть, мы мыслим предписательно. Регулирование — это ловушка бесполезных предписаний, а формулирование — это бесполезные описания. В данной главе мы исследуем регулирование, а формулированию посвятим последующую.
Чисто описательная мысль не выводит нас из состояния покоя, Мы отметили в уме, что дверь открыта — и все, на этом истории конец. В противоположность этому предписывающая идея требует, чтобы мы предприняли какие-то действия. Сказав для себя, что Дверь нужно закрыть, мы чувствуем необходимость подчиниться собственному приказу.
Но предписания не единственный источник действий. Живы существа активны тогда и, когда они не говорят для себя, что им созодать. Комар навряд ли существует благодаря предписаниям (“А сейчас быстренько сосать кровь (внутренняя среда организма, образованная жидкой соединительной тканью. Состоит из плазмы и форменных элементов: клеток лейкоцитов и постклеточных структур: эритроцитов и тромбоцитов)!”), однако все-же умудряется вести достаточно веселую и энергичную жизнь. Ну и мы, люди, почесываемся, потягиваемся, чихаем, ворочаемся — и все это без адресованных самим для себя прикаклич совершать все эти действия. Непредписывающий источник действий — что бы он собой ни представлял — можно для про100ты именовать импульсом. Таковым образом, наша активность бывает либо импульсивной, либо предписательной — в зависимости от того, по какому шаблону она развивается.
Импульсивная: импульс действие (описательная идея)
Предписательная: (импульс) предписывающая идея действие.
Термины в скобках в каждом случае относятся к возможным, но необязательным событиям. Импульсивно почесавшись, мы можем также описательно отметить про себя, что мы почесались, но само наше действие не требует таковой мысленной галочки. А предписанное действие может предваряться излишним импульсом именно это и сделать — например, когда мы испытываем голод к моменту обеда.
Эти типы действий соотносятся с тем, что устаревшая философская традиция когда-то называла соответственно “низшей” и “высшей” натурой человека. Считалось, что эти две натуры находятся в состоянии непрерывного конфликта, а ментальное здоровье определялось как абсосвирепная и бесповоротная победа предписаний над импульсами. Это представление хотя и безнадежно устарело, живо по сей денек.
Навряд ли вам будет новостью, что какие-то вещи лучше созодать по предписаниям, а какие-то — повинуясь импульсу. Каждый тип действий имеет свою зону действия. Например, проекты, требующие скоординированных усилий группы людей, лучше начинать с предписаний. Если мы с вами собираемся тащить тяжеленный диванчик вниз по лестнице, нам лучше заранее договориться о своих действиях и придерживаться этого соглашения. Я не могу бросить собственный конец чудана, следуя импульсивному желанию переподыхалнуть. Но, находясь в отпуске и не будучи связанными графиками и расписаниями, глупо отправляться на обед ровно в полденек — независимо от того, желается нам есть либо нет. В данном случае подчинение импульсам делает нашу жизнь наиболее приятной, не угрожая при всем этом никакими неудобствами.
Мы попкадаем в ловушку регулирования, когда предписываем для себя некое поведение в ситуации, где импульс был бы лучшим проводником. Мы регулируем, когда едим только потому, что настало время обеда, ложимся в кровать, потому что пора спать, обдумываем, как поприветствовать 100рых друзей, которых уже давно никакими приветствиями не удивить. И конечно, мы можем совершать противоположную ошибку, ведя себя импульсивно тогда, когда 100ило бы следовать предписаниям. Навряд ли нам понравилось бы, если б наш хирург либо пилот нашего самолета руководствовались тем, что на их найдет в данный момент. Нам, конечно, хотелось бы, чтобы у этих людей был план. Но сверхимпульсивность к ментальным ловушкам не относится. Ментальные ловушки — по определению — это вредные привычки мышления. А сверхимпульсивность — это недо100точность мышления. Как банкротство либо перелом ноги, это своего рода невезение.
Предписывать для себя те либо другие действия — ловушка даже тогда, когда предписание способно направлять их не ужаснее, чем импульс. Иначе говоря, если силы равны — выигрывает импульс. Тому есть Две причины. Первая заключается в том, что предписание — это своего рода работа, то, что имеет пространство, только если мы сделаем это. Импульс же возникает сам по для себя, не требуя никаких усилий с нашей 100роны. Если оба метода функционирования одинаково эффективны, другими словами смысл расслалупиться и предо100вить дело импульсу. То же самое относится и к гораздо наиболее нередкой ситуации: когда мы не в состоянии решить, какой подход лучше — предписательный либо импульсивный.
Вторая причина того, что импульс выигрывает при равной рас100новке сил, особенно важна. Обсуждая предыдущие девять ловушек, я не раз и не два упоминал феномен ментальной инерции. Это тенденция продолнажимать что-то, что было начато — уже потому, что оно было начато. Полностью очевидно, что инерциальные тенденции и есть главная причина нашего попкадания в ментальные ловушки. Инерция заставляет нас упорствовать и продолнажимать работу опосля того, как цель уже потеряла всякую ценность; она делает нас зафиксированными, требуя продолжения работы, когда созодать уже нечего; она приводит нас к противлению, вынуждая работать над 100рой целью, в то время как пора занимамася кое-чем новеньким, и так дальше. Но заметим, что инерция выполнения работы над проектом X возникает, когда у нас появляется намерение сделать X — иначе говоря, когда мы предписываем для себя сделать X. Импульс, напротив, не обладает инерцией. Если мы наметили исполнить какую-то песенку, то нам будет немного сложно остановиться посередине мелодии. Однако нам не составит никакого труда остановиться на полдороге, если мы начали напевать этот же мотив импульсивно, без специальной установки сделать это. Это объясняет, почему при прочих равных условиях следует предпочесть импульс предписанию. Действуя импульсивно, мы избегаем инерции, которая запро100 может подвести нас к ментальной ловушке.
Одни способы регулирования нашего поведения наиболее искусны, чем другие. Самый примитивный вариант — про100 игнорировать импульс и следовать предписанию в ситуации, когда импульс был бы лучшим проводником. Наши предыдущие примеры регулирования, например привычка обеотдать только потому, что наступил полденек, относятся к данной категории. Некоторые из нас настолько подчинены предписаниям, что, похоже, уже и не подозревают о существовании импульсов. Мы ежедневно бреемся (либо отращиваем бороду), носим ремень (либо подтяжки), пьем кофе (либо чай) и смотрим новости (либо мыльные оперы), даже не задаваясь вопросом, согласуется ли все это с нашими импульсами. Мы приняли постановление, что нужно обриваться и носить ремень — а значит, никакой дискомфорт и никакие неудобства не заставят нас этот закон поменять.
Когда мы заново открываем мир спонтанных и ничем не продиктованных импульсов, мы, естественно, начинаем ослабеллять петлю универсальных предписаний. Но поспешные попытки обрести желанную спонтанность практически никогда не срабатывают по довольно любопытным причинам. Вме100 того чтобы про100 позволить для себя руководствоваться импульсом, мы выстраиваем предписания наиболее изощренные, чем раньше. Решив боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше не игнорировать импульсы, мы проходим через фазу регулирования импульса. Сейчас мы обнаруживаем законы, описывающие наше импульсивное поведение, а опосля этого превращаем эти описательные законы в новейшие предписания. Опосля многолетнего соблюдения традиций в отношении ужина мы вдруг открываем себе, что салат нам нравится боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, когда мы едим его опосля основного блюда. Тогда мы издаем себе новое предписание, которое вроде бы принимает во внимание наш изначально естественный импульс: С этого момента салат — опосля горячего!
При таком регулировании импульс не игнорируется тотально, но ему все равно не позволено управлять действиями, относящимися к его прямому ведению. Вме100 того чтобы про100 следовать побуждениям, мы консультируемся с предписанием, которое “соответствует” этому желанию. Но создание закона из того, что возникает естественным образом, не служит никакой цели. Если нам действительно всегда нравится салат опосля главного блюда, то достаточно только импульса, чтобы есть их именно в таком порядке. Регулировать импульс — то же самое, что регулировать дыхание. В лучшем случае это про100 ненужная процедура, напрасная трата энергии.
В худшем же случае регулирование импульса может завести нас так далеко, что мы вообще будем игнорировать свои импульсы. Ведь наши наклонности и предпочтения не всегда так же предсказуемы, как желание дышать. Мы предпочитали годами есть салат опосля главного блюда, но наши вкусы могли измениться. Однако если мы привыкли консультироваться с регулирующими предписаниями, вме100 того чтобы позволить импульсу созодать свое дело, мы можем долгое время не замечать изменений. Поскольку предписания изначально были основаны на замеченном нами импульсивном желании, мы продолжаем считать, что “руководствуемся импульсом”. И в этом случае мы оказываемся в еще наиболее запутанном положении, нежели тогда, когда про100 и со старта игнорировали наши импульсы — хотя бы потому, что не питали никаких иллюзий на этот счет.
Многие из нас неспособны отличить регулирование импульса от импульсивного действия как такового. Нам кажется, что мы делаем то, что для нас совершенно естественно. На самом же деле мы сначала замечаем то, что естественно для нас, а позже облекаем это в форму регулирующего предписания, чтобы облегчить и улучшить свою жизнь. Мы решаем, что компания нам нравится боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем одиночество, город — боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем тихая загородная жизнь, калоритные цвета — боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем приглушенные. И сейчас мы жестко придерживаемся этих регулирующих предписаний, чтобы доставить самим для себя удовольствие. Но если б мы действительно хотели получать удовольствие, наше поведение менялось бы, как только менялись бы наши предпочтения. Однако предписания, когда-то базировавшиеся на наших вкусах и наклонностях, неизбежно отстают от меняющейся ситуации. Мы по-прежнему окружаем себя яркими цветами и толпами людей в суматохе городской жизни, хотя от всего этого у нас уже давным-давно трещит нагова. Так регулирование импульса ведет нас к ловушке упорства.
Но даже если нам удалось избенажимать ловушки регулирования своих импульсов, мы можем попасть в хоть какой из 3-х еще наиболее накрученных способов регулирования: отражение импульса, прочтение импульса и нулевую регуляцию. Каждый из этих вариантов представляет тип предписания, который выдает себя за импульс.
