Актёр и музыкант Пётр Мамонов повсевременно задает для себя один и этот же вопросец: для чего? Для чего я живу?..
…Я в Церкви состою уже наиболее 20 лет. И за всё это время у меня было 3-4 минутки — реального подлинного общения с Богом. С создателем этого мира, создателем меня и всего того, что есть на данной для нас земле. Но это были такие секунды, за которые я бы дал всё. У меня опосля длительных лет и слёз, и молитв, и паданий, и восстаний, и опять паданий, и вновь восстаний возникла драгоценная вещь — опыт веры… Когда я обращался к Богу, просил его о чём-то.
Узнавал я его, как это бывает почаще всего, в скорбях. Весьма не достаточно кто из людей пришёл в Церковь из любви к Папе Небесному. В главном мы стоим в храмах со своими скорбями. Вот так нас к для себя Господь и приводит. И он желает спасти нас всех. Что означает спасти? Это означает принять к для себя в вечность — в вечное, беспрестанное, ежесекундное общение с ним. Если мы за эту нашу жизнь попытаемся научиться этому — выяснить живого Бога, то там за гробом мы будем знать, что нам созодать.
Вопросец 2-ой: для чего мы живём? Если нет веры, нет Бога, нет вечности, то эта жизнь глупа. Жить ради малышей? Это забавно!..
Я узрел снимок французского фотографа, который в 1984-м году во времена стршного голода в Африке снимал, как отец нёс на руках хворого отпрыска. Поначалу они двигались месяц на верблюде без пищи и с наименьшим количеством воды. Позже верблюд сдох, и отец ещё месяц нёс отпрыска на руках. Потом мальчишка погиб у него на руках.
Я вспоминаю это фото: отец стоит с мёртвым телом на руках и глядит на нас. Именно тогда всё моё нутро перевернулось. Я узрел в который раз, как недостойно я живу. Это наша вина, что Бог попускает такие мучения. Поэтому что мы все — единый организм. И всё то, что происходит в нашей жизни — взрывы в метро, голод в Африке и взор этого отца — всё это следствие нашей стршной жизни.
Я стал вспоминать, что все-таки я делал в 1984-м году, когда был изготовлен этот снимок. Я всей собственной жизнью служил греху, а означает служил дьяволу, который это всё устраивает — и этот голод, и эти взрывы, и любой страшный мерзкий момент нашей жизни. Если мир так ужасен, то это — и моя вина.
Вот кажется, что я — весьма небольшой участок этого одного организма и совместно с тем весьма большенный. Любой человек в состоянии сделать весьма много, по сути. Как гласил Серафим Саровский, спаси себя, и вокруг тебя тыщи спасутся.
И всякий раз я спрашиваю себя: что все-таки созодать, чтоб эту жизнь прожить не напрасно? Поменять себя — это единственный самый основной и самый принципиальный наш труд. И, быть может, и этот голод, и погибель этого мальчугана были Богом попущены, чтоб я излишний раз свалился на колени и поплакал над своей жизнью.
Ни с чем не нужно вести войну. Вести войну нужно лишь с самим собой. И самое мощное орудие, которое противоборствует злу этого мира — это наши добрые дела. Не борьба с нехорошим… Когда мы начинаем с нехорошим биться, мы попадаем в этот круг и вращаемся в этом зле.
Лишь утверждением хорошего мы можем по-настоящему прирастить количество добра в этом мире. И оно будет противостоять злу. И вот я приучаю себя любой денек спрашивать: сделал ли я сейчас что-то такое, от чего же кому-то сделалось отлично? Пусть даже это будет что-то самое малеханькое. Посуду промыл без напоминаний.
И Господь увидит мои рвения и начнёт мне помогать, если я стараюсь исполнять его заповеди.
Как жаль времени, (его уже не достаточно осталось), растраченного на раздражение, осуждение, обиды, споры, утверждение собственного. Я ужасаюсь: сколько же времени я истратил на всё это, сколько драгоценных дней.
А вы представляете, как здорово с любовью принимать людей таковыми, какие они есть. А не таковыми, какими ты желал бы их созидать. Стоит начать этому обучаться, и видишь, какой свет находится на стороне наших усилий. Сколько там необычного всепобеждающего золотого света. В этих наших рвениях друг к другу. Вроде бы это разъяснить нашим детям? Да собой.
Мои мать и папа до глубочайшей старости обожали друг дружку. И мне никто ничего не разъяснял, не читал нотаций. Я жил в этом свете. Никто — ни Толстой, ни Бунин, ни Чехов, ни Достоевский — не растолковал бы мне так, как это сделали мои предки. И наилучшего учебника быть не могло.
По материалам: Пётр Мамонов