О Ролане Быкове молвят: он одарен во всем. И это правда, он удачно воспользовался своими дарами, с возрастом лишь отшлифовывая и совершенствуя то, что ему было даровано природой. Он играл в театре и кино, был удачным режиссером. А еще с юношества писал стихотворения. Вот что сам Ролан Антонович написал в вступлении к собственному сборнику:
«Стихи пишу с ранешнего юношества — лет в 10 я был уверен, что стану поэтом, и это совсем не мешало мечте скакать на лошадки с развевающейся сзаду буркой и, совершив подвиг, умереть героем. Всекрете горько рыдал, когда представлял себя распростертым на земле со смертельной раной на груди, просто плакал — и тогда чудом все-же оставался в {живых}. Грезил стать артистом, преподавателем, ученым и музыкантом (меня в один прекрасный момент поразил звук флейты — я его до этого времени слышу). Как это ни удивительно, но все мои мечты так либо по другому реализовались — не все в виде профессии, но это не принципиально. Разумеется, незначительно задержался в детстве — люблю все, в особенности все вкупе».
Ролан Антонович отмечал, что стихи с возрастом стали для необходимостью. Он писал на съемках, в поезде, в ресторане, в письмах, на салфетках. «Они помогают в тяжелую минутку подняться над суетой, сохранить в для себя себя», — писал он.
Конкретно стихи, считал Быков, посодействовали ему снять и защитить кинофильм «Чучело»: «Меня винили Бог известие в чем, давали высадить, добивались воспрещения кинофильма. Любой денек ворачивался я домой раздавленным, убитым, желая лишь 1-го — чтоб все это кончилось. По старенькой привычке к дневнику я писал стихи, и они выручили меня — я выдержал».
***
Спаси меня, величавый Боже,
От доброты.
Она меня дробит и умножает
До срамоты.
Она издавна уж не подступает
Под времена
И, как жеребца, меня подводит
Под стремена.
Вокруг друзья с большенный дороги,
Как в ужасном сне,
И изредка кто не вытрет ноги
О душу мне.
***
Я у Бога моего прошу
Простить меня за то,
Что удовлетворенность я свою ношу
Раздельно, как пальто.
Ее приходится снимать
На время время от времени,
Чтобы не испачкать и не смять,
Когда придет неудача.
Но чтобы не стать мне дурачиной,
Пусть даже счастье, пусть,
Ношу под радостью тайком,
Как душегрейку — грусть.
***
Ничего не прошу,
Я прошу у тебя лишь ясности,
Я желал бы без фальши
Прожить собственный оставшийся срок,
Я очень сомневаюсь
В собственной абсолютной прекрасности,
Но, какой бы я ни был,
Я так же, как ты, одинок.
Мы бываем с тобой
И чужими, и от всей души близкими,
Может, маятник этот
И есть средь людей маята,
И высочайшие мысли
Бродят рядышком с самыми низкими,
И за проблеском чувства-
Привычка, тоска, суета.
Может, это и так, лишь всё-таки,
Как ни убийственны
Эти смены колебаний и веры,
А правда ординарна —
Без тебя не необходимы
Ни победы, ни слава, ни правды,
Без тебя даже самая
Полная чашечка пуста.
Без ухмылки твоей
Я теряю к для себя почтение,
Свет мой — свет твоих глаз,
Удовлетворенность в милом до боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) лице.
Остальное, поверь,
Это суетной жизни движение,
Это было и будет
И в самом начале, и в самом конце.
Может, это всё факт
1-го моего самомнения,
Быть может, я, как почти все,
Просто набитый дурачина,
Я люблю тебя весьма
И плыву посреди моря сомнения,
И не веруй, что бывало
Иль сегодня бывает не так.
***
Отчего трагичны лики,
Мудрецы для чего так печальны,
Так грустны все святые?
В их очах страданий блики,
Их сомненья безыскусны,
В их живы, без покрова
Правды глядят обыкновенные.
На грустной данной для нас тризне
Нету большего страданья,
Чем обычное пониманье
Нашей жизни.
***
Я денек, который для вас неведом,
Я ночь (то есть темное время суток), где чувства голышом,
Я вариант, что бывает в среду,
Когда четверг уже прошел.
Меня недозволено цеплять крючками,
Меня не нужно красть,
Меня недозволено вязать пучками
И за прилавком продавать.
И мне ваш мир совершенно неведом,
И я иной планетки свет,
И вы не сладкое к обеду,
И я для вас не `а-ля фуршет`
По материалам: izbrannoe.com