При отражении импульса мы даже не пытаемся угаотдать повороты и движения наших импульсов. Сейчас мы не клянемся есть салат до либо опосля бифштекса. Вме100 этого мы даем обет есть их тогда, когда нам этого захочется. Мы создаем регулирующее пред писание: по данной части строго следовать своим импульсам. Мы обязуемся есть, когда мы голодны, отдыхать, когда почувствовали усталость, и так дальше. Конечно, предписания такого типа наиболее либо наименее приводят наше поведение в соответствие с нашими же импульсами. Но это все равно не наиболее чем потеря времени. Если нами управляет импульс, в сознательном вмешательстве в этот процесс нет ни малейшей нужды. Наши действия про100 и напрямую будут следовать за нашими импульсами. Если б мы достигнулли состояния внутренней тишинены, то ели бы, проголодавшись, и отдыхали бы, почувствовав усталость. Но отражая импульс, мы отклоняемся от модели прямолинейного импульсивного деяния:
(импульс сделать X) (делается X)
и заменяем ее витиеватой схемой предписанных нам действий:
(импульс сделать X) (предписание: когда возникает импульс сделать X, делай X) (делается X)
Вме100 того чтобы, почувствовав голод, про100 принимамася за пищу, мы чувствуем голод, консультируемся с предписанием, гласящим, что при возникновении чувства нагода нужно есть, и из этого заключаем, что нам следует поесть. Совершенно очевидно, что это абсосвирепно бесполезная процедура. Она только прерывает спонтанное течение импульсов. Мы все-же едим именно тогда, когда голодны, но наша активность, изъясняясь словами Шекспира, хиреет под налетом мысли бледным (Из книги “Гамлет, царевич датский”).
Вме100 того чтобы вести себя так:
мы бесстрируем следующее поведение:
Как лицезреем, наши действия представляют собой только приближение к импульсивности.
Ловушка чтения импульса — следующий шаг по направлению к настоящей спонтанности. Тут мы уже не вставляем ненужное универсальное правило между импульсом и действием. Но мы еще не полностью готовы руководствоваться импульсом напрямую. Мы считаем, что необходимо перевести импульс хотя бы в одну предписывающую идея. И заместо.
(импульс сделать X) (делается X), мы получаем:
(импульс сделать X) (предписание: делай X) (делается X)
Вме100 того чтобы есть, когда мы голодны, мы замечаем наш голод и отдаем для себя приказ: есть.
Чтение импульса — это действительно шаг вперед по сравнению с отражением импульса уже хотя бы потому, что при всем этом затрачивается меньше бесполезной умственной работы. Да и в этом случае мы командуем для себя, что созодать, вме100 того чтобы проделать то же самое спонтанно. Мы ведем себя как глуповатый начальник, который, опасаясь потерять контроль даже над самыми мизерными делами на предприятии, требует, чтобы все бумажки до единой проходили через его кабинет. Импульс говорит с нами на языке эмоций, а мы эхом неумело вторим сказанное им на уровне предписывающих мыслей: Ешь пей ложись спать отдыхай развлекайся получай оргазм улыбайся
И наконец, последняя, самая усовершенствованная форма регулирования — ловушка нулевого регулирования. Осознав бесполезность отражения и даже чтения импульса, мы клянемся, что с этого момента мы позволим импульсу действовать самому в положенных ему сферах и не 100нем ему мешать никакими промежуточными предписаниями. И сейчас, когда мы чувствуем некий позыв, мы здесь же вспоминаем предписание: позволить импульсу созодать свою работу. Мы чувствуем голод либо усталость, велим для себя ничего не предписывать в таковой ситуации, а позже едим либо ложимся отдыхать. Мы убеждаем себя в том, что уж теперь-то ведем себя спонтанно. Плывем по течению. На самом же деле мы даем для себя предписание: никаких предписаний! Естественно, таковой приказ выполнить про100 невозможно, потому что он сам для себя противоречит. Мы не можем приказать для себя стать спонтанными — точно так же, как раб не может стать свободным по приказу своего хозяина. Раб должен освободиться сам — и спонтанность должна проявиться сама. Вме100 того чтобы достигнуть состояния естественной импульсивности в форме.
(импульс сделать X) (делается X), мы 100новимся жертвой очередноего предписания:
(импульс сделать X) (предписание: Пусть управляет импульс!) (делается X)
Нулевое регулирование — это предписывающее действие в самой обманчивой личине. В отличие от всех предшествовавших видов регулирования мы нигде и никак не говорим для себя, что нам созодать. Мы про100 приказываем для себя: следуй импульсам. Но если мы отдаем для себя приказ следовать импульсам, значит, высшей властью над нашими поступками по-прежнему обладает предписание. Мы сравнивали ловушку чтения импульса с поведением недалекого начальника, который желает утверожидать хоть какое решение своих подчиненных. При нулевом регулировании этот начальник только делает вид, что дает подчиненным боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шую степень независимости. Формально он сейчас уже не визирует каждый документ. Вме100 этого он просматривает каждую бумажку, а позже дает осознать, до какой степени подчиненные свободны в выборе решения в каждом конкретном случае. Результат остается прежним. Предоставление свободы выбора в каждом случае уже опосля того, как решение принято — то же самое, что отдать либо не отдать свое начальственное одобрение. Фокус, трюк — не наиболее того.
Пребывая на данной 100дии борьбы с регулированием, мы нередко говорим нечто вроде: Единственное правило — никаких правил. Подобно скептику, уверенному в том, что ни в чем нельзя быть уверенным, мы даже не замечаем уязвимости собственной позиции.
Что вообще заставляет нас прибегать к неуклюжим и громоздким предписаниям в ситуациях, когда полностью хватило бы не требующей никаких усилий спонтанности? Тут быть может только один мотив. Мы потеряли веру в то, что в жизни можно руководствоваться импульсивностью и спонтанностью. Многие из нас вообще не подозревают, что импульсы способны управлять нашими действиями — неважно, к лучшему либо худшему. Нам кажется, что как только мы пере100нем говорить для себя, что нам созодать, мы здесь же остановимся как вкопанные, не зная, как поступать дальше. Так мы и движемся по жизни, беспрестанно подгоняя себя всеми возможными средствами.
И даже когда мы осознаем и существование, и законность определенных импульсов, мы все равно настаиваем на том, чтобы переотдать каждое конкретное дело на рассмотрение нашего аппарата предписаний — для окончательного одобрения. Мы боимся, что жив импульс, не сдерживаемый предписаниями, может привести нас к хаотичным, бредным и даже опасным действиям. Если мы не будем говорить для себя, что именно созодать в каждый конкретный момент, то можем заблудиться в 2-ух шагах от дома, запамятовать помочиться либо ткнуть себя пальцем в глаз. Таковой подход начи100 опровергает существование не подверженных предписаниям низших животикных, не говоря уже о деревьях и цветах. Конечно, нарциссы либо кролики не строят ракет, летающих на Луну, и не заседают на производственных совещаниях. Но, честно говоря, мы ведь тоже заняты не одними только конференциями и ракетами.
Глава 12. Формулирование
Формулирование — это ловушка беспрерывного проговаривания своих мыслей о том, что нам кажется истинным. Нам недо100точно про100 наслаожидаться великолепным закатом. Нам необходимо отметить (хотя бы для самих себя), что это великолепный закат. Мы говорим: о‑о-о!, а‑а-ах!, не правда ли, какой великолепный закат? либо как потрясающе мы проводим время!. Если б газетный репортер либо близорукий друг попросил нас прокомментировать красоты заката, то краткое описание этого зрелища было бы с нашей 100роны разумным актом доброй воли. Но какой смысл описывать все это для себя самому?
Создание концепций и описаний — мощные инструменты. Без их мы практически ничему не обучились бы из опыта других. Один за другим мы травились бы одним и этим же ядовитым грибом и падали бы в одну и ту же канаву. Мы могли быть не в состоянии открыть чередование времен года, движений Солнца и Луны, периодов человеческой жизни. Иначе говоря, мы ничем не отличались бы от любого другого крупного млекопитающего.
Но есть порочность в постоянной манере говорить, что представляет собой та либо другая вещь. Без всякой пользы предаваясь данной привычке, мы попкадаем в ловушку формулирования.
Наиболее очевидный вред, причиняемый формулированием, состоит в том, что оно ведет к разделению. Всякий раз, когда мы описываем либо оцениваем некое событие либо некий опыт еще до того, как они закончились, мы делаем две вещи одновременно. С одной 100роны, мы любуемся закатом, с другой — говорим либо думаем о этом. Мы уже видели, как разделение разрушает удовольствие. По сути мы не можем по-настоящему любоваться закатом и одновременно оценивать его, потому что, занимаясь оценкой, мы отвлекаемся от чувственного переживания. Как только мы произносим: Ах, как это чудесно, правда?, волшебство исчезает.
Еще боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше страдает переживание какого-либо опыта, если мы 100новимся жертвой публичного формулирования — другими словами стремимся записать все происходящее либо рассказать другу, пока не забыли. В данной ловушке мы действуем так, словно данное событие ничего не значит до того времени, пока информация о нем не 100нет общественным достоянием. Прекрасный закат либо интересная идея 100новятся невыносимым бременем, которое нужно как можно скорее сбросить с плеч долой. Чуть заметив что-то значительное либо прекрасное, мы здесь же бросаемся прочь, чтобы сообщить о этом миру. Неважно какая хорошая новость не дает нам покоя до того времени, пока мы не найдем ручку с бумагой либо терпеливого слушателя. Мы не можем дождаться, когда же мы наконец кому-то все это поведаем.
Фотография занесла новое измерение в искусство публичного формулирования. Есть люди, которые, увидев что-то необычное, интересное либо прекрасное, клянут судьбу за то, что забыли камеру дома. В этом случае они предпочли бы не созидать и не воспринимама ничего. С появлением домашнего видео ситуация еще наиболее усугубилась. Скоро мы сможем записывать каждый момент нашей жизни в 3-х измерениях и со стереофоническим звуком. Тогда и следующий денек мы проведем, просматривая сделанную вчера запись, а еще денек спустя будем смотреть на дисплее, как мы смотрим на дисплее ту запись Публичный формулировщик убежден, что хоть какое переживание ничего не значит, если останется только впечатлением внутри его самого. Те же из нас, кто свободен от подобного заблуждения, все равно подпадают под влияние не наименее беспочвенной идеи, что опыт и переживание ничего не значат, пока мы не сформулируем их себе внутренне. Мы все помним совет Сократа: неизученная жизнь не 100ит того, чтобы ее проживать. Поэтому мы убеждены, что, если мы не отметим себе тот факт, что переживаем некое ценное впечатление либо событие, это будет равносильно тому, что никакого впечатления либо события не было вообще. Именно таковым образом мы попкадаем в ловушку личного формулирования. Но Сократ как раз и был главным виновником катастрофической путаницы между думаньем и осознанием, сбивающей с толку западную культуру. Как мы уже показали в первой главе, думанье и сознание — два совершенно разных ментальных процесса. Мы нередко думаем бессознательно, а можем быть в полном сознании, но без единой мысли в нагове. Конечно, мы должны осознавать наше переживание, чтобы наслаожидаться им. Невозможно восхищаться закатом, которого не замечаешь. Но совсем не обязательно мыслить о этом переживании либо называть его вслух. Напротив, нескончаемый поток затертых фраз, которыми обычно сопровождаются наши переживания: Отличная пища! Вкуснятина! Фантастика! — способен только ишакалупить удовольствие, разделяя наше внимание.
Интенсивность определенных переживаний из-за формулирования не про100 снижается. Само их существование находится под угрозой из-за нашей жажды все выразить словами — даже в комфортной приватности наших собственных мыслей. Есть области, которые навсегда останутся заповедными для обожайтелей формулировок. Скажем, наслаждению юмором очевидно противопоказано наше стремление все формулировать. Мы не можем одновременно испытывать комизм ситуации и описывать, почему это смешно. Объяснение анекдота не способно рассмешить. Если постоянно все объяснять, мрачное настроение нам гарантировано.
Классический пример переживания, которое погибает при малейшем соприкосновении с формулированием — это эстетическое переживание таинственного. Ценителей подобных ощущений в наши деньки практически не осталось. Мы 100раемся с таковой скоростью загнать всякую ситуацию в свои концептуальные схемы, что нам уже неведомо чувство непостижимого. Мы лицезреем в таинстве только проблему, которую надлежит изучить глубже. Мы ждем не дождикомся, когда наука сдернет покров тайны с акупунктуры, гипноза либо летающих тарелок — в полной убежденности, что всем это пойдет только на пользу. Но подгонка концептуальных схем под явления (либо наоборот) только одна из излюбленных игр. Безусловно, именно этому варианту отдавалось предпочтение в последние несколько сотен лет. Стремление к интеллектуальному знанию 100ло считаться таковым же достойным проявлением, каким прежде считалось служение Богу. Но знание, как хоть какое другое благо, имеет свою стоимость. Только не слишком умный покупатель платит за вещь боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше, чем она того 100ит. Навряд ли кто-то согласится потерять зрение, чтобы выяснить, что соседи ели на завтрак нынче с утра. А попытки глазастить Вселенную от загадок — весьма близки к самоослеплению. Ибо тайна — это не про100 отсутствие знания. Это самоценное, самодо100точное переживание — ощутимое и вожделенное.
Наши бессмысленные описания мира обладают поразительной способностью превращаться в деспотические предписания, катапультируя нас от формулирования к регулированию. Мы без всякой цели говорим для себя, что занимаемся уборкой дома, причем только для того, чтобы описать наше нынешнее состояние. Но мы сразу же чувствуем, что сейчас обязаны обеспечить достоверность сказанного нами. Мы с сожалением отказываемся принять участие в каких-либо других занятиях либо развлечениях, потому что мы, в конце концов, заняты не кое-чем там, а уборкой дома. Мы не можем остановиться и поболтать с другом, потому что кое-куда идем. Мы не 100нем выносить провонявший мусор с кухни, потому что мы уже начали отдыхать. От про100го факта наличия чего-то мы совершаем дескатьниеносный прыжок к заключению, что это должно быть.
Иногда мы формулируем собственные черты, такие как неумение общаться, повышенная эмоциональность либо устойчивое отвращение к овощам. Подобные описания тоже весьма быстро трансформируются в предписывающие соответствия. Но в данном случае предписания даются на всю оставшуюся жизнь. Убедив себя, что мы из тех людей, кто ненавидит овощи, мы вынуждены сейчас снова и снова подтверожидать истинность данной самооценки. Конечно, мы не можем превратить себя в овощененавистников либо неумелых коммуникаторов в одно мгновение. Таковой подвиг требует немалой самодисциплины и приверженности формуле, ставшей законным предписанием. Нам приходится постоянно сопротивляться импульсам, идущим изнутри, и приглашениям, поступающим снаружи, призывающим нас попробовать что-то новое. Самотолкование — это членовредительство в титанических масштабах.
Это совсем не значит, что человеческой личности вообще не собственныйственна устойчивость. Даже если мы прекратим декларировать свои особенности, 100ронний наблюдатель все равно распознает повторяющиеся модели в нашем выборе и наших реакциях. Но мы не можем формулировать результаты таковых наблюдений для самих себя без риска весьма печальных последствий. Придерживаться мнения, что ты эмоционально возбудим либо не умеешь общаться — верный путь к излишней эмоциональности либо неловкому поведению на людях. Мнения, которые люди составляют о для себя самих, имеют собственныйство самореализующихся пророчеств, а исполнение этих пророчеств, в свою очередь, еще боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше укрепляет нас в представлениях, породивших их. Наши формулировки в отношении себя самих и справедливы, и в то же время невероятно обманчивы. Человек, который никогда не ест овощей, прав — он действительно не ест овощей. Но если он сам себя не определяет подобным образом, то полностью может другой раз порадовать себя морковкой.
Мы не в состоянии составить абсосвирепно объективное представление о для себя самих. Эта ситуация в чем либо напоминает принцип неопределенности, обнаруженный в современной физике. Мы не в состоянии точно определить координаты и скорость элементарной частицы, потому что эти собственныйства изменяются под влиянием самого акта наблюдения. Точно так же мы не можем описать себя такими, какие мы есть, потому что сам факт описания уже изменяет нас. Мы можем только быть теми, кто мы есть. И некоторым людям весьма трудно смириться с данной правдой.
Почему обычные описания так быстро превращаются в предписания без всяких к тому оснований? Тут снова приходится возложить вину на наши неправильные отношения с внутренними импульсами и собственной спонтанностью. Импульса оставить горошек и морковку нетронутыми на тарелке полностью достаточно, чтобы не есть их. Никакой проблемы тут не возникает. Но если мы не способны объяснить наше поведение любым правилом, нам начинает казаться, что мы ведем себя неразумно. На нас давит необходимость найти рациональное объяснение: почему мы не съели эти овощи? Наша проблема заключается в том, что боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинство из всего, что мы делаем в течение денька, невозможно ни оправотдать, ни осудить исходя из общих принципов. Ни в Библии, ни в конституции нет никаких указаний на предмет овощей. Тогда откуда же возьмется необходимое предписание? Жить исключительно согласно предписаниям — все равно что пытаться поднять себя, ухватившись за собственные волосы. Описание того, что мы делаем, служит удобной возможностью, а еще точнее — спасательным кругом для утопающего. Ведь если мы из тех людей, которые не едят овощи — тогда все сразу 100новится понятно!
Посылка 1: Я из тех людей, которые не едят овощи.
Посылка 2: Эти горошек с морковкой — овощи.
Вывод: Следовательно, я их не ем.
Сейчас наш рассудок удовлетворен: мы не ведем себя бессистемно. Но свою стоимость приходится платить за все. Когда неожиданное желание полакомиться кабачком шевельнется в нашей груди, мы будем обязаны — во имя опослядовательности и постоянства — подавить его. И лишим себя аппетитного блюда.
Боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинства ментальных ловушек можно избенажимать, про100 сосредоточившись на текущей задаче. Во время мытья посуды либо пророкотки в колдуназин нет никакой нужды мыслить о том, что произойдет дальше либо что происходило до того. Есть только эта грязная ложка, эта улица перед нами. Хоть какое отклонение в 100рону — и нас поджидает ловушка. Если наши мысли устремляются в будущее, мы оказываемся в состоянии фиксации либо опережения. Если мы обращаемся к прошлому, то попкадаем в ловушку реверсии либо противления. Но есть и еще путь ухода от настоящего, который не ведет ни в прошлое, ни в будущее. Он уводит от мытья посуды к тому, чтобы сообщить для себя: мы моем посуду. Эти мысли так же бесполезны и разрушительны, как опережающий полет на двадцать лет вперед либо реверсия к болячкам двадцатилетней давности.
Формулирование — последняя из рассмотренных нами ментальных ловушек. Сейчас нам 100ло понятно, что полностью возможно прожить без непрерывного мысленного обращения к прошлому либо будущему. Но уж настоящее, казалось бы, нужно постоянно дернажимать в уме! Мы можем отказаться от попкиток выяснить, что случится позже, но, во всяком случае, мы обязаны знать, что происходит сейчас. Однако если обстоятельства не изменились, а решение сделать что-то принято, нет никакого смысла дернажимать в уме то, что мы делаем. Когда мы убираемся в доме, полностью достаточно того, что мы протираем стол и заправляем кровать. Постоянные напоминания самим для себя, что мы занимаемся уборкой дома, только высасывают из нас энергию, разделяют наше внимание и заставляют противиться новеньким кандидатурам.
Когда мы заняты сиим, нет необходимости дернажимать что бы то ни было в уме.
Глава 13. Как избежать ментальных ловушек
Сейчас, когда мы немного обучились различать ловушки, как нам выбираться из их? Давайте присмотримся к ситуации, когда мы вне западни. В жизни любого человека, за исключением совершенно уж пропащих, время от времени случаются благословенные моменты свободы от ментальных ловушек. Быть может, мы вышли во двор и идем к почтовому ящику, как делали это прежде сотни и сотни раз — и вдруг осознаем, что мы про100 идем к почтовому ящику. На некий момент в мире нет ничего, кроме наших пружинящих шагов и солнца на нашем лице. Этот момент настоящего заполняет сознание без остатка, оставляя за бортом вчера и завтра, надежды и сожаления, планы и схемы, все эти что если, было надо и дайте мне только. Мы испытываем восхитительное чувство легкости. Привычная напряженная и вымученная походка исчезает — и мы скользим. Нет ничего во всем мире, что могло бы смутить наш покой. Ни за чем не нужно следить, ничего не нужно помнить, никуда не нужно идти, ни с чем не нужно разбираться и разделываться. Этот момент существует сам по для себя. Почему бы нам про100 не продолнажимать жить так всю оставшуюся жизнь?
Ответ очевиден. Нам не веруется, что жизнь быть может настолько про100. Пока мы скользим, кто будет занимамася делами? Мы убеждены, что наши бесчисленные нерешенные проблемы и незаконченные проекты могут серьезно постраотдать при таком отношении. Все хорошейке, что мы желаем уберечь и сохранить, немедленно начнет ускользать от нас, если мы не 100нем удерживать это на месте с помощью нашего неуклонного внимания. И кошмарные обстоятельства, которые нам так желается предотвратить, мгновенно надвинутся на нас, если мы хоть на секунду ишакабим бдительность. Жить настоящим моментом, считаем мы, — это как задернажимать дыхание — может, и удастся на минуту, а то и на две, но разве что на спор. И вот, пройдя несколько свободных от всех ловушек шагов, мы пугаемся и снова погружаемся в пучину знакомых проблем. Дел-то у нас невпроворот.
Про100 жизнь либо сложна? Нужны ли нам многоступенчатые расчеты и предписания, чтобы жить — либо все в конечном итоге и так пошло бы прекрасно, если б мы ишакабили вожжи и дали волю своим импульсам? Как и во всех самых важных вопросах, тут есть аргументы и за, и против. С одной 100роны, неправда, что мы должны быть всегда бдительны, всегда начеку, всегда расчетливы. Наши дела не пойдут ужаснее автоматически, чуть мы отвернемся. Так что по меньшей мере иногда мы можем позволить для себя роскошь абсосвирепной спонтанности. Мы не рухнем в пропасть сразу же, как только прекратим подталкивать свою жизнь по заранее проложенным рельсам.
С другой 100роны, обрывы все-же существуют — и, когда мы оказываемся на краю, нам следует ступать весьма осторожно. В одни времена мы можем позволить для себя быть спонтанными, свободными и импульсивными, а в другие необходимы бдительность, расчет и предписания. Вопросец тут в том, как войти в один режим функционирования и выйти из другого. Именно эта проблема — проблема переключения — и является самой фундаментальной в человеческой жизни.
В некотором смысле — с точки зрения современного сознания — эта проблема представляет собой трудноразрешимую дилемму. В момент X, функционируя согласно предписаниям, мы можем прийти к выводу, что обстоятельства позволяют безопасно перейти к импульсивной модели. Но конечно, хотя сейчас, в момент X, даться импульсам, быть может, и безопасно, но рано либо поздно настанет момент Y, когда нужно будет снова вернуться к предписаниям. И если мы позволили возолаотдать импульсивной модели, то как мы определим наступление момента Y? Бесцельда и свободно слоняясь по пустыне, мы и не заметим, как перейдем ту черту, опосля которой вернуться в лагерь будет уже невозможно — а значит, мы умернем. Ответ, который дает современное сознание, заключается в следующем: нужно всегда дернажимать в памяти рас100яние от базовой дислокации и не позволять для себя абсосвирепной свободы. Современное сознание решает проблему, как включаться и выключаться из предписывающего режима, оставляя предписывающий режим включенным постоянно — даже тогда, когда это не нужно. Сейчас предписания могут не требоваться, но если перевести все управление на импульс, предписывающий режим может не включиться в тот момент, когда в нем возникнет необходимость.
Таковая стратегия неизбежно должна вести к ментальным ловушкам. По нашему определению, быть в ловушке означает совершать ментальную работу, которая совершенно не нужна. А стратегия современного сознания должна работать без перерыва. Нам кажется, что мы всегда должны дернажимать ситуацию под контролем, на всякий случай. И разнооразные ловушки на самом деле есть не что другое, как попытки контролировать все.
Существуют и другие решения проблемы включения и выключения предписательного режима. Во-первых, мы можем переотдать функции переключения какому-нибудь внешнему органу либо ведомству, которые, мы верим, будут бдеть вме100 нас и переключать наш предписательный аппарат по мере необходимости. Люди, подчиняющиеся абсосвирепному авторитету другого человека (матери, гуру), организации (церкви, правительства) либо системы мыслях (фрейдизма, марксизма), испытывают гораздо меньше проблем по части ментальных ловушек. Когда верховный авторитет приказывает им исполнить ментальную работу, они ее исполняют. А когда объявлен выходной, они могут полностью расслалупиться и по-настоящему отдыхать, зная, что кто-то другой неусыпно бдит.
Принадлежность религии — церковной либо мирской дает огромное облегчение: она позволяет нам сбросить нашу ношу со своих плеч. Религиозным фундаменталистам либо убежденным марксистам лучше удается сохранять легкомысленное чувство про100ты жизни и свободы от предписаний. Они в состоянии принять все, что принесет будущее. Таковым людям нет необходимости выстраивать будущее в соответствии со своей волей, потому что они уверены, что Маркс либо Библия окажутся надежными наставниками в хоть какой ситуации. Истинно верующим нет нужды изучать ментальные ловушки.
В наиболее простые времена люди в боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шинстве своем так и жили. Они познавали ценности и традиции общества в их неразрывности и в своих действиях руководствовались этими ценностями. Им даже не приходило в нагову выбирать образ жизни, потому что вокруг они не видели никаких альтернативных примеров. А поскольку выбор перед ними не 100ял, они чувствовали себя абсосвирепно свободными. Таковой архаичный способ существования, коим до сего времени наслаждаются истинно верующие, качественно отличается от той жизни, которую предписывает современное сознание. Назовем этот способ существования традиционным сознанием.
Традиционное сознание исчезает тогда, когда внешний авторитет пере100ет быть унитарным. Если у нас появляются две Библии, мы уже не можем быть абсосвирепными фундаментали100ми. Сейчас, нравится нам это либо нет, мы обязаны выбирать — и выбирать сами, какой Библии мы будем следовать. А современное общество предлагает бесчисленных кандидатов на роль носителей библейских постулатов. Поэтому в нынешние времена человеку невероятно трудно стать истинно верующим. Даже если мы решительно предпочли ту либо иную Библию и неукоснительно следовали бы ей, сам тот факт, что выбирали все-же мы, уже отличает нас от добросовестного истинного верующего. Ведь выбирать нам приходилось на основании какого-то критерия — здравого смысла, интуиции неважно чего же — а значит, желаем мы того либо нет, именно этот внутренний критерий и 100новится основой наших опослядующих действий. Мы можем убедить себя принять именно эту Библию как совершенно правильный и исчерпывающий путеводитель по жизни, но мы не в состоянии сделать ее высшим авторитетом. Нравится нам это либо нет, но то, что однажды было выбрано, точно так же быть может и отторгнуто. Напротив, никогда не было такого момента, когда традиционному сознанию приходилось бы принимама либо выбирать свои традиции, — традиции всегда представляют финалную точку мысли — за границами выбора. Таковым образом, трансформация сознания из традиционных его форм в современную необратима. Желаем мы того либо нет, но обратной дороги нет.
Является ли свободная от ловушек жизнь традиционного сознания счастливой либо результативной, целиком и полностью зависит от воли случая. Если внешний авторитет благодатен и мудр, его решения также будут хорошими и полезными. Но таковым авторитетом быть может и Гитлер либо пастор Джим Джонс (американский проповедник, основатель секты «Храм народов»). Проблема традиционного сознания состоит в том, что оно оставляет нас беззащитными перед Джимами Джонсами либо — что случается гораздо почаще — перед теми, кто делает нашу жизнь ограниченной и унылой. Традиционное сознание отдается во власть авторитета без остатка. Если мы оставляем себе возможность пересмотреть нашу приверженность авторитету в случае неудачи, то мы про100 обманываем себя. Мнимый авторитет — вообще не авторитет, вроде бы скрупулезно мы ни следовали его предписаниям. В этом случае окончательный авторитет принадлежит любому нашему внутреннему критерию, в соответствии с которым мы оцениваем авторитет внешний. Тут современное сознание про100 притворяется сознанием традиционным. За редкими исключениями, традиционное сознание не подвержено изменениям — уже потому, что любые рекомендации возможных изменений оцениваются с точки зрения самих традиций. Если б мы даже могли убедить библейских фундаменталистов подвергнуть критическому анализу состоятельность и обоснованность Библии, ответы на все возникающие вопросы они искали бы во все той же Библии. Шанс жить по-настоящему традиционно может выпасть в жизни только один раз. И если нам не повезло — если авторитет оказался своекорыстным, дурным либо безумным, то пути вспять уже нет. Мы должны следовать за ним до конца.
В любом случае для современного мозга, коему адресована эта книга, сознание традиционное уже не является вариантом выбора. Абсосвирепного авторитета для нас боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше нет. Нет никого, кто нажимал бы наши кнопки планирования, расчета либо предписаний по мере необходимости. И мы снова возвращаемся к уже известной Дилемме. Если мы выключили предписательно-регулирующий режим хотя бы на момент, позволив для себя немного свободы, как мы сумеем снова включить его, если в этом возникнет потребность? Трудность данной дилеммы заключается в бессознательном допущении. Мы уже говорили о финалных предпосылках, прежде чем перешли к анализу ментальных ловушек. Но в данном случае идет речь о основной предпосылке, на которой строится вся структура современного сознания. Мы исходим из того, что импульс — нерациональный и непредписывающий источник действия — неспособен сам по для себя вернуть бразды правления регулирующему режиму и что если б он даже мог это сделать, то все равно не знал бы, когда это нужно сделать. Иначе говоря, мы заранее полагаем, что только рациональный расчет может показать, когда необходим рациональный расчет. Если это наше изначальное допущение верно, то нам действительно придется активизировать собственный предписывающий аппарат, стремясь всегда дернажимать ситуацию под контролем, а руку — на пульсе.
А какой 100ла бы жизнь, если б изначальное допущение оказалось ложным? Это означало бы, что позыв планировать, рассчитывать и предписывать возникает импульсивно — как голод либо жажда, — когда ситуация того требует. Это также значило бы, что мы можем прекратить планировать, рассчитывать и предписывать, когда необходимость во всех этих действиях отпадает, потому что знали бы, что спонтанно переключимся на этот режим снова, когда это 100нет полезным. Предписания заняли бы свое пространство наряду с прочими действиями в жизни, перестав быть основанием этих действий. Мы 100ли бы есть, занимамася любовью, гулять, спать, а иногда планировать, рассчитывать и предписывать. Иначе говоря, мы избавились бы от ментальных ловушек. Современное сознание уступило бы пространство сознанию освобожденному.
Способен ли импульс вынести такое бремя ответственности? Давайте разделим этот вопросец на две части. Во-первых, когда импульс уже правит, может ли он вернуть бразды правления предписательно-регулирующему режиму по собственной инициативе? И во-вторых, способен ли он сделать это должным образом, другими словами способен ли он выделить ситуацию, когда необходимы предписания?
Первый вопросец несложен. На самом деле дела он сводится к тому, можем ли мы импульсивно начать рассчитывать и предписывать — либо же расчеты и предписания всегда должны вытекать из предшествующих расчетов и предписаний. Но уже в том факте что практически все мы хотя бы иногда импульсивны, содержится ответ на этот вопросец. Если в один миг мы импульсивны, а в следующий момент подчиняемся предписаниям, это может означать только то, что предписания возникли из импульсивности. Приступать к принятию обоснованных решений нельзя в результате обоснованного решения!
Но можно ли рассчитывать на то, что спонтанный выбор рациональности произойдет именно тогда, когда в этом появится необходимость? Не всегда. Нам всем знакомы ситуации, в которых мы вели себя импульсивно, — и все оборачивалось ужаснее, чем если б мы хоть чуточку подумали над тем, что делаем. Без излиших размышлений мы позволили невыносимому зануде завладеть нашим вниманием, и сейчас он годами навязывает нам свое общество. Если б наш предписывающий аппарат был на ходу, мы сумелли бы предвидеть такое развитие событий и предписать для себя наиболее сдержанное отношение к собеседнику. Но ведь мы совершаем ошибки и при предписательной модели. Наши расчеты нередко базируются на ошибочной либо недо100точно полной информации, иногда мы не там 100вим запятую, отделяющую целое от десятых, либо пропускаем необходимый шаг в процессе. Мы не можем оценить относительную эффективность импульсивности и регулятивности, сравнивая суммы результатов их действия — жизнь слишком сложна для этого. Тем не наименее можно доказать, что нет никаких преимуществ в сохранении рабочего режима предписывающей машины все время.
Ключевой момент тут в том, что планирование, расчеты и предписания могут функционировать только на основе определенных посылок. Когда мы решаем (предписательно), вести ли себя открыто либо сдержанно с человеком, с которым мы только что познакомились, мы взвешиваем вероятные исходы обоих способов поведения и выбираем тот, который нам представляется наилучшим. Но почему один финал лучше другого? Почему мы предпочитаем не иметь отношений с кем-то, а не поддерживать скучное общение (либо наоборот)? Возможно, такое решение быть может принято, исходя из общего принципа, например: Делай то, что доставляет для тебя наиболь (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шейке удовольствие либо Делай то, что лучше для других. Но откуда, в свою очередь, берутся эти общие принципы? Возможно, из еще наиболее обобщенных принципов. Однако рано либо поздно цепь рациональных объяснений должна остановиться на принципе либо ценности, которые с точки зрения здравого смысла про100 даны. Цепочка рассуждений в предписательной схеме не может начинаться с нуля. Следовательно, моменты, с которых она начинается, — наши самые фундаментальные принципы и ценности — должны иметь своим истоком импульс. Мы выработали и приняли их спонтанно, иррационально. Иного способа начать мыслить про100 нет.
100новится очевидным, что стратегия современного сознания лишена смысла. Мы постоянно полагаемся на предписания, потому что не верим в способности импульса. Тем не наименее импульс лежит в самом основании всей нашей предписательной активности. Каждый план, каждый расчет, каждое рациональное решение начинается с посылок, данных нами импульсом. Следовательно, наша вера в рациональность предполагает еще наиболее фундаментальную веру в импульсивность. Если диктат импульса доверия не вызывает, то тем наиболее нельзя доверять результатам рациональных размышлений. А если мы доверяем рациональности, то мы обязаны доверять импульсу, породившему ее. В любом случае стратегия современного сознания не дает никаких преимуществ. Не единственный плод — ментальная измотанность.
Это не значит, что размышлять либо предписывать нежелательно всегда. Скорее следует сделать вывод, что возникновение раз мышления и предписания 100ит оставить в компетенции импульса, который запустит их тогда, когда они нужны, как это происходит с дыханием и морганием. А значит, мы можем выключать наш предписательный аппарат без всякого страха. Мы не рухнем в ближайшую пропасть сразу же, как только это сделаем. Конечно, абсосвирепной безопасности гарантировать не может никто. Всегда есть шанс сломама для себя шейку. Но привычка постоянно контролировать ситуацию — причем каждую ситуацию — вынуждает нас работать без отдыха, не давая при всем этом никаких выгод. Иными словами, она ведет нас прямо в ментальную ловушку.
Сейчас перед нами остался вопросец: так что все-таки созодать? Мы уже видели, что неважно какая попытка спорить с собой, командовать, оскорблять либо другим образом убежотдать себя отказаться от бесполезной ментальной работы одной ловушки неизбежда и немедленно ведет нас в другую западню. Ведь задача по выключению предписательного аппарата не быть может решена с помощью его постоянной работы! Та же самая дилемма 100ит перед человеком, страдающим от бессонницы и изо всех сил пытающимся уснуть. Чем боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше сил он к этому прилагает, тем дальше оказывается от желанной цели. И сон, и освобожденное сознание достижимы только при выключении нашей предписательной активности. Кстати говоря, сон всегда в определенной степени освобождение — победа импульса над контролем. Наиболее детальный анализ способов повлиять на хорошо известный нам переход от бодрствования ко сну подскажет нам ответы и на интересующие нас тут вопросцы.
С засыпанием не возникает проблем, если мы уверены, что нам вообще ничего с сиим не нужно созодать. Мы про100 спокойно ложимся в кровать, уверенные в том, что сон придет, когда наше тело в нем будет нужотдаться. Если мы попкитаемся вызвать сон собственными усилиями, то только отодвинем момент засыпания из-за ментального напряжения, создаваемого нашей активностью. Но если мы верим в собственный организм, то цель достигается вообще без всяких усилий. Наша вера — это самооправдывающийся прогноз. Точно так же в освобожденном состоянии сознания рациональный и предписывающий аппарат полностью доверяется импульсивному аппарату. Рациональность выполняет все действия, которые ей полагалось выполнить, и элегантно исчезает с умиротворенным сознанием того, что, когда в ее услугах возникнет необходимость, ее непременно позовут.
Таковая вера, конечно же, есть нечто боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)шейке, чем про100 интеллектуальное убеждение. По сути мы исходим из того, что в желательности высвобождения мы уже убеждены. Мы желаем отпустить вожжи, мы пытаемся предписать действия, которые позволят нам это сделать, но здесь оказывается, что этот маневр представляет собой только утонченный вариант все той же подвешенности. В проблеме с бессонницей существует четкая параллель данной ситуации. Сейчас мы похожи на человека, который уже сообразил, что сам не дает для себя спать всей данной борьбой с собой самим. Он знает, что сон придет, как только он пере100нет хлопотать о том, чтобы сон пришел. И он изо всех сил начинает пытается прекратить заботиться. А что все-таки еще ему созодать?
Что касается сна, то он рано либо поздно приходит даже к самым отчаявшимся. Но приходит довольно интересным образом. Страдающий бессонницей сражается — как всегда, безуспешно — за то, чтобы заснуть, пока наконец не сдается, обессиленный и отчаявшийся. Итак вот, именно в этот момент, именно потому, что человек сдался, он и засыпает. Этот же самый процесс может провести нас от современного сознания к сознанию освобожденному. Мы можем вести целенаправленную борьбу за освобождение до самого конца — до нашего горького поражения. Таковая парадоксальная зацикленность на состоянии расслабления неизбежно обречена на неудачу. Однако в конечном итоге она оказывается не совершенно бесполезной. Если мы сражаемся изо всех сил, применяя одну за другой все уловки нашего рационального предписательного аппарата, мы можем со временем достигнуть настолько глубокого уровня отчаяния, что про100 бросим любые попытки вытащить себя за собственные волосы. Тогда наконец мы получаем желаемый результат, потому что как только мы прекращаем предписывать, административная пустота здесь же заполняется импульсом. Таковой переход может потребовать времени. Сначала мы можем лежать в состоянии отрешенной пассивности, попросту не зная, что созодать. Но как только мочевой пузырь переполнится, 100нет ясной и насущная задачка.
Если дурачина упорствует в своей глупости, то поумнеет непременно, — писал Уильям Блейк. Недо100ток такого дурацкого пути к освобождению состоит в том, что все мы — живучие и полные надежд существа. Тяжелые испытания — непоправимый провал всех наших планов и клиноктаний — могут, если не раздавят нас окончательно, принести нам освобождение. Да и целой жизни обыденных неудач и неудовольствий обычно не хватает на то, чтобы заставить нас уступить.
Мы готовы отдать шанс импульсу в нашей жизни. Но поскольку мы еще не освобождены, то не можем позволить для себя отпустить вожжи — даже разок, попытки ради. Мы желаем бежать из тюрьмы современного сознания. Но, поскольку мы в тюрьме, наши действия должны следовать каким-то предписаниям. Мы должны контролировать ситуацию. Иначе как мы вообще узнаем, работает ли наше новое освобожденное сознание?
Выход из данной дилеммы требует исключительно тонкого маневра рационального сознания. Фокус заключается в том, чтобы принять регулятивную тактику, результаты которой идентичны диктату импульса. Конкретный пример поможет прояснить эту идею. Наиболее лучший вариант искомой тактики заключается в тренировке внимания. Мы про100 начинаем с максимальным вниманием относиться ко всему, что делаем. Во время пророкотки мы 100раемся осознавать каждый наш шаг; во время пищи тщательно следим за движениями ножика и вилки, а когда мы сердимся либо кое-чем расстроены, то внимательно наблюдаем за собой в состояниях гнева либо огорчения. Таковым образом полностью удовлетворяется влекиакальная потребность нашего предписательного аппарата следовать строго определенной полосы поведения. Мы постоянно преследуем ясно обозначенную цель: быть предельно внимательными. Но эта цель не определяет содержания наших действий. Тактика абсосвирепного внимания совместима с любыми нашими действиями! Пока предписательный аппарат спокойно занимается проведением политики повышенного внимания в жизнь, импульс берет правление в свои руки — по умолчанию. Тут, так же, как и в случае освобождения через отчаяние, может иметь пространство промежуточный период относительной пассивности, когда мы про100 не будем знать, чему уделять внимание. В конце концов, предписанный образ действий не конкретизирует характер действий. Но мы всегда можем рассчитывать на то, что мочевой пузырь выведет нас из этого временного тупика.
Постоянное внимание к происходящему не мешает нам удовлетворить свои естественные потребности. Но можем ли мы жить подобным образом и при всем этом вести полнокровную, производительную и творческую жизнь? Если мы собираемся постоянно следить за собой, как мы сможем работать, реформировать общество, воспитывать ребенка? Наш личный эксперимент позволит нам самим ответить на эти вопросы. Удовлетворяя ощущаемый в Данный момент настоятельный позыв следовать определенной полосы поведения, практика акцентированного внимания позволяет нам попробовать, что значит жить, повинуясь импульсам. Если все идет хорошо, то мы из этого непосредственного опыта узнаем, что все может развиваться само собой. Когда мы голодны, мы будем есть, а когда нам понадобится созодать расчеты и строить планы, можно призвать предписательный аппарат. Таковым образом мы обретем веру, необходимую для того, чтобы совершить переход к состоянию освобожденного сознания. Когда же этот переход свершится, мы можем свернуть и эксперимент по неослабному вниманию. В конце концов, это всего только костыль.
Вера, необходимая для освобождения, не имеет ничего общего с произвольно избранным убеждением либо подменой действительного желаемым. Многое было сказано о недостатках рационализации, расчетливости и предписательного аппарата, которые управляют современным сознанием. Но переступить пределы современного сознания возможно, только позволив ему неуклонно прорубаться к его собственной глубинной сущности. Наивная псевдовера в изначально позитивную направленность внутрених импульсов либо внеших спасителей не сделает нас свободными. Для современного сознания приемлема только та вера, которая способна выдернажимать самое тщательное критическое исследование, проведенное с абсосвирепной интеллектуальной честностью. Быть может, для нас нет спасения. Быть может, хрупкий островок порядка и контроля, с такими усилиями завоеванный нашей рациональностью, и есть наше единственное убежище. Быть может, жизнь бредна в принципе. Традиционный разум может достигнуть освобождения, не задаваясь подобными вопросами. Но преступить пределы современного сознания возможно, только переплыв море нигилизма. Мы не сможем достигнуть внутреннего покоя, пока не будем готовы принять и допущение, что конфликт — бесконечен. Не нужно утешать себя надеждами и ложью. Посвятим себя целиком и без остатка поиску истины, куда бы этот поиск нас ни привел. Для рационального мозга, которому и адресована эта книга, высшего авторитета, чем истина, нет.
Приложение. Практика наблюдения за идеей
Предыдущие главы были в основном посвящены тому, чтобы посодействовать читателю распознать и идентифицировать ментальные ловушки в повседневной жизни. В отличие от наблюдения за жизнью птиц, бега трусцой, постройки яхты либо изучения иногосударствного языка, это не требует никаких издержек нашего времени. Поиск и идентификация ловушек легко вписывается даже в самый плотный график, потому что происходит в то же самое время, что и неважно какая другая наша деятельность. Нам не нужно сокращать число рабочих часов, отказываться от отдыха либо спорта. Напротив, именно обычная работа и обычные развлечения воплощают наилучшие условия для проведения нашего расследования. Можно ли изобрести лучшейке хобби? Коллекционирование сверхэксклюзивной стереоаппаратуры либо клюшек для гольфа может свести все остальные области нашей жизни к минимуму — но мы запро100 можем фанатично находить ментальные ловушки, ни на йоту не поступаясь остальными нашими интересами, увлечениями и симпатиями.
Существует и специальное упражнение, которое может способствовать нашему прогрессу. Конечно, поспешность в избавлении от ловушек уже ловушка сама по для себя. Однако если на пылайзонте не маячит какое-нибудь срочное дело либо соблазнительное удовольствие, другими словами когда мы располагаем временем, то полностью можем часть его с выгодой посвятить практике наблюдения над мыслью. Все, что нам понадобится, — это пространство, относительно свободное oт внеших помех. Инструкции? Проще не бывает: посиживать тихо и наблюотдать за своими мыслями. И все. В наблюдении за мыслью мы не пытаемся мыслить о кое-чем конкретном — но не пытаемся и блокировать возникающие мысли либо мешать им. Мы про100 сидим и наблюдаем — как в кино.
Практически сразу же, как только мы начнем это упражнение, мы открываем себе одну важную истину о нашем мышлении: мысли появляются сами по для себя, даже если мы не 100раемся их вызвать усилием воли. Эта истина быть может выведена и из уже сделанного нами открытия о том, что мышление нередко бессознательно: естественно, мы не можем вызывать наши мысли усилием воли, если мы не осознаем их. Но при наблюдении за мыслью мы располагаем возможностью в полном сознании наблюотдать, как мысли появляются и развиваются без всякого нашего участия. Конечно, мы можем оказывать и волевое влияние на этот поток мыслей. Но поток этот не пересохнет автоматически, если мы пере100нем прикладывать усилия. Мысли продолжат свое течение, даже если мы прекратим подталкивать их сзаду.
Но это всего только предварительное наблюдение. Рано либо поздно каждая ментальная ловушка, в которую мы попкадаем в своей повседневной жизни, выплывает на поверхность, пока мы про100 сидим и наблюдаем за своими мыслями. А поскольку мы временно отбросили все наши противоборствующие интересы, то можем быть весьма зоркими наблюдателями. Наблюдение за мыслями особенно полезно для того, чтобы обучиться выявлять мгновенные провалы в ту либо иную ментальную западню, которые слишком мимолетны, чтобы мы сумелли заметить их в суете наших обычных дел. Однако не следует мыслить, что наблюдение за мыслью делает излишним изучение нашей повседневной жизни. Мы попкадаем в наиболее значительные и длительные ловушки, 100ящие нам часов, дней и даже лет нашей жизни, только когда погружены в поток насущных жизненных дел и проблем. Да и в данной ситуации обостренная чувствительность, которую дают упражнения по слежению за мыслью, значительно повышает качество наших наблюдений над собой.
Пятнадцать-двадцать минут ежедневных наблюдений за мыслью довольно быстро позволяют сделать удивительные открытия о том, как работают наши ментальные механизмы. Начинающему наблюдателю может показаться, что такое слежение за мыслью весьма непросвора задача. По сути ничего не быть может проще. Однако в начале наблюдений за мыслями мы действительно практически не наблюдаем то, что собирались наблюотдать. Вме100 этого мы пытаемся контролировать течение мысли — заставлять ее течь в том либо ином направлении, а то и про100 подавлять. Конечно же, мы не можем одновременда и контролировать наши мысли, и спокойно наблюотдать, как они возникают сами по для себя. Попытка следовать таковой внутренне противоречивой программе приводит к растущему напряжению. Именно по данной причине описанное упражнение и кажется таковым сложным.
Все так и должно быть. Ведь именно в тот момент, когда мы оставляем наблюдение за мыслями и начинаем контролировать их движение, мы и попкадаем в ловушку. Ментальные ловушки не возникают про100 так в зоне наших наблюдений — сами по для себя, среди других, неловушечных мыслей. Мы сами создаем их. Когда мы заняты наблюдением за мыслью, каждое волевое вмешательство в их течение — ментальная работа либо неважно какая другая задача — является ловушкой. Строго говоря, ловушки появляются не в процессе наблюдения за мыслью, а именно тогда, когда мы пере100ем следовать инструкциям.
Речь совсем не о том, что мы никогда не должны контролировать наши мысли. Совсем нет. Мы даже рассматривали упражнения по улучшению контроля, когда обсуждали ловушку разделения. Но мы должны обучиться и тому, как отказаться от контроля, когда это необходимо сделать. Если мы решили понаблюотдать за течением мысли, контроль бесполезен по определению. В таковой ситуации неважно какая попытка контроля — это избыточное умственное напряжение либо, что то же самое, ловушка. Именно это делает наблюдение за мыслями настолько полезным и поучительным упражнением: когда не нужно созодать вообще ничего, мы с особенной ясностью лицезреем, как разными способами все-же умудряемся придумывать работу для себя.
Посмотрим, как простейшая из ловушек — упорство — возникает в процессе наблюдения за мыслями. Начав упражнение, мы сначала лицезреем, как мысли появляются и исчезают сами по для себя — так, как и требуется. Мы осознаем, что часы тикают. Какая-нибудь сцена из прошлого пролетает перед нашим мысленным взором. Чешется нос. И все, не наиболее того. Идеи и ощущения такого рода появляются и исчезают, не оставляя ни следа, как птицы, летящие в безолачном небе. Они самодо100точны — в том смысле, что не нуждаются ни в котором дальнейшем обдумывании. Но довольно скоро мы начинаем пытаться заарканить одну из этих ментальных птиц и оседлать ее. Услышав тиканье часов, мы задумываемся: а который, собственно, час? Наблюдая сцену из прошлого, задаемся вопросом: а так ли оно происходило по сути? И немедленно приступаем к работе над проблемой. Задача, которую мы 100вим впереди себя, быть может абсосвирепно бессодержательной — в наших мыслях мелькнула Белоснежка, и сейчас мы 100раемся вспомнить имена всех 7 гномов. Сейчас качество нашего ментального процесса кардинально меняется. Мы вмешиваемся в течение мыслей со своей собственной конкретной целью. Мы уже не наблюдаем за идеей.
Конечно, мы можем предпочесть выяснять, который час, либо реконструировать прошлое, либо вспомнить имена гномов — вме100 наблюдения за течением мыслей. Но предположим, что мы совсем не желаем считать гномов — мы действительно желаем наблюотдать за мыслью. Предположим, что нам совершенно ясно, что лучше вообще отказаться от затеи с гномами. Однако, единожды начав этот гномовский проект, мы ощущаем, что про100 должны довести его до конца. Вспомнив 5 имен, мы навряд ли сумеем вернуться к нашему упражнению, не вос100новив в памяти имена оставшихся 2-ух гномов. Иначе говоря, нам трудно не упорствовать. Мы-то намеревались про100 посиживать и просматривать как в кино прихотливое течение наших мыслей, а вме100 этого упорно перебираем в уме весь набор возможных имен персонажей диснеевского кинофильма.
Предметы и темы, на которых мы застреваем, наблюдая течение мысли, не всегда безоговорочно бессмысленны. Нередко мы начинаем мыслить о проблемах, имеющих существенное значение для нашей жизни, несмотря на то что эти проблемы можно было бы спокойно отложить до того времени, пока не кончится сеанс наблюдения за мыслью. В данном случае мы попкадаем в ловушку опережения. Мы выделяем себе время, когда предполагаем занимамася только наблюдением за своими мыслями, и ничем другим; стираем с ментальной доски записи обо всех насущных и горящих делах; снова убеждаемся, что ни одна из наших жизненных проблем не пострадает от задержки в четверть часа, — и потом мы начинаем. Но весьма скоро одна из этих будущих проблем завладевает нашим вниманием. Мы принимаемся мыслить о ужине, который пред100ит приготовить этогоденька, либо о рабочих делах, с которыми нам придется столкнуться в течение месяца, либо о прекрасном отпуске, в который мы когда-нибудь все-же выберемся. У нас нет ни малейшего сомнения относительно того, что мы ничего не выигрываем, занимаясь всеми этими проблемами сейчас, посреди нашего упражнения, а не пятнадцатью минутами позже. И тем не наименее мы делаем это.
В приведенных выше примерах упорства и опережения содержание нашего оказавшегося в ловушке мышления неотличимо от того, что можно наблюотдать ежедневно. Единственная разница в том, что сейчас мы скорее способны увидеть ловушку — уже хотя бы потому, что ничем другим не заняты. Сейчас мы натуралисты, укрывшиеся в кустиках с биноклем в руках. Если мы будем ожидать с надлежащим терпением, то все ловушки повседневной жизни рано либо поздно появятся. Мы будем упорствовать, оперенажимать события, погрунажиматься в реверсию, вспоминая прошлые неудачи, формулировать свое отношение к делам, не имеющим к нам никакого отношения, бешено ускоряться, торопясь сделать выводы, которые совершенно не требуют таковой спешки В повседневной жизни на бегу нам удается разве что боковым зрением заметить всех этих диковинных зверей — потому что у нас всегда есть наиболее важные задачи. Но когда мы занимаемся наблюдением за мыслью, то можем неспешда и внимательно изучать их удивительные нравы.
Но эти обитатели повседневной жизни — не единственные существа, с которыми мы сталкиваемся при наблюдении за мыслью. Они составляют первый и наиболее очевидный круг загнанного в западню мышления. Как только мы осознаем их присутствие, то обычно начинаем предпринимама хитроразумные маневры для того, чтобы избавиться от их. Наши попытки освободиться из западни и вернуться к наблюдению за мыслью практически всегда приводят к появлению наиболее тонких разновидностей каждой из этих ловушек. Дело кончается тем, что мы выскакиваем из одной западни, с тем чтобы здесь же попасть в другую и так без конца. Эта цепь может начаться с хоть какой уже знакомой нам по обыденной жизни ловушки. Проиллюстрируем сказанное на примере. Предположим, что мы сели понаблюотдать за течением наших мыслей — и здесь поймали себя на том, что упорно пытаемся добить до конца список диснеевских гномов.
Осознав, что попкали в ловушку упорства, мы можем начать нажималоваться на нашу неспособность как следует проделать упражнение по наблюдению за мыслями. Ну вот, снова я все испортил! Естественно, слова, что мы все испортили, не исправляют ошибки и не выводят нас на путь, с которого мы сбились. Расстраиваясь по поводу события, которое осталось в необратимом прошлом, мы только меняем одну ловушку на другую, упорство — на реверсию. Вме100 того чтобы без всякой пользы составлять список гномов, сейчас мы предаемся бесполезным мыслям о том, что размышляли без всякой пользы! Когда же мы осознаем, что реверсивные идеи тоже не вернули нас к начатому упражнению, — наблюдению за мыслью — мы реверсируем к той же самой реверсии: Ну вот, я все испортил прежде — и снова испортил все снова! Сейчас мы оказываемся в ситуации бесконечной регрессии, в которой каждое восклицание о прошлой неудаче заставляет нас причитать: Я снова все испортил — и снова, и еще! Единственный выход из этого лабиринта — забросить данную тему вообще, другими словами позволить очередной замеченной нами неудаче уйти в прошлое без наших объяснений.
Есть и другой (либо дополнительный) вариант: мы можем пытаться удерживаться в русле наблюдения за мыслью, постоянно напоминая для себя о том, что мы делаем. Я наблюдаю за течением мыслей — только за течением мыслей — и боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше ничего. Мы словно пытаемся удернажимать любые мешающие нам идеи и размышления на рас100янии, напоминая для себя, чем мы хотели бы сейчас занимамася. Но говоря для себя, что мы наблюдаем за мыслью, мы не наблюдаем за мыслью. Мы занимаемся формулированием. Однако себя нетрудно обмануть. Опосля нескольких моментов удачного наблюдения за мыслью мы можем сказать для себя: А, вот сейчас я действительно делаю это! — даже не осознавая, что мы прекратили созодать то, что делали, как только у нас появилась эта идея Как только мы осознаем, что попкались в тонко расставленную ловушку формулирования, мы снова делаем первый шаг к бесконечной регрессии, думая: Это формулирование — словно назвав имя зверя, мы заставляем его пропалнуть. Естественно, кон100тация формулирования — это снова формулирование. Это было формулирование — и это тоже и это
Регулирование в данном случае не слишком отличается от формулирования. Вме100 того чтобы перечеркнуть назойливую идею с именами гномов, призывая на помощь название упражнения, — наблюдение за мыслью — мы буквальным образом приказываем для себя вернуться на путь, с которого сбились: А ну-ка, вспять, к наблюдению за мыслью! Ясно, что учреожидать закон о необходимости наблюотдать за мыслями далеко не то же самое, что действительно наблюотдать за ними. Ведь если мы в течение всего сеанса будем подталкивать себя: Продолжай наблюотдать! Прекрати упорствовать! Хватит! Наблюдай, и точка! — то вообще не сможем созодать наше упражнение. Наиболее того, когда мы осознаем тщетность регулирования, мы способны начать созодать регулирующие предписания против регулирования. Типичная опослядовательность ментальных действий может выглядеть примерно так:
Ворчун Нет, Дескатьчун. Но это упорство. Прекрати упорствовать. Про100 наблюдай мысли. Но это регулирование. Прекрати регулировать. Про100 наблюдай мысли. Но это тоже регулирование. Прекрати регулировать
Как выйти из такого порочного круга? Нет ничего проще. Вме100 того чтобы приказывать для себя прекратить регулирование и наблюотдать мысли, нужно про100 прекратить регулирование. И наблюотдать мысли.
Еще одна стратегия борьбы с вторжением постороних мыслях — сказать для себя, что мы их рассмотрение до того времени, пока не закончится сеанс наблюдения за мыслью. Но решать именно сейчас, уже зная, чем мы будем занимамася ближайшие четверть часа, что нам созодать Дальше, — это опережение на один шаг. Мы уже поняли, что нет необходимости работать над списком гномов сейчас, но для нас еще не полностью очевидно, что никакой нужды именно сейчас решал., когда мы завершим этот список и будем ли мы завершать его вообще. Кроме того, тут мы рискуем приняться нагроможотдать одну ловушку на другую. Осознав, что идея я сделаю это опосля упражнения есть не что другое, как опережение, мы убеждаем себя, что не обязаны решать именно сейчас, когда мы будем это созодать, что мы займемся сиим опосля того, как закончим упражнение. Но сама эта мысль 100новится той ловушкой, которую она же и пытается устранить! Совершенно не нужно решать сейчас, когда мы закончим список гномов, и точно так же не нужно решать сейчас, когда мы будем это решать.
Опосля всех наговокружительных спиралей и сплетений реверсии, формулирования, регулирования и опережения даже приятно поразмышлять о прямой, как шпала, тактике, заставляющей нас ускоряться во время наблюдения за мыслью. Как и во всех предыдущих случаях, начнем с того самого момента, когда мы поймали себя на упорном составлении бесполезного списка гномов. Пытаясь вернуться к наблюдению над мыслью, мы можем бранить себя за неудачу (реверсия), объяснять для себя, чем мы намеревались занимамася (формулирование), приказывать для себя вернуться к упражнению (регулирование) либо перенести работу над осточертевшим списком на позже (опережение). Понятно, что хоть какой из этих шагов настолько же далек от наблюдения за мыслью, как и изначальное упорство. И вот — новенькая тактика: разделаться с дурацким списком как можно быстрее, чтобы как можно раньше вернуться к своему упражнению. Иначе говоря, мы добавляем к первой ловушке упорства ловушку ускорения. Сейчас мы не про100 думаем о списке гномов. Мы вдобавок думаем о завершении этого гномовского проекта, о том, как хорошо было бы с ним уже покончить, о том, как близки мы к тому, чтобы с ним покончить, — и так дальше и тому подобное. Наша озабоченность быстрым завершением данной задачи не что другое, как вторая посторонняя задача, уводящая нас еще дальше от намерения наблюотдать за течением мысли. Сейчас в дополнение к идеям в духе Дескатьчун, кажется, чье-то имя начиналось на В? и так дальше мы начинаем мыслить: Еще два имени, и делу конец!
Фиксация — удивительно неоднозначный феномен наблюдения за мыслями. На первый взор может показаться, что наблюдение за мыслью вообще не совместимо с фиксацией. Поскольку мы не держим в нагове какой-нибудь будущей цели, чего же нам ожидать и на чем фиксироваться? И все таки в процессе наблюдения за мыслью мы кое-чего ждем: завершения сеанса наблюдения за мыслью. Вме100 того чтобы про100 наблюотдать мысли, мы представляем себя вовлеченными в ментальное упражнение, имеющее определенную временную длительность. Доведение процесса до конца 100новится кое-чем вроде очка в некий личной игре. В результате мы обзаводимся задачей, которой и заняты с начала до конца упражнения: завершить собственный сеанс. Безусловно, эта задача не требует от нас каких-либо действий. Завершение сеанса наблюдения за мыслью нельзя приблизить, его конец наступит сам собой, в положенное время. Но сейчас мы как тот хозяин, ждущий прибытия гостей. И мы совершаем ту же ошибку, что и он: начинаем отмечать время. Мы можем проделывать это и буквальным образом: Еще одна минута Тридцать секунд Но можем и про100 оставаться в подвешенном состоянии, не концентрируясь на завершении процесса сознательно, однако всем своим существом стремясь к нему. В любом случае мы оказываемся настолько озабочены идеей закончить наблюдение за мыслями, что вообще забываем за ними следить.
Если во время наших занятий нас внезапно кто-то позовет, мы, полностью вероятно, решительно воспротивимся такому вмешательству: в конце концов, мы ведь не собираемся бросать наше упражнение — что бы там ни было. Возможно, мы даже раздраженно вопльнем: Не мешайте! Я наблюдаю за своими мыслями! Но у нас не возникло бы подобной идеи, если б мы уже не прекратили наблюотдать за мыслями. По сути мы прекратили наблюдение, как только осознали, что нам мешают. Если б наше состояние представляло собой наблюдение в чистом виде, то кличущий нас глас был бы не наиболее чем каким-то звуком, как завывание ветра. Восприятие клича как вмешательства и помехи означает, что мы уже сделали первый шаг в новеньком занятии: устранении помехи. Не быть может и речи о том, чтобы продолнажимать наблюдение за мыслью — это уже позади. Так возникает противление в процессе наблюдения за мыслями — в отличие от обычного противления в будничной жизни. Когда мы 100раемся отогнать помеху нашему упражнению, мы пытаемся сохранить что-то, что уже пере100ло существовать.
Затягивание — это не что другое, как сопротивление новому, когда мы не заняты никаким другим конкретным делом. Поэтому оно не может проявиться во время наблюдений за мыслями. Однако затягивание нередко наблюдается до начала самого процесса. Прежде чем мы сможем взяться за наше упражнение, мы чувствуем, что должны стереть с доски разные нерешенные вопросы и проблемы, которые, не сделай мы этого, могут прервать наши занятия и помешать нам. Мы проверяем планы на текущий денек, чтобы убедиться, что сейчас мы действительно свободны; мы наводим порядок в доме; мы пересматриваем фундаментальные принципы и цели нашего существования. Та же опослядовательность событий может предварять и хоть какое другое новое начинание. И поскольку затягивание происходит до того, как мы начнем что-то, оно оказывается единственной ловушкой, которая нам не встретится во время самого процесса наблюдения за идеей.
Неважно какая посторонняя тема, возникающая в процессе наблюдения за мыслями, быть может амплифицирована до бесконечности. Мы вдруг осознаем, что с опережением думаем о том, что нам пред100ит сказать завтра во время ответственного интервью. Тогда мы ускоряемся, чтобы как можно быстрее выполнить эту задачу и вернуться к наблюдению за мыслями. Но полного и абсосвирепного конца не бывает никогда. Всегда существует очередной гипотетический вопросец, к которому нужно быть готовым. И даже если задача очевидно исчерпана, нас снедает неуверенность относительно сделанных раньше выводов еще до того, как мы дошли до конца, — и сейчас нам приходится все начинать сначала. Дойдя до седьмого гнома, мы забываем, как звали первого, так что все приходится созодать с нуля.
Но это, впрочем, обычная — классическая — амплификация. Существует и другая, экзотическая разновидность, которая за пределами нашего упражнения практически не встречается. Мы не раз и не два упоминали о том, что сама попытка сохранить непрерывность процесса наблюдения мыслей и порождает все экзотические типы. В попытке призвать себя к порядку и вернуться к упражнению мы попкадаем в западню регулирования; перенося посторонние планы и проблемы на наиболее позднее время, мы оказываемся в ловушке опережения — и так дальше. Подобным же образом мы попкадаем в ловушку амплификации, когда пытаемся обосновать необходимость вернуться к нашему упражнению. Например, мы убеждаем себя, что никакой неудачи не будет, если прямо сейчас отвлечься на постороннюю идею. Но мы не узнаем этого наверняка — до того времени, пока не взвесим все потенциальные последствия. К сожалению, череде потенциальных последствий нет и не быть может конца. Даже если нам все-же удалось утвердиться в справедливости данной предпосылки, отсюда совсем не следует, что мы должны вернуться к наблюдению за мыслями. А что, если нам про100 хотелось бы поработать именно над данной посторонней задачей? Ну хорошо, не хотелось бы. И не желается, и нет никаких неудобств в том, чтобы ее пока отложить — казалось бы, все, обсужотдать боль (физическое или эмоциональное страдание, мучительное или неприятное ощущение)ше нечего. Да, но вдруг мы что-то упустили в процессе своих размышлений? Что, если в их вкралась ошибка? Пожалуй, 100ит снова рассмотреть все аргументы с самого начала
Последней черты эта линия рассуждений достигает тогда, когда мы осознаем, что амплифицируем. Сейчас мы напоминаем для себя, что амплификация — это ловушка. Но так ли это? Лучше бы оценить все аргументы в пользу того, что это действительно ловушка. На всякий случай. Для вящей уверенности. Мы пытаемся избенажимать данной новейшей дилеммы, напоминая для себя, что мы уже оценивали все эти аргументы, и детальнейшим образом а значит, новейший пересмотр и новейшие оценки совершенно излишни. Мы знаем, что амплификация — это ловушка. Но точно ли мы знаем? А что, если память нам изменяет?
Разделение — обычно последняя из 3-х совершаемых подряд ошибок в наблюдении за мыслями. В первую ловушку мы попкадаем, начиная ментальную работу над некий посторонней задачей — например, составляя список 7 гномов. Во второй ловушке мы оказываемся, когда пытаемся исправить создавшуюся ситуацию — например, с помощью регулирования заставить себя вернуться к упражнению. Тогда мы и попкадаем в третью ловушку — ловушку разделения, начиная метаться взад и вперед между двумя первыми:
Дескатьчун. Прекрати эту чушь! Добряк. Немедленно возвращайся к упражнению! Но ведь кто-то из гномов был на В? Хватит! Достаточно!
Уж лучше было бы без лишней нервотрепки закончить этот список гномов.
Естественно, разделение совсем не должно ограничиваться двумя ловушками. За один присест мы можем рас100вить их сколько угодно. Читателю, возможно, будет полезно потренироваться и определить опослядовательные ловушки, в которые попкаотдал создатель приводимого ниже воображаемого монолога. (Ответы даются сразу опосля него.)
Дескатьчун. Осталось всего два имени. Но я уже не занимаюсь наблюдением за мыслями! Я должен вернуться к нему. Нет никакой необходимости работать над сиим списком гномов. Я могу закончить его и опосля сеанса. Ну вот, я уже работаю над упражнением. Еще несколько минут, и
Вот ловушки, которые идут сразу за именем Дескатьчун: ускорение, реверсия, регулирование, амплификация, опережение, формулирование и фиксация. Вместе взятые, они представляют собой могучую, но совсем не редкую ситуацию разделения. Весьма похожие картины мы увидим, когда впервые сядем понаблюотдать свои мысли.
Похоже, все, что мы делаем, чтобы снова вернуться к наблюдению за мыслями, только подталкивает нас к очередной ловушке. И тем не наименее выход прямо у нас перед носом. Никаких загадок, никаких загадок. Нас ввели в заблуждение грамматические категории. Мы изначально предположили, что наблюотдать за мыслями означает созодать что-то, потому что это глагол, как обеотдать либо зарабатывать денекги, и мы настроились созодать это как следует. С равным успехом можно было бы предположить, что четверг, будучи именем существительным, является вещью, предметом, а предположивой, отправиться на поиски конкретного пространствоположения четверга. На самом же деле наблюдение за мыслями — это не план действий. И цель тут не созодать что-то, а прекратить созодать. Наблюдение над мыслями — это состояние, в котором мы, продолжая бодрствовать, не делаем при всем этом ничего. Это значит, что мы в принципе не можем созодать наблюдения над мыслью — мы можем только позволить этому процессу происходить. Если мы попкитаемся не отдать вклиниться в этот процесс некий посторонней идее либо задаче, то само наше действие неизбежно 100новится второй посторонней идеей либо задачей. Нам ничего не дадут ни самоовинения, ни выстраивание аргументов, ни изобретение новейших законов. Единственное средство — про100 отбросить их. Но сказать Брось это! не означает кинуть.
Когда мы наблюдаем за течением своих мыслей, нам буквально ничего не нужно созодать. Но мы все равно умудряемся муху превратить в слона. Так 100ит ли удивляться тому, насколько мы усложняем свою работу тогда, когда нам действительно пред100ит сделать что-то?
